И вот теперь ты познал свои заблуждения, ты готов внимать Мне, и Я выслушаю тебя и не буду отвергать тебя… Я принимаю людей, как бы поздно они ни приходили ко Мне. Я уравниваю того, кто работал в винограднике Моем от раннего утреннего часа, с тем, кто пришел к концу работы. Я силен по милости Моей дать обоим равную награду, ибо не бывает чист передо Мной и праведник, послуживший Мне от детских лет своих, и грешника сильна благодать Моя оправдать и превознести, как праведника.
И угоднее святыне Моей, чтобы люди хоть поздно, но приходили ко Мне, чем чтобы до конца забывали Меня… И радуюсь Я таким долгоблуждающим путникам и принимаю их горячее, чем отец притчи Моей евангельской принял блудного сына своего. И приму всякого, когда бы кто ни пришел ко Мне… И если кто, весь земной век свой отрицавший Меня, на ложе смерти воздохнет и возопиет ко Мне, – и того не лишу милости Моей, и намерение его лобызать буду, и раскаяние его и плач вместо дел вменю ему, ибо во взыскании погибших величайшая слава Моя, и кто поставил предел человеколюбию Моему или кто указал Мне, доколе должно действовать снисхождение Мое!..»
И вот эта трепетная радость во всепрощение Христа, эта надежда спасения – не своими делами, а безграничной ценой крестной жертвы Христовой, это ясное для души предчувствие, что вот при всем окаянстве своем и как бы ты ни провел жизнь, ты пришел в конце концов к милосердному Владыке и Он принял тебя, – все это составляет источник неиссякаемой радости старческого возраста…
Земное все может изменить: умерли или забыли тебя друзья детства и юности, в могилах все близкие, не исполнились мечты, счастье прошло мимо человека…
Но Бог – Его-то ничто не отнимет, Он всегда стоит при душе, и радости, которые Он может дать, затопят все бедствия земли.
И если человек дошел до живого чувства общения своего с Богом, то как может страшиться он соединения с Творцом своим, к Которому придет он через смерть?
Вот оно, это грозное и роковое чудище, столь приветливое и желанное для души христианской, начиная от великого Павла, с его дивным восклицанием: «Желание имею разрешиться и со Христом быть».
В самом деле, страх смерти для верующих людей есть одно из самых больших недоразумений с христианской точки зрения.
Отец ушел на время, оставляя одиноким любимого сына и заповедав ему не идти за ним, пока сам он не позовет сына к себе.
Часто тоскливо сыну без отца, но сын, исполняя волю отцовскую, все ждет и ждет его и не смеет идти за ним. И тоска в разлуке смягчается, когда порой получит он от отца такую весть, из которой ясно станет ему, как помнит его отец, как заботится о нем… Но со всяким годом и со всякой новой вестью все горячее желание прийти к отцу и остаться у него. И вот наконец приходит зов: отец зовет – рад ли тогда будет сын!
Теперь скажем себе, что сын – это каждый из нас, отец – Творец и Искупитель наш; весть от отца – неизглаголанные гласы Божии к душе нашей, а зов отца к сыну – Божие определение о смерти человека.
Чего же страшиться тут, чего тосковать, чего отталкиваться от смерти и кричать: «Я жить хочу – спасите меня…» Так ли надо принимать зов Господень, так ли надо держать себя перед теми часами, когда должна открыться нам жизнь вечная?
Как умели умирать встарь русские люди, как и сейчас умеют умирать люди народа – и как трусливо теперь умирают большей частью люди образованные, и как не умеет вести себя в присутствие великой тайны смерти большинство людей!
Когда медицина решила, что спасение человека невозможно и что смерть неизбежна, тогда остается одно – дать человеку умереть спокойно.
А вот именно этого у нас делать и не умеют. Никакое лекарство уже больного не спасет, а его продолжают пичкать всевозможными снадобьями. Не думают вовсе о единственно важном для него деле – о примирении с Богом, а ободряют его заведомо лживыми обещаниями: «Да вы еще оправитесь… через месяц молодцом будете. Мы с вами скоро потанцуем». Вместо того чтобы привлекать мысль человека к единственно нужному, сбивают его на всевозможные мирские ненужности.
Боятся сказать человеку прямо, что он умирает и что ему пора подвести итог жизни – сделать последние распоряжения и затем все свои мысли сосредоточить на вечности.
Наконец в самую последнюю минуту, когда уже начнется агония, – и тут мешают душе спокойно расстаться с телом.
Говорят, что те вопли, стоны и крики, которые поднимаются вокруг постели отходящего, могут, прервав агонию, на несколько часов или даже на день или на два отсрочить смерть… Но к чему, когда это доставляет лишнее терзание остающимся и лишние муки умирающему?
Не так умирают люди христианского настроения в христианских семьях. Там и отношение к смерти совсем другое.
Во-первых, народ смотрит на смерть совершенно спокойно, и безо всякого злорадства вы услышите там такие разговоры:
– Что это ты, тетка Акулина, зажилась? Я уже давно хочу тебя за упокой поминать.
– И впрямь, голубчик, зажилась, пора старым костям на покой, а Господь не прибирает… Не готова, верно.
