Из рассказов многих людей, уже умиравших и опять возвращенных к жизни, ясно то чрезвычайно интересное обстоятельство, что дух человека совершенно спокойно, планомерно и непринужденно действует в такие минуты, когда человек уже потерял внешнее сознание. Опытные духовники рассказывают, что «глухая исповедь» умирающего, уже лишившегося даже речи, представляет собой беседу духа священника с духом умирающего, все сознающим, оплакивающим былые грехи, рвущимся и вопиющим к Богу.
Точно так же и в детях дух их может иметь свое особенное развитие, намного опережающее их умственное и физическое развитие.
Счастлив, кто проводит тихое безмятежное детство, кто видит вокруг себя согласную семью и в родителях своих встречает высокие примеры христианства.
Но очень немногим детям выпадает на долю такое счастье и такое детство в наши дни. Многие люди, которые могли бы быть драгоценнейшим материалом для христианства, стоят далеко от спасительного учения, потому что никто их не подвел в детстве ко Христу, никто их Христу не покорил.
Детству, отрочеству и юности свойственна известная восторженность: так хочется найти предмет, достойный поклонения, и благоговеть перед ним… И где, казалось бы, ближе найти такие предметы поклонения, как не в своей семье, среди ближайших родных?
А между тем очень часто, когда в детях пробуждается сознание, они видят, насколько родители далеко отстоят от того идеала, который себе дети рисуют, и не только что дети не могут в чем-нибудь нравственно от родителей позаимствоваться, но еще должны призвать на помощь чувство великодушия, чтобы, применив всю свою находчивость, найти им оправдание.
И все же какое тяжкое страдание, которым и поделиться не с кем, ибо чем глубже привязанность, тем труднее для человека привязанного доверять кому-нибудь свое разочарование в любимом человеке!
И когда разбиты столь дорогие иллюзии, одни обращаются на всю жизнь в пессимистов и сами становятся такими же циниками, другие же бросаются к Богу.
Со свойственным ему мастерством, Тургенев, создавая в своем «Дворянском гнезде» образ Лизы, подметил и вскользь осветил в Лизе одну черту, остающуюся обыкновенно незамеченной.
Решаясь идти в монастырь, она между прочими доводами говорит, что знает, как ее отец нажил состояние… Значит, совсем еще молодую Лизу этот вопрос волновал глубоко, хотя и скрытно; она чувствовала вину отца, чувствовала, что эту вину надо загладить и замолить…
И этот долг памяти отца есть одна из причин, приведших Лизу в монастырь на отреченную жизнь.
Подобно этому многие дети из-за каких-нибудь недочетов в личной жизни, из-за отсутствия ласки родителей – из-за неимения человека, которому бы они могли вполне довериться, начинают искать у Бога той поддержки и отклика, которых не нашли среди людей.
Наиболее одаренные в религиозном отношении дети и без каких-нибудь житейских испытаний сами приходят к Богу.
Вот пора, в которую обозначается иногда направление человека на всю его дальнейшую жизнь, пора, в которой вырабатываются привычки благочестия, пора, в которой особенно легко религиозно влиять на молодую душу.
В молодости обыкновенно – главным образом в среде школьных товарищей – завязываются дружеские связи, оказывающие на человека значительное влияние.
Большая радость в жизни иметь единственного человека, испытанного, верного, доказавшего вам свою привязанность, и чем дольше длится дружеская связь, тем она становится крепче через столько вместе пережитых событий, проволновавших чувств, продуманных мыслей.
Есть ли, например, связь между людьми более близкая, как между двумя боевыми товарищами?.. Люди, которые рядом стояли в бою, одинаково подвергались опасности, одинаково бывали ранены, вместе были на волосок от смерти и вместе по Божией воле остались жить, чтобы еще не раз, быть может, биться в одних рядах, – разве они не родные! И как такое товарищество разнится от другого, которому так несправедливо и не по праву дается великое имя дружбы и которое основано на совместных попойках и кутежах!
Тем светлее товарищество, чем выше идея, объединяющая людей, и высшее товарищество и дружба – это соратничество под знаменем Христа.
Каким высоким идеализмом должны быть проникнуты те мысли, какими обменивается молодежь в эту лучшую пору своей жизни, и как грустно, что редки у нас теперь те кружки молодежи, ярким примером которых был кружок молодого Станкевича, дух которого воспроизведен Тургеневым в описании студенческого кружка Покорского.
И там, где, отдаваясь высоким мыслям и чувствам, собрались говорить о всем благородном – об искусстве, делах государственных, музыке, науке, служении народу, – там невидимо за собравшимися стоит Христос, ибо Он всюду, где «высоким сердце бьется…»
Жаль, что русская молодежь, да и не одна русская, не всегда превращает идеальные свои стремления в соответствующие дела, в чем, впрочем, она не всегда сама виновата.
Как бы много, например, могла делать молодежь университетская – и даже старших классов гимназий с такой же учащейся женской молодежью, – если б они решились предпринять что-нибудь для облегчения быта ремесленных учеников, живущих в самых невозможных условиях, часто получающих незаслуженные побои, слышащих омерзительную брань – и ни одного доброго, ласкового слова, не говоря уже о том, что они стоят совершенно вне какого-нибудь религиозного воздействия.
