Схимничество есть совершенное отвержение мира. А между тем это самое схимничество есть непрестающая молитва за тот же мир. Один из величайших русских аскетов последнего века, киевский старец отец Парфений, задумался однажды над вопросом о том, что есть схимничество. И тут же получил на свои мысли ответ таинственного голоса: «Молитва за весь мир».
Когда же праведник путем великого подвига самоочищения и молитвы достигнет праведного состояния первого человека и вернет себе все дары, утраченные душой человеческой через грехопадение, тогда он становится усердным служителем людей.
Подумайте, ведь для того чтобы любить людей безграничной, милующей, горящей, готовой на отклик любовью, любовью, ничего не требующей и все дающей, надо отвергнуть себя самого, надо свое собственное существо со всем себялюбием, гордостью, тщеславием разорвать в куски, растоптать, отбросить, уничтожить вконец, чтобы на место этого своего существа, которому служат, о котором пекутся, с которым носятся обыкновенно люди, поставить своего ближнего.
Вокруг меня стонет горе, смотрит горящими глазами нищета, идут на преступления из-за грошей создания Божии, мать торгует честью дочери, растут беспризорные дети, обреченные на звериный образ жизни, а я бок о бок со всеми этими ужасами живу спокойной и сытой жизнью, намеренно закрыв на все это глаза, зажав себе уши от несущихся ко мне со всех сторон стонов невыносимого людского несчастья.
Отчего это происходит?
Да оттого что любовь к себе и к слишком ограниченному кругу ближайших к себе избранных людей тушит в человеке истинную горячую любовь к ближнему.
Я должен сам страдать для того, чтобы понять страдающих. Я должен сам перенести одиночество, чтобы уловить полный отчаяния взгляд одинокого человека, который на это свое одиночество уже и жаловаться перестал, покорно неся свой крест. Я должен сам испытать и холод, и голод, и жажду, и всякое лишение для того, чтобы понять, как ужасно все это переносить другому человеку. Я должен сам быть всеми оставленным, чтобы понять, что значит жить в общем пренебрежении, не имея никого, кто бы вам сочувствовал, о вас думал, о вас заботился, на вас радовался.
Мир святых – это мир людей величайшего христианского благородства, понявших во всем его объеме христианский подвиг. Святые – это люди, которые довели в себе исполнение христианских заповедей до последних их выводов. Это люди, которые на деле во всей точности, во всех подробностях исполнили то, чему учил Христос, угадав и усвоив себе высшую совестливость, мешающую человеку наслаждаться чем-нибудь таким, чего нет у другого человека, которого он признает своим братом.
У меня дворец, у меня сказочная роскошь, у меня возможность исполнять всякую мою прихоть, как только я такую прихоть придумаю; другой – без пристанища, без одежды, без насущного хлеба… Могу ли я быть спокойным? Меня будет грызть совесть, пока я не уравняю нашего положения. Дать всем бедствующим то, что у меня есть, – на это не хватит никаких американских миллиардов. Средство одно – стать самому в состояние тех же лишений, той же ограниченной жизни.
И вот почему мы видим, что святые с какой-то изощренностью отказываются от всех земных преимуществ и, раздав все свое имущество бедным, этим не ограничиваются, а еще начинают работать для них. Для истинного христианина есть какая-то отрада в том, чтобы делить со Христом Его уничиженное положение на земле.
Преподобная Евфросиния, княжна Полоцкая, живя в затворе на палатях Спасского храма Полоцкой обители, занималась дорого тогда оплачиваемым трудом переписки священных книг и посылала их епископу. Он их должен был продавать и вырученные деньги распределять между бедными.
«Христос в терниях – неужели же я, увенчанный розами, пойду по пути, осыпанному цветами? Христос с прободенными руками – неужели же я буду тешить и ублажать мое тело? Христу негде главы преклонить – неужели же я буду жить во дворцах? Христа гнало высшее сословие его современников – неужели же мне искать видного положения в высших кругах? Христу помогали в нуждах Его внимавшие Ему люди – неужели же мне жить ни от кого не зависимым человеком, величаясь этой самостоятельностью и ни в чем себя не ограничивая?»
Преподобный Никола Святоша, сын черниговского князя, первый из русских князей принял иночество. Он добровольно проходил разные послушания в Печерской обители: три года работал на братию в поварне, сам рубил дрова, носил из реки воду на плечах своих и приготовлял братскую пищу Потом он служил привратником монастырским, как сторож, не отходя никуда, а для отдыха садился на куче сора. После этого стал прислуживать на трапезе. Когда родственники его через близкого князю врача уговаривали его не срамить их такой жизнью, он отвечал:
– Если никто из князей не поступал так прежде меня, то пусть я буду вождем в этом деле. И кто захочет, пойдет по следам моим. Благодарю Бога моего, что Он освободил меня от работы мирской и сотворил слугой Своим, блаженным черноризцем.
