Есть самоотверженные католические священники, которые посвящают свою жизнь служению прокаженным, отправляясь на те уединенные острова, где расположены колонии прокаженных, и обыкновенно кончают тем, что сами заражаются проказой и умирают в страшных страданиях. Из таких самоотверженных людей особенно памятно имя молодого бельгийского священника отца Дамиана.
В Москве в прошлом столетии сиял великий милостивец доктор Феодор Петрович Гааз, который все силы своего громадного сердца, всю гибкость своего внимательного к чужим страданиям ума употребил на то, чтобы облегчать участь тюремных заключен-ников и преступников.
То было суровое время, когда преступников и даже лишь подозреваемых в преступлениях пересылали с места на место прикованными к одной цепи всех вместе, мужчин, женщин и подростков, когда жизнь таких людей была сплошным адом. Феодор Петрович Гааз раз навсегда пожалел этих людей и служил им до конца своих дней, добившись для них многих облегчений.
Такую же деятельность, но в несколько ином направлении проявила скончавшаяся в Петербурге несколько лет тому назад княжна Мария Михайловна Дондукова-Корсакова. Она была истинно евангельская женщина. Происходя из богатой и знатной семьи, имея перед собой блестящий ровный жизненный путь, она отдала свою жизнь на служение бедным. Она была так добра, что раздавала бедным не только деньги, пока она их имела, но однажды в сильный холод, едучи в деревню за много верст и встретив в вагоне женщину, одетую в легкое платье, сняла с себя шубу и отдала ей совсем, а сама попросила на станции одолжить ей тулуп. Бывали случаи, что в осеннее ненастье она ходила по Петербургу в одних ботинках на босу ногу, отдав чулки какой-нибудь бедной. Она видела в преступнике страждущего брата и прикасалась к зачерствелым сердцам с необыкновенной нежностью, умея разбудить в преступнике человека. Особенно заботлива была она до политических заключенных и, пуская в ход свои связи, добилась права посещать их и просветлять их тяжелую судьбу словом и мыслью о Христе…
Христианство знает одну добродетель или, скорее, некоторое свойство, общее всем добродетелям и называемое рассуждением.
Оно состоит в известной мерности, в известном благоразумии всего поведения христианина, в том, чтобы все поступки человека сливались в одно прекрасное целое, развивались в здоровой гармонии.
Если, например, человек, увлекаемый хотя бы и светлой, но неблагоразумной мечтой, вдруг приступит к пустыннической жизни вместо того, чтобы раньше, под руководством опытного старца, начать монашество, то он подвергает себя большим опасностям, точно так же, как подверг бы себя большим опасностям тот, кто, будучи непривычен к посту, вдруг бы решил, в виде духовного подвига, пропоститься сорок дней… Человек опытный в духовной жизни признал бы такой поступок не чем иным, как безумием.
Великое рассуждение требуется и для того, кто хочет мудро исполнить заповедь о милосердии. Могут быть случаи, когда милосердие, исполняемое от чистого сердца, может только идти во вред человеку.
Представьте себе, что на ваших глазах выходит из кабака нищий и просит у вас подаяния или вы видите, что человек, которому вы только что подали милостыню, бежит с ней в кабак. Следует ли подать первому пьянице? Следует ли на следующий день подать второму?
Едва ли можно признать благоразумным совет некоторых подвижников подавать и в таких случаях, когда милостыня идет человеку прямо во вред. Ведь тем самым я отнимаю милостыню у действительно нуждающегося человека, доставляя возможность другому коренеть в своем зле. Едва ли не будет лучше воздержаться в таких случаях от милостыни и, чтобы не подпасть под осуждение в немилосердии, мысленно помолиться: «Господи, не поставь мне в грех моего отказа. Но я не хочу, чтобы милостыня, которую я подаю во имя Твое, обращалась в струю убийственного зелия. Вразуми этого человека. А если б он не злоупотребил моей милостыней, то пошли ему взамен другую милостыню».
Последнюю осень по главным улицам Петербурга расхаживал в студенческой форме человек с молодой женщиной. Они подходили к прохожим, называли себя студентом и курсисткой и просили помочь им, так как родные запоздали выслать им месячные деньги и они сидят без гроша.
Оказалось, что это наглые обманщики и самозванцы без всякого образования – проходимец из крестьянского сословия, который состоит в незаконном сожительстве с девицей крестьянского же сословия… Неужели поощрять такой обман дармоедов было бы делом высокой христианской милостыни?
Самая мудрая милостыня – это когда человек принимает на свое постоянное иждивение какого-нибудь беспомощного человека, будь то убогий, лишенный возможности трудиться старик, потерявший способность к труду, семья беспомощных сирот.
Счастлив тот, кто отыщет какого-нибудь нуждающегося юного талантливого человека, вовремя его поддержит и даст возможность ему выбиться на дорогу.
