После этих потрясений Иулиания стала умолять мужа отпустить ее в монастырь, и он долгими мольбами отговорил ее, приводя ей выдержки из святых отцов, в которых указано, что родители не могут оставлять неподросших детей своих ради монашества.
Согласилась Иулиания с уговором мужа, но просила его не иметь с ней супружеского союза. И, как птичка из сетей, вырвалась она к любимым подвигам, отвергши мир. Воздержание свое она теперь усугубила. Все пятницы проводила вовсе без пищи, затворившись одна в уединенной клети и там упражняясь в молитве. В понедельники и среды питалась однажды в день сухоядением без вареного. По субботам и воскресеньям ставила в своем доме трапезу духовенству, вдовам и сиротам, и тогда, чтобы не оскорблять гостей, выпивала с ними сама чарку вина. Спала она с вечера только час или два, и отдых ее был жесток. Ложилась она на печи, без постели, кладя себе дрова острой стороной к телу. Дрова же служили ей и подушкой, а под ребра клала она железные ключи. Немного поспав, вставала на молитву и проводила в ней всю ночь до заутрени. Потом шла она к заутрене и к литургии, употребляя день на свое хозяйство и на надзор за рабами.
Провинившихся вместо наказания она исправляла поучениями из Божественного Писания. Хотя сама она грамоту не разумела, но любила слушать чтение Божественных книг. И все слышанное усваивала сама, и все непонятное толковала как премудрый книжник, и любила говорить о том, какими делами можно умолить за себя Бога и как подражать житию прежних святых. И при этих беседах по иссохшим от подвига ланитам ее катились слезы.
Пораженный воспоминаниями о таких подвигах мирской женщины, описатель жития ее, любящий сын, восклицает:
– И где говорящие, будто в миру нельзя спастись? Не место спасает, но ум и изволение к Богу. Адам в раю, яко в великом отишьи, утопился, а Лот в Содоме, как в морских волнах, спасся… Скажут, что нельзя среди чад спастись. А вот блаженная Иулиания и с мужем прожила, и детей рождала, и рабами владела, а Богу угодила, и Бог прославил ее.
Так десять лет прожила Иулиания с мужем, как монахиня. Муж скончался, и долгими ночами молила Иулиания Господа о душе супруга своего: поревновала, говорит составитель жития ее, Иулиания благочестивой Феодоре-царице и прочим святым женам, которые по смерти о мужьях своих Бога умолили…
. . . . . . . . . .
«И с того времени пост к посту приложила, и молитву к молитве, и к слезам слезы и милостыню паче меры показала».
Случилась, что ни одной сребряницы в доме ее не оставалось, и она занимала и обычную милостыню нуждающимся подавала, и ежедневно ходила в церковь на молитву. При наступлении зимы выпрашивала Иулиания у детей своих на теплые одежды, но и то все раздавала нищим, сама же оставалась без шубы. Сапоги надевала она на босые ноги и под подошвы вместо стельки – орехи, скорлупу и острые черепки подкладывала для удручения тела.
– Что в такой старости тело твое томишь? – говорили ей знакомые.
– Разве не знаете, – отвечала старица, – что тело душу убивает? Убью сама тело мое и порабощу его, да спасется дух мой… не достойно страдание нынешнего века против будущей славы… Сколько усохнет тела моего, того же не будут есть черви в оном веке.
Было ей и таинственное указание того, насколько угодна молитва ее к небесам. Настала как-то такая стужа, что земля трескалась от мороза, и Иулиания оставалась молиться дома. И был голос священнику в той церкви Праведного Лазаря от иконы Богоматери: «Иди и рцы милостивой вдове Иулиании – ради чего не приходит в церковь? И домашняя ее молитва приятна, но церковная выше. Почитайте Иулианию: Дух Святой почивает на ней…»
И когда по зову священника Иулиания пришла в церковь и со слезами молилась и прикладывалась к иконе Богоматери, тогда великое благоухание распространилось по церкви и по всему селу. И стала Иулиания уже ежедневно ходить в церковь на молитву.
Была в ее доме «отходная храмина» для дальних гостей. Туда по вечерам удалялась она для молитвы. Однажды стало стращать ее там бесовское полчище, и она позвала снова на помощь заступника своего Николая Чудотворца. И явился ей вдруг святитель с великой палицей в руке и разогнал бесов. Была же им вообще она страшна, потому что не переставая творила Иисусову молитву, не выпуская из рук четок: ела ли она, или пила, или что делала.
Сын свидетельствует, что даже во время сна ее уста шевелились, и грудь вздымалась молитвенными вздохами, и во время сна рука передвигала зерна четок.
Выше было рассказано о подвигах Иулиании во время великого голода.
Перед преставлением своим она заболела 26 декабря, и была больна шесть дней. Но болезнь ее была особенная. Днем она лежала на постели и творила, не переставая, молитву, а ночью сама вставала и молилась, никем не поддерживаемая. И рабыни говорили:
– Не вправду хворает: днем лежит, а ночью встает и молится.
– Что вы осуждаете меня, – говорила она, – разве не знаете, что от больного Бог ждет молитв?
