Бывает также, что человек чем-нибудь страстно восхищается, но видит, как предмет его восхищения от него далек и для него недоступен, и из-за этой недоступности начинает его ненавидеть.
Так же приблизительно бывает у некоторого разряда людей относительно Бога…
Божество стоит перед ними несомненной реальностью. А они, ослепленные этой несомненностью, чувствуя Его, но не постигая Его, а по своему складу стремящиеся все себе объяснить и все, так сказать, ощупать руками, раздражаются и, неспособные признать и преклониться – неспособные по крайней мере наедине с собой, не на людях, – в то же время неспособные отрицать, страдая от этой двойственности, начинают ненавидеть источник своего страдания.
Душе нашей необходимы известные экстазы. Душе нашей необходимо найти что-нибудь бесконечно высокое, совершенное, верховное, чтобы перед этим преклониться. И мудр и счастлив тот, кто в этой жажде находит Божество, и Ему отдает весь жар нерастраченных восторгов, все удивление и всю любовь свежей непорочной души.
А есть люди, отворачивающиеся от Бога из гордости и становящиеся добровольными рабами других людей.
Я раз слышал спор двух молодых людей, одинаково талантливых и искренних и с сочувствием относившихся друг к другу.
Один был человек свободный, потому что был верующий, и в вере находил полное удовлетворение всем душевным запросам. Другой был неверующий и гордился своим неверием. С этой мнимой своей высоты он строго судил другого.
– Удивляюсь, – говорил он, – такому характеру, как ваш, который нуждается в том, чтобы создать себе какого-нибудь идола и бултыхаться перед ним на колени… Прямо унизительное состояние!.. Не могу спокойно думать о таком раболепстве.
– А я думаю, – отвечал другой, – что тот, кто дорожит именем «раб Божий», тот самый свободный в мире человек… Он в полноте чувств подчинил себя великому Божеству и в Нем нашел свободу от тех земных мелочей и земных уз, в которых бьется человек, вами называемый свободным, а попросту раболепствующий перед миром, когда мнил освободиться от Божества.
И это было правдой… Тот, кто называл себя свободным, потому что не служил Богу, был на самом деле совершенно заверченный миром и опутанный разными узами человек.
– Поймите нелепость вашего отрицания Бога, – говорил другой, – неужели разумный человек может утверждать, что мир произошел и поддерживается в своей стройности без единой объединяющей творческой и промыслительной мысли? И ваше отрицание Бога так же бессмысленно и странно, как если бы вы стали отрицать ваших родителей. Вы от них произошли. Ведь вы можете говорить все что угодно. Но ваш отец – есть ваш отец, и ваша мать – есть ваша мать…
А Бог!.. Говоря против Него, вы вдыхаете в себя Его воздух; звуком вашего голоса и всяким вашим движением вы осуществляете жизнь, которую вложил в вас Он… Для отрицания Бога вы напрягаете ту мысль, которую пробудил в вас Он… Одним словом, отрицая Бога, вы совершенно подобны тому человеку, который, ныряя в волнах моря, кричал бы, что он не знает, что такое море, что он этого моря никогда не видел и не чувствовал…
Ведь мы купаемся в море того, что Богом задумано, создано и нам вручено; вокруг нас непрерываемая цепь Божьих благодеяний; и мы вдруг пускаемся отрицать!.. Но откуда тогда это ожесточение и злоба?..
В этом ожесточении слышна тогда мучающая этих людей борьба против самих себя.
Они внутренним чувством, тем прозорливым внутренним взором, которым мы воспринимаем все самое важное в жизни, – этим чувством они ясно чувствуют Бога, и это же чувство говорит им о том, чем человек Богу обязан, и как неблагородно ничем Богу за все не воздавать.
А гордость ума и ошибочно понимаемая свобода мешает им склониться перед Христом, припасть к Его кресту… Они отрицают угрюмо, подзадоривая самих себя, и в то же время опасливо на себя оглядываясь.
Да, в душе нашей есть что-то влекущее нас к Богу какою-то бессознательной силой.
Как подсолнечник так уж создан, что поворачивает к солнцу свою шапку, так и душа наша поворачивается к Богу, – и иногда в те именно дни, когда мы этого всего менее ожидаем.
И тогда вдруг становится ей понятным то, что было дотоль непонятным. И слезы умиления сменяют собою ожесточенную сухость.
Христос, Христос, к Тебе влекутся сердца, которые бы хотели Тебя ненавидеть. И на Тебя оглядываются те, которые бы хотели Тебя забыть.
Среди общих перемен, общей гибели и крушения, один неподвижно стоит Твой образ. И над ним горит двумя звездами, непостижимо слитыми в одну, Твоя незаходимая слава Божества и мученичества.
К жалящему тернию Твоего венца жадно тянутся люди, распаленные страшной и священной грезой пить с Тобой Твою муку.
И, преследуемый, осмеянный, вновь и вновь заушаемый и отрицаемый, один, один Ты владеешь веками – не как мечта, созданная человечеством, а как единая действительность, воплотившая свою мечту творчества и жертвы.
Мудрецы жаждали детской в Тебя веры, цари оставляли престолы, чтобы обнимать Твои сочащиеся кровью ноги и замирать в верности Тебе, смотря на безмолвие Твоей крестной муки.