Как было бы хорошо, если б молодежь с материальным участием старших устроила для них что-нибудь вроде прежних воскресных школ, которые теперь нам уже не нужны, так как во всех местах с крупным населением имеется достаточное число школ городских. Тут бы им читали что-нибудь для них интересное и доступное, учили бы их грамоте и счету. Эти несколько часов, проводимых ими под руководством людей, одушевленных пожеланием им добра, явились бы светлым лучом в их жизни.
Нельзя не остановиться на вопросе о взаимопомощи молодежи, к каким бы кругам общества она ни принадлежала.
Сила солому ломит. Как ни ограниченны средства молодежи средних учебных, например, заведений, все же и эту молодежь можно было бы уже с успехом приучить к делу разумной благотворительности.
Вот, например, такое соображение.
Гимназисты и гимназистки получают обыкновенно столько, что, например, две копейки ежедневного расхода на доброе дело едва ли бы кого обременили. Но во что превратятся эти две копейки с человека во всем многочисленном учебном заведении? А в столицах зачастую в гимназии бывает по пятисот и более человек – получится, таким образом, от десяти до пятнадцати рублей. А ведь на такую сумму одно из лучших петербургских благотворительных обществ – комиссия столовых «Детская помощь» – прокормит горячим обедом две сотни детей из самого бедного класса населения, где родители не в силах давать детям горячий обед и где дети питаются впроголодь и всухомятку.
Таким образом, если бы нашлись опытные и деятельные люди, они бы могла завести на средства учащихся такую столовую, которая бы так и назвалась: «Детская столовая такой-то гимназии».
Кроме весьма большой пользы для накормленных в этих столовых, а раньше голодавших малышей, было бы в высшей степени важно громадное воспитательное значение такой столовой для молодежи.
Во-первых, она бы приучилась перелагать благородные, но бесформенные порывы самоотвержения и сочувствия людям в живое дело; во-вторых, она исподволь приучилась бы к мысли о том, что преступно жить, не делая ничего для других, и видела бы на живом примере, как при доброй воле, при крайне малых жертвах может устраиваться громадное и нужное дело.
А сколько есть случаев для молодежи поддерживать бедных товарищей…
Гимназистки 4-го класса одной из кавказских гимназий узнали о безвыходном положении подруги, у которой была только одна беспомощная мать.
Девочка не могла ни покупать книги, ни одеваться, ни иметь завтрака. Освобожденная от платы за ученье, она жила со своей беспомощной матерью и теткой в ужаснейшей обстановке, в двух комнатках с глиняным полом, среди кучи грязных и крикливых детей.
Узнав о таком ужасном положении подруги, товарки решили, что ей надо помочь, и не как-нибудь временно, а дать ей возможность окончить курс. И всякий месяц они складывались для того, чтобы дать ей денег на необходимое платье, обувь, белье, покупали сообща книги и учебные пособия, по очереди приносили ей завтрак, и так довели они ее до последнего класса.
В настоящее время эта девушка состоит в большом кавказском городе городской учительницей и имеет утешение поддерживать своим трудом старую мать.
Русская молодежь терпит часто крайнюю нужду, но не решается, по примеру молодежи американской, браться за так называемый «черный» труд, хотя цена на труд интеллигентный до крайности сбита.
В Америке взгляд на труд очень высок – и, можно сказать, христианский. Там недостаточная молодежь, проходящая высшие учебные заведения, не стыдится заниматься по утрам чисткой сапог или уборкой комнат в качестве приходящих слуг, чистит трубы и так далее. И перед окончанием своего рабочего утра вы можете видеть молодого человека, быстро направляющегося в занимаемую им комнату, где он переодевается, обращаясь из чернорабочего в джентльмена. Ни одна хорошая девушка не изменит там своего отношения к студенту, если увидит его в рабочем обряде в минуту его черного труда.
При недостаточности русской учащейся молодежи и при наличии в университетах людей весьма состоятельных, проживающих в месяц сотни и тысячи рублей, можно было бы ожидать, что эти богатые будут приходить на помощь нуждающимся товарищам – и деньгами, и разными другими способами.
Что бы стоило, например, составить такой кружок, в который сдавали бы свое старое платье оканчивающие курс студенты или студенты-франты, забрасывающие платье, которое покажется еще нарядным студенту бедному, и где бы эта форменная одежда распределялась среди нуждающихся.
При страшной дороговизне жилищ не только в Москве, Петербурге, Варшаве, но и в таких меньших городах, как Киев, Харьков или Казань, было бы в высшей степени полезно, если бы богатые студенты, проживающие на себя в месяц триста – четыреста рублей, какую-нибудь четверть бюджета уделяли на то, чтобы нанимать скромную квартиру, в которой могли бы помещаться от восьми-десяти беднейших студентов. Только бы желать делать добро, а возможности этого добра – широчайшее поле! И едва ли человек, не сумевший никого пожалеть в самую отзывчивую пору человеческой жизни, – едва ли он будет человеколюбивей в последующей жизни.