В современных неладах между господами и прислугой большая вина лежит и на прислуге. У нас исчезает почти бесследно благоухающий тип прежних преданных верных слуг, любящих семью, которой они служат, и живущих интересами этой семьи.
Вспомните Савельича, доброго пестуна и друга проказливой юности Гринева – жениха из «Капитанской дочки»; Евсеича – славного пестуна Багрова-внука (С. Т. Аксакова); Наталью Савишну из «Детства и отрочества» графа Л. Н. Толстого; няню Татьяны Лариной из «Евгения Онегина»; аскетическую няню Агафью из «Дворянского гнезда» Тургенева, образовавшую в своей питомице, Лизе Калитиной, ее благородное, стройное, цельное миросозерцание.
Как далеки эти благоухающие образы от современной русской действительности! Какая пропасть отделяет эту няню Агафью с ее важными думами о вечности, с ее рассказами о том, как мученики Христовы проливали за веру свою кровь и как на этой их крови вырастали чудесные цветы, – какая пропасть отделяет этих Агафий, Савильичей, Евсеичей от теперешних бранчливых, раздражительных и несчастных слуг.
Какая это язва – их недобросовестность, с которой хозяева должны быть в постоянной борьбе, находиться постоянно настороже. Обманывают самым наглым образом. Когда же их уличат в воровстве, клянутся такими клятвами, что просто страшно слушать: «Да разрази меня Бог, да не сойди я с этого места, если я покорыствовал вашей копейкой… чтоб я света Божьего не видела…» Клянутся головами своих близких – и заведомо при этом лгут.
Прислуга совершенно не дорожит своим местом, совершенно не приживаясь к семье, не приживаясь к дому, – как приживаются даже самые лукавые, неблагодарные и подлые из домашних животных – кошки.
Меняют места не потому, что были недовольны, не потому, что работа была непосильна или хозяева непосильно требовательны и капризны, а просто потому, что долго жили.
– Что уж! Зажилась – вот вам и все объяснение.
Для людей со здравым рассудком казалось бы несомненным, что, если долго жили на одном месте, так уж и надо жить… Ан вот нет.
Опять-таки надо посмотреть на чужие края. Там прислуга дорожит настолько местами – особенно во Франции, – что менять часто место считает не только за несчастье, но и за позор. Там люди сплошь и рядом живут в одной семье десятками лет и умирают в тех же семьях, где начали свою службу.
При патриархальной жизни, жизни здоровой и скромной, лишенной всяких вычур, прислуга вообще чувствует себя гораздо счастливее: разница между ее бытом и бытом господ не особенно резка.
Но там, где жизнь превращена в сплошной бешеный праздник, неимоверно дорогой, где на одни свои наряды женщина тратит тысячи и десятки тысяч рублей, где многие тысячи выбрасываются на какой-нибудь один вечер, чтобы пустить обществу пыль в глаза, где едят на золоте и автомобиль для выезда барина ежедневно украшается свежими цветами, – там этот образ жизни, эта греховная и преступная роскошь наполняет низших великой завистью. Слуги начинают глупо подражать господам в их транжирстве, и второстепенная прислуга, месячное жалованье которой не превышает двенадцати рублей, начинает шить себе платья «шелковые с хвостами».
Я слышал однажды разговор – с одной стороны смешной, но с другой стороны трагический по его бессмысленности, по извращенности у людей здравых понятий.
У одной барыни жила прислугой деревенская некрасивая девушка, просившая у нее на шестой неделе Великого поста жалованье вперед и вместе с тем отпрашивавшаяся у нее постоянно «к портнихе».
– Что это, Дуня, – спросила барыня, – такие у вас большие дела с портнихой?
– А как же: платье себе шью к причастию – говеть буду.
– Да у вас же есть светлое платье, и очень хорошее.
– Да разве можно в надеванном платье приобщаться! Ведь я буду с подругами приобщаться. Там и наши знакомые парни будут, которые здесь по местам живут. Они засмеют, если которая из нас в старом платье явится.
И платье было сшито – какое-то несуразное, с длинным шлейфом, тогда как Пасха была ранняя и на улицах некуда было деться от липкой грязи.
Суета с портнихой – вот все, что вынесет эта бедная девушка из своего говенья, да еще новое платье с длинным «хвостом».
Но если это покажется вам диким, то ведь чем же лучше сами барыни? С той только разницей, что у них платья роскошнее, дороже, и суеты больше, – но то же отношение к таинству, которое требует полной сосредоточенности духа.
Господа рыскают в автомобилях – теперь и прислугам подай автомобиль. Многие горничные ставят теперь своим женихам условие, чтобы непременно под невесту был таксомотор – иначе и в церковь не поедет.
И так во всем: господа показывают дурной пример, а слуги этому примеру следуют.
Если же слуги воруют, то главным образом потому, что старость их совсем не обеспечена.