На рассвете 2 января 1605 года позвала она своего отца духовного Афанасия и приобщилась животворящих тайн – Тела и Крови Христовых. Села она на одре своем, позвала детей и рабов и всех крестьян села своего, наставляя их любви, молитве, милостыни, прибавила о том, о чем мечтала с юности и что ей не далось: «Желанием возжелала я великого ангельского образа еще от юности моей, но не сподобилась по грехам моим. Так угодно было Богу. Слава праведному суду Его».
Велела Иулиания раздуть кадило и вложить в него ладан, простилась со всеми, легла, трижды перекрестилась, обвила четки около руки и сказала последнее слово: «Слава Богу за все. В руце Твои предаю дух мой. Аминь».
И видели все в час разлучения души ее от тела на голове ее золотой венец и белое покрывало. Положили ее в клеть. В ночь все видели горящие свечи, и весь дом наполнился благоуханием.
Все это происходило в Нижегородской вотчине, и ночью она явилась одной рабыне с приказом, чтобы везли ее в пределы Мурома и погребли у церкви Святого Лазаря, друга Божия, подле ее мужа. Многотрудное тело ее положили в дубовый гроб и похоронили в Лазаревской церкви.
Когда хоронили сына ее Георгия, то, копая ему могилу, нашли тело Иулиании, кипящее благовонным миром.
Вот правдивое житие мирской праведницы времен московской Руси.
Нельзя сказать, чтобы тот образ жизни, который был со слов сибирского странника описан, должен был быть принят к точному руководству. Можно сомневаться, чтобы в жизни не было лучшего приложения христианской любви, как особенная забота о здоровых нищих и странниках.
Правда, Древняя Русь и люди, доныне сохранившие настроение Древней Руси, отличались всегда особой любовью к странникам. Вспоминают то событие, когда Авраам в виде странников принял Пресвятую Троицу, и приводят одно выражение: «Боюсь отказать в приеме Христу, а не знаю, в чьем образе Он ко мне придет».
Однако в жизни есть более для жизни нужные и производительные труды, чем странствование по обителям, хотя бы и с молитвой.
Митрополит Московский Филарет, мудрейший из мудрых и в то же время далеко не чуждавшийся области народного подвижничества во всех его видах и понимавший душу этого подвижничества, одной сердобольной и богатой москвичке дал такой совет: «Если придут к вам странники и юродивые, примите их, накормите, наградите, чем можете, и отпустите, но сами их не ищите».
Этот совет митрополита Филарета может быть принят без опасения всеми.
Принять, воспитать бездомного, бесприютного сироту и вывести его на ту дорогу, которую указывают его склонности и способности; учредить общежитие, где бы молодежь, стремящаяся к знанию и необеспеченная, могла бы проживать свое учебное время, не заботясь об удовлетворении насущных нужд беготней по грошовым урокам; заметить талантливого человека – художника, ваятеля, врача, ученого, музыканта, поставить его в обстановку, способствующую развитию этого таланта, и таким образом приготовить из него великое утешение своей родине – вся такая забота, направленная на людей, которым мы можем быть полезны, кажется выше и нужней заботы о перехожих странниках.
Но в рассказе об этой семье, жившей за Иркутском, драгоценны сама атмосфера их жизни, их стремления, их понятия.
Это были люди высокого духовного склада, на высокий лад настроившие свою жизнь. Их постоянные молитвы, участие в церковных службах, трепетное благоговение перед совершающимся во храме чудом евхаристии были живым воплощением в жизни их слов апостола о непрестанной молитве. А как хорошо и праведно у них было отношение к меньшей братии, и как такое отношение сумели они привить своим детям!
В русской литературе есть прекрасное, задушевное стихотворение поэта Тютчева, в котором говорится о тяжкой доле лишенных мирских благ людей:
Пошли, Господь, Свою отраду
Тому, кто в летний жар и зной,
Как бедный нищий, мимо сада
Бредет по жаркой мостовой;
Кто смотрит вскользь через ограду
На тень деревьев, злак долин,
На недоступную прохладу
Роскошных светлых луговин.
Не для него гостеприимной
Деревья сенью разрослись,
Не для него, как облак дымный,
Фонтан на воздухе повис.
Лазурный грот, как из тумана,
Напрасно взор его манит,
И пыль росистая фонтана
Главы его не освежит.
Пошли, Господь, Свою отраду
Тому, кто жизненной тропой,
Как бедный нищий, мимо саду
Бредет по знойной мостовой.
Но большая разница между тем, чтобы бесплодно пожалеть человека, умилиться самому над таким благородным движением своей души и ничего для него не сделать, и тем, чтобы признать его своим братом и отворит для него своими руками эту заколдованную дверь тютчевского сада. Вот это именно дело любви, снисхождения и братства и исполняла эта семья.
– Нищенькой, нищенькой, постой, пойдем к маменьке, она нищих любит.
Вот эта детская фраза сама по себе драгоценна. Еще драгоценнее то настроение, которым она внушена и которое эти дети, вероятно, как их родители, сохранили на всю свою последующую жизнь.