И так стоишь Ты, веруемый, и теми, кто Тебя отрицает, чаемый, и теми, кто от Тебя отвернулся, – вечный, непоколебимый, неустранимый.
Глава IIОбласть веры. Ее сужение и расширение
В общежитии, когда говорят о вере и о религии, имеют обыкновенно в виду только одну ограниченную часть жизни.
Область веры подразумевают тогда, когда говорят о церковных таинствах, о храмах, иконах, мощах, богослужениях, говений, молебнах, панихидах. Но многие ли дают себе отчет в том, что вера должна проникать всю решительно жизнь человека – все его интересы, мысли, поступки, надежды, мечты и расчеты.
К религии истинно религиозного человека можно приложить слова, сказанные одним поэтом любимой и далекой женщине:
Везде и всегда ты со мною:
Ты со мной невидимка в мечтах,
В размышлении, в радости, в скуке,
В дуновеньи весны и в цветах,
И в звезде на ночных небесах,
В аромате, и свете, и звуке…
Вот когда первые христиане из язычества обращались ко Христу, они ведь не всегда уходили в пещеры, к аскетическим подвигам, в отшельничество. Не все из них также гибли на аренах. Многие оставались жить в миру, не прерывая своих прежних занятий. Сколько, например, известно великих святых, которые до своего крещения служили в войсках и, обратившись ко Христу, продолжали быть воинами, служа честно прежнему своему делу, и отказывались от повиновения только тогда, когда их принуждали отречься от Христа…
И Иоанн Креститель, когда к нему приходил креститься народ с исповеданием грехов своих, не отрывал народ от прежнего его быта, не приказывал бросать своих прежних занятий, но старался вносить новую струю благообразия, мира, доброты и добросовестности в эти занятия людей грубых и темных, но не лишенных светлых стремлений, что доказывалось уже самим их приходом к иорданскому пророку.
И наученный им воин помнил, что он не должен обижать беззащитных жителей, мытарь-сборщик податей помнил, что он не должен брать больше положенного… Новое что-то и лучшее входило в жизнь этих людей и незаметно ее преобразовывало.
Казалось бы, какое христианству дело до того, что я купец, и каково может быть воздействие христианства на меня в моем купеческом деле?
Воздействие может быть громадным: и воздействие как по приемам, которые внесет в дело моя христианская совесть, так и по целям, которые будет преследовать моя торговля.
Истинный христианин, например, никогда не позволит торговать себе таким товаром, который вредит людям, как бы этот товар ни был прибылен для купца.
В последние годы, например, многие получали крупные барыши от издания соблазнительных книг и таких же картинок. По развращенности своей люди жадно бросаются на такого рода издания, которые непременно склоняют их к соответствующим действиям. Попадая в руки юношества, порой еще чистого, эти проклятые книги и картинки возбуждают в них нечистые желания и бывают причиной их падений.
Так неужели же возможно, чтобы верующий человек решился на такое прибыльное и легкое, но предосудительное занятие?
Есть очень много занятий, которые ведут к верному и скорому обогащению, но о которых христианин даже страшится думать.
Будет ли, например, христианин, который по тому уже самому является народолюбцем, будет ли он, например, содержать кабак, зная, какое развращающее влияние имеет кабак на всю округу повсеместно, и особенно вследствие слабости русского характера, подрывая народный труд, семью, благосостояние населения, вызывая разорения, преступления? Кабатчик, можно сказать, пьет кровь народную, и этой крови христианин пить не будет.
Только полное недомыслие или, хуже того, постыднейшее из лицемерий – лицемерие перед самим собой и преступная неискренность перед Богом – только эти прискорбные явления могут объяснить то, что находятся люди, считающие себя верующими и разглагольствующие о высоких предметах и вместе с тем в своих имениях занимающиеся перегонкой хлеба в спирт, превращаемый в водку, в волнах которой тонет и гибнет сила великого русского племени.
Мне пришлось видеть обратное: как христианская совесть заставила владелицу одного крупного имения, женщину умную и направлявшую свою жизнь по Евангелию, заставила закрыть подобное заведение, давно существовавшее в имении.
В этом имении исстари работал пивной завод. За аренду его платилась хорошая сумма, представлявшая собой самый верный источник дохода. Как известно, пиво гораздо менее опасно для здоровья и для благосостояния населения, чем водка.
Но владелица имения вообще старалась об улучшении условий жизни окрестного крестьянства. В этих целях она завела церковное общество трезвости, устроила около церкви дом для чтения крестьянам с показыванием теневых картинок, украшала местные церкви, поддерживала школы…
И как женщина умная и искренняя, она поняла, что нахождение в ее имении завода идет вразрез с ее деятельностью для крестьянства. Она не стала успокаивать себя, как сделали бы другие, всякими натянутыми рассуждениями: что все равно, кто бы вино ни выделывал, нужное количество его будет пьяницами выпито, и если не у нее в имении, то у кого-нибудь другого выгонит это пиво этот самый арендатор завода, так что она, причиняя себе ущерб, не отнимает ни от чьих уст ни одной кружки этого довольно невинного напитка.