– Не возьму я, матушка, чулок. Я их от роду нашивал. Мы привыкли ходить всегда в онучах.
Барыня опять побежала, принесла свой старый кафтан тонкого желтого сукна и разрезала на две онучи.
Барин сказал:
– Вот у него, бедного, и опорочки почти развалились, – принес новые свои башмаки большие, которые надевают сверх сапог (ботики), и говорит: – Поди вон в ту комнату, там никого нет, и перемени с себя белье.
Странник переоделся в той комнате и опять вышел к господам. Они его посадили на стул и начали обувать. Барин стал обвертывать ноги онучами, а барыня стала надевать башмаки. Странник сперва не хотел было даваться, но они велели ему сидеть спокойно и сказали:
– Сиди и молчи. Христос умывал ноги ученикам.
Нечего ему было делать. Он начал плакать, заплакали и они.
Барыня осталась в покоях ночевать с детьми, а странник с барином пошли в сад в беседку. Им долго не спалось. Они лежали, разговаривая. Барин стал допытываться у странника, кто он такой, предполагая, что он из хорошего рода и только напускает на себя юродство. Странник же рассказал ему по чистой совести, что он происхождения простого, хотя и научен хорошо письму и чтению, а духовную премудрость получил от своего старца.
Тогда барин стал рассказывать ему об одной замечательной встрече.
Два года назад пришел к ним нищий с паспортом отставного солдата, старый, дряхлый, почти нагой и босой; говорил он мало и так просто, как степной мужик. Они поместили его в своей нищеприемнице. Дней через пять он сильно захворал, и они перенесли его в сад – в беседку – и стали с женой ходить за ним и лечить его. Но он, видимо, приближался к смерти. Они приготовили его, позвали своего священника его исповедовать, приобщить и особоровать. Накануне смерти он встал, потребовал у барина лист бумаги и перо и попросил, чтобы дверь заперли и никого не впускали, покуда он напишет завещание своему сыну, которое и просил переслать после смерти его в Петербург по приложенному им адресу.
Барин изумился, увидев не только прекрасный, изящный почерк, но и превосходно изложенные мысли. Он просил рассказать умирающего историю его жизни. Тот, взяв с него клятву не открывать никому его тайны прежде его смерти, стал рассказывать:
– Я был князь N., имел очень богатое состояние и проводил самую пышную, роскошную и рассеянную жизнь. Жена моя умерла, а я жил с сыном моим, счастливо служившим капитаном в гвардии. Однажды, собираясь ехать на бал к одной важной персоне, я был сильно рассержен моим камердинером; не перетерпевши своего азарта, я жестоко ударил его в голову и приказал сослать его в деревню. Это было вечером, а на другой день камердинер умер от воспаления в голове. Но это с рук сошло, и я, пожалев о моей неосторожности, вскоре и забыл об этом. Вот проходит шесть недель, и умерший камердинер начал являться мне, прежде во сне; каждую ночь беспокоил и укорял меня, непрестанно повторяя: бессовестный, ты мой убийца! Потом я начал видеть его и наяву, в бодрствовании. Чем дальше, тем чаще он начал мне являться, а потом почти непрестанно меня беспокоил. Наконец вместе с ним я начал видеть и других умерших мужчин, каких я жестоко оскорблял, и женщин, каких соблазнил. Все они беспрерывно укоряли меня и не давали мне покоя до того, что я не мог ни спать, ни есть, ни чем-нибудь заниматься; совершенно истощился в силах, и кожа моя прильнула к костям моим. Все старание искусных врачей нисколько не помогало. Я поехал лечиться в чужие края, но, пролечась там полгода, нисколько не получил облегчения, и мучительные видения все жестче умножались. Меня привезли оттуда едва живого; и я испытывал в полной мере ужасы адских мучений души, прежде еще отделения ее от тела. Тогда я уверился, что есть ад, и узнал, что значит он.
Будучи в таком мучительном состоянии, я осознал мои беззакония, раскаялся, исповедался, дал свободу всем при мне служившим людям и заклял себя на всю жизнь мучить себя всякими трудами и сокрыться в нищенском образе, дабы за беззакония мои быть последнейшим служителем людей самого низкого класса. Лишь только с твердостью я на это решился, тут же и кончились беспокоившие меня видения. Я чувствовал такую отраду и сладость от примирения с Богом, что не могу вполне изобразить. Вот здесь я также опытно узнал, что значит рай и каким образом разверзается Царствие Божие внутри сердец наших.
Вскоре я совершенно выздоровел, исполнил мои намерения и с паспортом отставного солдата тайно ушел из моей родины. И вот уже пятнадцать лет, как я скитаюсь по всей Сибири. Иногда нанимался у мужиков в посильные работы, иногда Христовым именем прокармливал себя. Ах, при всех сих лишениях какое я вкушал блаженство, счастье и спокойствие совести! Это вполне может чувствовать только тот, кто из мучительного ада, милосердием Ходатая, переведен в рай Божий.
С завещания этого барин хранил список. Вот он:
«Во имя Бога, в Троице прославляемого,
Отца и Сына и Святого Духа.
Любезнейший сын мой!