Русская жизнь знает необыкновенный пример такой благородной, предусмотрительной и мудрой помощи.
Один из знаменитейших русских композиторов, Петр Ильич Чайковский первую половину своей жизни, не имея определенного обеспечения, размениваясь по мелочам, был лишен и того спокойствия духа, и того широкого досуга, который необходим для артиста. Эти обстоятельства знала его искренняя почитательница, обладавшая большим состоянием, госпожа фон Мекк. Она вела с ним оживленную переписку, восхищалась его творениями, но не искала личного с ним знакомства, так что эти двое, столь близкие по духу люди, ни разу в жизни не встретились – весьма замечательный пример чисто духовных отношений.
Желая доставить таланту Чайковского возможность развернуться во всей его силе, госпожа фон Мекк упросила его принять от нее, пока он не достигнет полной материальной обеспеченности, пенсию по шести тысяч в год, что являлось по тогдашней цене денег не меньше теперешних десяти. Приобретя, таким образом, полную независимость, Чайковский получил возможность отдаться свободному творчеству. Великодушное пособие госпожи фон Мекк, оказанное не человеку, а музыкальному гению, открыло лучшую пору творчества Чайковского. Этой умной женщине с виртуозно деликатным сердцем обязан не один Чайковский – обязан весь мир нашей родной русской музыки.
Во всемирной литературе мы найдем другой подобный пример людей гораздо более скромного положения. Существует рассказ знаменитого французского романиста Бальзака, озаглавленный им «Обедня атеиста». Один известный парижский врач в студенческие дни испытывал крайнюю нужду и пользовался помощью познакомившегося с ним простого человека, почти чернорабочего. Чернорабочий этот был верующим человеком и, умирая, взял с молодого врача, уже тогда довольно обеспеченного, слово в том, что, пока он жив, он будет ежегодно в день его памяти заказывать по нему заупокойное богослужение.
И атеист соблюдал свое обещание, и всякий год он, считавший себя атеистом, не только заказывал, но и отстаивал богослужение по человеку, который в молодости пожалел его и своими трудовыми деньгами помог ему выйти на дорогу.
Я знал еще такого русского человека. Простой десятник по строительным работам, человек большой набожности и чистой праведной жизни, он скопленными им в крайних лишениях деньгами учредил при Московском университете стипендию для студента-медика из крестьян, помогая тем пробиться к знанию и к святому служению больным – бедным способным людям своего сословия.
Вот одухотворенная и разумная христианская милостыня.
В жизнеописании одной из лучших русских поэтесс Ю. В. Жадовской упоминается некий Перевлесский, который имел большое влияние на развитие ее таланта.
Это был молодой образованный учитель словесности, дававший юной Жадовской уроки. Красивый, пылкий, с одушевленным словом, полный благородных стремлений, Перевлесский внушал большую симпатию, перешедшую у его ученицы в глубокое постоянное чувство. Богато одаренная, талантливая Жадовская была некрасива и, кроме того, имела недоразвитые руки. Несмотря на это брак, бы был возможен, если бы не самодурство старика Жадовского.
Происходя из старого дворянского рода, он не мог допустить, чтобы его дочь вышла замуж за учителя из семинаристов. Тем не менее он оказал на творчество Жадовской самое благоприятное влияние. Мысль о нем внушила ей лучшее из стихотворений ее, положенное впоследствии на музыку:
С какою тайною отрадой
Тебе всегда внимаю я.
Блаженства лучшего не надо,
Как только слушать бы тебя.
Этот Перевлесский был очень бедным мальчиком причетнической семьи из села Перевлес Рязанской губернии.
В то время почетным попечителем рязанской гимназии был очень добрый человек, обладавший, к тому же, крупным состоянием, Николай Гаврилович Рюмин.
Он встретил однажды в непогоду Перевлесского дурно одетым, шлепающим по жидкой грязи без калош, остановил его, познакомился с ним и получил от этого знакомства такое благоприятное впечатление, что решил вывести мальчика на дорогу.
Перевлесский никогда не забывал сделанного ему добра. После преподавательства в провинции и в Москве Перевлесский был назначен преподавателем словесности в Александровском лицее в Петербурге.
В своей большой хорошей квартире он отвел маленькую комнатку, куда любил уединяться, чтобы вспоминать там о трудном начале своего жизненного пути. Там стоял его бедный студенческий стол, некоторые другие вещи из его убогой студенческой обстановки, а на стене висели портреты Рюмина и его жены, которые пожалели его, бедного мальчика, в тяжких тисках стремившегося к знанию, и дали ему возможность без изнурения достичь в жизни того, чего бы он не достиг без них.
Милостыня не состоит в одной подаче денег. Милостыня должна быть сдобрена душевным расположением, тем жаром душевным, который дает милостыне чистый вкус, лишает милостыню унизительности для принимающих и обусловливает известную высокую душевную работу для дающего и принимающего.
К одному из русских подвижников стекалось много д