– А ты готовься – и помрешь.
– Пора, пора помирать мне, голубчик.
Но такие взгляды, такое ясное и простое отношение к смерти составляют принадлежность не одного только простонародья, а вообще всех людей, верующих в вечность.
Если есть люди – и люди старые, которые придут в ужас, если им посоветуют составить заблаговременно духовное завещание и которые никогда в жизни не произнесут таких слов, как «когда я умру», «когда меня не будет в живых», – точно они одни из всей вселенной подлежат исключению из общего закона смерти и должны жить бесконечно, то и наоборот, попадаются люди совершенно противоположного склада, которые, будучи молодыми и цветущими, совершенно спокойно рассуждают о своей смерти, едва достигнув совершеннолетия, делают завещания о своем имуществе.
Я знал в юности моей одного шестнадцатилетнего мальчика, умного, жизнерадостного, достигшего впоследствии в жизни больших успехов. Он в эти юные годы уже распределил на случай своей смерти все свои вещи – ружья, собак, так как был страстный охотник, расписал заранее по друзьям все свои книги, что нисколько не помешало его благоденственному существованию.
Как-то мне пришлось быть у одного приятеля в старинной усадьбе. Хозяева – молодая чета чуть за тридцать лет, усердно украшала свое родовое гнездо. В церкви, выстроенной отцом владельца над гробами своих предков, они воздвигли в склепе прекрасные памятники. Я присутствовал при разговоре супругов в этом склепе. Они рассуждали о том, где ляжет каждый из них, и о том, как расширить склеп, чтобы он хватил еще на многих, так как у них уже было трое детей и они надеялись иметь в будущем многочисленных внуков. Сами они были полны сил и надежд, но знали, что умрут, и без страха говорили о смерти.
Вот еще примеры благодатных переходов в ту жизнь.
Когда верующий человек видит, что смерть приблизилась, он не отчаивается, а отдается мысли о смерти спокойно, с упованием на милосердие Божие. Он обдуманно устраивает свои дела и делает спокойно последние распоряжения.
Мы видели, как умирала Наталья Савишна в «Детстве и отрочестве». Точно так же умирает много других женщин и мужчин. Я знал одну старушку, которая для своих похорон распорядилась даже, каких приглашать священников и чем каждого из них за эту службу благодарить.
Она же, прекрасная хозяйка при жизни и хлебосолка, распорядилась, какие прекрасные блюда подавать за поминовенной трапезой, какого рисунка делать покров, какие номера пения исполнять за отпеванием.
По-христиански умирающие люди, если смерть не приходит внезапно, непременно стараются принять таинство елеосвящения или, как говорится в быту житейском, – «особороваться», – по вере, что при соборовании человеку отпускаются грехи, забвенные и утаенные.
Часто верующие пережившие потерю люди сильно скорбят, что дорогой усопший не успел быть напутствованным. По дерзновению веры отрадно думать, что Бог невидимо приобщает таких людей, умирающих внезапной смертью, если они были того достойны…
Один странник, ночевавший на обширном постоялом дворе, где с вечера пристало несколько возчиков, проснувшись ночью, увидел, что чудный ангел приобщает из чаши лежащих на полатях возчиков… Потом все исчезло, а вскоре полати обрушились, и возчики разбились насмерть.
Точно так же Саровский старец Серафим говорил одной молодой вдове, которая приходила в отчаяние от того, что муж ее умер неприобщенный, так как она, боясь ухудшить его положение, открыв ему истину, скрывала, что он безнадежен. Этой вдове отец Серафим говорил, что есть люди, зримо приобщавшиеся, а оставшиеся неприобщенными у Бога, и есть люди, не приобщавшиеся зримо, но невидимо приобщенные ангелом…
Трудно передать, конечно, словами предсмертное состояние души.
Оно состоит из некоторой печали – человеческой печали от расставания с близкими и от тревоги за них, из глубокого чувства смущения, раскаяния за прошлое, робости перед Судом Божиим, радостного ожидания видеть те области, о которых мечталось, куда сердце так рвалось, думы о тех, с кем раньше развела смерть, кто не был никогда забыт и кого предстоит теперь увидеть. Но в эти часы вообще все человеческое как-то ослаблено. Человек становится как-то равнодушным к земле пред громадой своего ожидания.
Один человек, холостой, очень любивший своих родных, умирал вдали от них, и впоследствии передавал мне свои тогдашние чувства. Он был так слаб, что не мог поднять головы с подушки и порой не мог произнести даже слова. Знакомые приезжали к нему – с мыслью навсегда с ним проститься, и он улавливал на себе их прощальные взоры.
Уход за ним был хороший: два врача, посменно дежурившие опытные фельдшера. И его нисколько не беспокоило, что при нем нет никого из его близких. Он был за них как-то совершенно спокоен, поручив их, как и себя тогда всецело поручил, – воле Божией.
Он передавала, что это было какое-то радужное спокойствие, ясно чувствуемое прикосновение Божией руки, – что-то настолько торжественное и захватывающее, что земная жизнь вся тускнела, таяла, казалась ненужной, ничтожной, далекой…