Уже пятнадцать лет, как ты не видишь твоего отца, но он в безызвестности своей, изредка осведомляясь о тебе, питал к тебе отеческую любовь, которая заставляет послать к тебе и предсмертные строки сии, да будут они тебе уроком в жизни.
Тебе известно, как я страдал за мою неосторожность и невнимательную жизнь; но ты не знаешь, как я блаженствовал в безызвестном моем странничестве, наслаждаясь плодами покаяния.
Я спокойно умираю у моего доброго и вместе у твоего благодетеля, ибо благодеяния, излитые на отца, должны касаться чувствительного сердца признательного сына. Воздай ему благодарность мою, чем можешь.
Оставляя тебе мое родительское благословение, заклинаю тебя помнить Бога, хранить совесть, быть осторожным, добрым и рассудительным, обращаться с подчиненными тебе людьми как можно благосклоннее и любезнее, не презирать нищих и странных, помня, что и умирающий отец твой в нищенстве и странничестве таком обрел спокойствие и мир мучившейся душе своей.
Призывая на тебя благодать Божию, я спокойно закрываю глаза мои в уповании жизни вечной, по милосердию Ходатая человеков, Господа Иисуса Христа.
Так они с добрым барином лежали да и поговаривали. Странник спросил барина:
– Думаю, батюшка, вам не без хлопот и не без беспокойства со странноприемницей? Ведь много нашей братии странников ходят от нечего делать или по лености к делу, да и шалят на дороге, как мне случалось видеть.
– Не много таких случаев было, все больше попадали истинные странники, – ответил барин. – Да мы еще более ласкаем и удерживаем у себя пожить таких шалунов. Они, поживши между добрыми нашими нищими Христовыми братьями, часто исправляются и выходят из нищеприемницы смиренными и кроткими людьми. Вот недавний тому пример. Один здешний городской мещанин до того развратился, что решительно все гоняли его палками от своих ворот, и никто ему не давал даже и куска хлеба. Он был пьяный, буйный и драчливый человек, да еще и воровал. В таком виде и голодный пришел он к нам; просил хлеба и вина, до чего он был чрезвычайный охотник. Мы, ласково принявши его, сказали: живи у нас, мы будем давать тебе вина, сколько хочешь, но только с тем уговором, чтобы ты, напившись, сейчас ложился спать, если же хотя мало забунтуешь и заколобродишь, то не только прогоним тебя и никогда не примем, но даже я сделаю отношение исправнику или городничему, чтобы сослать тебя на поселение как подозрительного бродягу Согласившись на это, он у нас остался. С неделю обещанию своему и по приверженности к вину (чтоб его не лишиться) ложился спать или выходил на огород, лежал там и молчал. Когда он отрезвлялся, братья нищеприемницы уговаривали его и давали советы, чтобы воздерживаться сначала хотя бы понемногу. И так он постепенно стал пить меньше и наконец месяца через три сделался воздержанным человеком и теперь где-то нанимается и не ест втуне чужой хлеб. Вот третьего дня он приходил ко мне с благодарностью.
«Какая мудрость, – подумал странник, – по руководству любви совершаемая». А вслух воскликнул:
– Благословен Бог, являющий милость Свою в ограде ограждения вашего!
Так проговорил странник с барином почти всю ночь. Потом прилегли всего часа на два или на полтора. Их разбудил благовест к заутрене. Они собрались и пошли. И, когда явились в церковь, барыня была давно тут со своими детьми. Слушали утреню, а потом вскоре началась Божественная литургия. Странник с барином и с его сынком стояли в алтаре, а барыня с малюткой – у алтарного окна, чтобы видеть возношение святых даров. Как они молились на коленях и заливались радостными слезами во время чуда пресуществления! И лица у них сделались какие-то просветленные, так что странник, глядя на них, досыта наплакался.
Когда служба закончилась, господа, священник, слуги и все нищие пошли вместе к обеденному столу. Нищих было человек до сорока. Были и увечные, и ребята. Все сели за один стол в великой тишине и молчании.
Странник, запасшись смелостью, сказал барину:
– В обителях читают жития святых во время трапезы. Вот завелся бы такой порядок и у вас. В доме вашем есть ведь круг Четьих-Миней?
– Маша, – сказал тогда барин барыне, – в самом деле, заведем такой порядок. Это будет преназидательно. В первый обед буду читать я, потом ты, там батюшка, а далее братия по очереди, кто умеет.
– Нет, – вставил свое слово батюшка, – слушать-то я люблю, а уж читать – увольте. Да и нет совсем у меня свободного времени.
Как прибежишь домой, так и не знаешь, как изворотиться, да и скота много. Целый день в суете. Тут уж не до чтения или поучения. Что я в семинарии вычитал, так и то давно забыл.
Странник, слыша такие слова священника, содрогнулся. А барыня схватила странника за руку и тихонько ему сказала:
– Батюшка это говорит по смирению. Он всегда так себя унижает, а он предобрейший и богоугодной жизни. Вот уже лет двадцать вдовый и воспитывает целую семью внучат, притом же часто и служит.
В конце обеда одной старухе из нищих сделалось дурно. Ее крепко схватило, и она застонала. Тут высказалось все сердоболие этих господ. Барыня стала за ней ходить. Священник на всякий случай пошел за запасными дарами, а барин приказал запрячь карету и поскакал за доктором в город. Все разошлись.