Некоторые должности, как должность кухарки, убийственно влияют на здоровье, так как стоять у раскаленной плиты по нескольку часов на холодном воздухе, дующем через открытую форточку, так как иначе ей трудно дышать, – это убийственно действует на здоровье, сокращает жизнь, вызывает неизлечимые ревматизмы.
И что делать прислуге, не имеющей никого из близких, когда она состарится, как не нищенствовать!
Было бы справедливо, чтобы семьи, пользующиеся работой прислуги, были обложены хотя бы легкой данью – например, по одному рублю в месяц и больше или меньше, в зависимости от уплачиваемого прислуге жалованья, – и таким образом составлялся бы неприкосновенный капитал, из которого потерявшая способность к труду прислуга могла бы получать пенсию или содержаться в богадельне.
Порой люди кажутся вам порядочными и благовоспитанными, как внезапно мелькнувшая черточка их в отношении к прислуге разбивает ваше предположение.
В одном богатом доме сидела компания, рассуждая о разных интересных вопросах… Пили чай. Недавно подъехавший сын хозяйки, офицер нарядного полка, стоявшего в окрестностях столицы, грубо оборвал молодого лакея, что-то подавшего ему не так, как он того желал.
– Осел, мерзавец, – гневно пропустил тот под своими холеными усами.
Я заметил, как недовольно поморщился один очень воспитанный человек, имевший большое влияние. Через час мы одновременно с ним сходили по лестнице.
– Вот как он воспитан, – задумчиво проговорил тот. – Я думал, что дети Марьи Петровны воспитаны иначе.
Молодому офицеру пришлось впоследствии служить под начальством этого господина. Говорили, что он как-то не дает ему ходу. А я тогда всякий раз вспоминал о той мимолетной сценке, в которой этот влиятельный человек с тонкой душой подметил нестерпимое для него хамство в с виду лощеном, а в сущности грубом и дерзком молодчике. И так как этот господин одинаково ненавидел как грубость, так и низкопоклонство, – а эти две черты почти всегда неразлучны одна с другой, – то он смотрел с понятным недоверием, как на человека ненадежного, на этого двуличного – вежливого перед одними и дерзкого перед теми, кто не мог дать ему отпора, – человека…
В вопросе об отношении высших и низших нельзя обойти вопроса о рабочих и работодателях.
Человеческая природа толкает человека, ищущего труда, спросить за этот труд возможно дороже, как она же толкает человека, нанимающего другого для труда, предлагать ему этот труд по возможно меньшей цене. И обыкновенно устанавливается средняя цифра, небезвыгодная для тех и других.
Но сила в большинстве случаев на стороне работодателя, и ему легко, как говорится, «прижать» работника.
В деревне такие люди называются кулаками.
Кулак – человек, который пользуется несчастными обстоятельствами другого человека, чтобы закабалить его.
Кто-нибудь нуждается в зерне для посева – он ему ссудит зерна, но с тем, чтобы тот вернул ему из жатвы это зерно в двойном количестве. За данные взаймы деньги заставит отработать вдвое и втрое против существующих в той местности цен.
К разряду же этих людей принадлежат те негодные личности, которые пользуются общественными бедствиями для своей наживы: предчувствуя близкий голод, исподтишка скупают запасы хлеба, чтобы потом перепродать его по страшно дорогой цене.
Конечно, такие злоупотребления, такое пользование бедствием человеческим для своей наживы является тягчайшим из преступлений. Об этих людях можно сказать, что они пьют кровь человеческую.
Против всех подобных людей гремит страшными угрозами апостол Иаков, и ужас проникает в душу, когда вдумаешься в эти угрозы:
«Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас.
Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью.
Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни.
Вот плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет; и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа.
Вы роскошествовали на земле и наслаждались; напитали сердца ваши, как бы на день заклания».
«Давайте жить другим» – вот тот девиз, который христианство дает для отношений хозяина и работника.
Нельзя жить, смотря на рабочую силу живых людей, как на какую-то безличную механическую силу. Как бы велико ни было предприятие, во всяком из своих многих тысяч рабочих христианский хозяин должен видеть живую душу, должен относиться к ним с сочувствием и со стыдливостью.
В одном французском романе довелось видеть превосходно подмеченное движение души одного богатого человека. Молодой миллионер из Парижа направляется ночным поездом в приморский город Гавр, где должен сесть на свою собственную яхту для продолжительного плавания по морям с любимой женщиной.
Ему плохо спится. Под утро, еще задолго до рассвета, перерезая местность с угольными шахтами, он видит много черных фигур углекопов, направляющихся в шахты на работы, и когда он сравнивает свою жизнь, полную всяких удовольствий, беспечную, красивую, с ограниченной трудовой жизнью этих людей, находящихся в постоянной опасности быть задавленными и задушенными обвалами каменного угля и развивающимся в шахтах газом, – этому по природе своей недурному человеку становится не по себе…