Вот высокая жажда принизить себя для Бога, стать равным последнему по мирскому положению человеку, сбросить все земные отличия перед святыней Христова креста, видеть в жизни одного своего Учителя – и «Того распята»… Как утончается дух в таких подвигах, как растворяется широко сердце, как обостряется понимание чужой жизни, чужого страдания!
Чутким слухом, прозорливым умом праведники при жизни видят не только лиц, непосредственно приходящих к ним, но видят страдания и вдалеке таких людей, которые у них никогда не были и о которых они не могли слышать.
В последние годы жизни великого Оптинского старца Амвросия привезли к нему расслабленного крестьянина Гаврюшу, который ползал по земле. Отец Амвросий явился ему в той деревне, где он жил, и призвал его к себе.
Непостижима и изумительна эта забота живых праведников о таких людях, которые о них еще ничего не слышали, точно в поисках подвига любви, покровительства и сочувствия беспокойный святым волнением дух их бродит по земле, выискивая себе пищу для своего «распространившегося» для людей сердца.
И Господь открывает им людей, которые будут нуждаться в их помощи, и светлый дух их вьется над этими людьми, как орлица, крыльями своими готовая защитить птенцов. Чудные и таинственные горизонты открывают такие события, как то, о котором сейчас будет рассказано и которое совершилось над госпожой Еропкиной.
Барышня-сиротка из богатой помещичьей семьи по окончании института поселилась у своего дяди и вскоре была помолвлена с молодым человеком Еропкиным по взаимной любви. Как-то, незадолго до свадьбы, она весело провела вечер в разговоре со своими двумя двоюродными сестрами о предстоящем ей счастье и отошла ко сну. Не успела еще она окончательно забыться, как услышала, что в комнату кто-то вошел. Это был ее дядя с каким-то старым монахом. Явление было так осязательно, что она из девичьей стыдливости поспешила натянуть на голову одеяло. Монах подошел к ней и произнес над ней слова:
– Бедная! Из сиротства да во вдовство – ведь это хуже, чем из огня да в полымя!
Через несколько секунд вошедших в комнату не стало. Потрясенная этим явлением, невеста разбудила спавших с ней в одной комнате двоюродных сестер и все им рассказала. Несколько дней она была вне себя от тревоги и тоски, но молодость и надежда на счастье взяли свое, и вскоре пышно была сыграна ее свадьба.
Через несколько месяцев после свадьбы молодой муж заболел скоротечной чахоткой. Не смея волновать его, жена не предложила ему перед концом церковного напутствия, и он умер неисповеданный и неприобщенный.
Горе молодой женщины, попавшей, как говорил неизвестный старец, «из сиротства во вдовство», было безгранично. Особенно угнетала ее мысль о том, что муж ее отошел без напутствия таинствами. Она опасалась, что это повлияет на его загробную судьбу. От тоски и отчаяния она готова была покуситься на самоубийство, так что родные безостановочно следили за ней.
В эту самую пору тяжелого для всей семьи испытания дядя ее услышал рассказы о старце Серафиме Саровском, который доживал последние годы своей жизни. Эти рассказы были так необыкновенны, что дядя, несмотря на близкую весеннюю распутицу, немедленно собрался в дальний путь за несколько сот верст и повез племянницу к отцу Серафиму.
Громадная толпа народа волновалась между Саровским собором и одноэтажным корпусом, где была келия старца, когда путники, прибыв в Саров, вошли в монастырь. Подхваченная народной волной, госпожа Еропкина была втиснута в сени перед келией, где отец Серафим благословлял народ. И прежде чем успела взглянуть на старца, она, никем здесь не знаемая, услышала над собой голос: «Приобщается раба Божия Анна благодатию Христовой». И чья-то рука потянула ее в келию. Голос этот был ей знаком. Она слышала его в каких-то чрезвычайных обстоятельствах. Когда же она подняла глаза на стоявшего перед ней человека, она в облике отца Серафима узнала того старца, который тогда, незадолго до ее свадьбы, приходил к ней с печальным предсказанием.
Прежде чем она успела поведать отцу Серафиму свое горе, он заговорил с ней обо всем, ею пережитом, как о чем-то ему близко известном, и стал ее успокаивать насчет ее терзаний, что муж отошел ненапутствованным; объяснил, что часто добрым людям Господь перед смертью посылает со святыми дарами невидимого ангела. Старец преподал ей разные советы, как молиться о муже, совершенно успокоил ее и приказал весной приехать к себе опять.
А как объяснить такие события? Один генерал пришел к тому же старцу Серафиму и благодарил его за его молитвы.
– Вашими молитвами, – рассказывал он, – я спасся во время турецкой кампании. Окруженный многими полками неприятелей, я остался сам с одним только полком и видел, что мне нельзя ни укрепиться, ни двинуться как-нибудь, ни взад, ни вперед. Не было никакой надежды на спасение. Я только твердил постоянно: «Господи, помилуй молитвами старца Серафима», ел сухари, данные мне вами в благословение, пил воду, и Бог охранил меня от врагов невредимым.