Он уже начинал жить тем будущим, которое так скоро должно было открыться ему, – ждал многих радостных свиданий. И когда он ожил, ему стало тяжело, что все это не сбылось…
В последние дни жизни человеческой небесный Воитель дает последнюю битву за искупленную Им душу человеческую.
Достаточно вспомнить великость жертвы Христовой за нас, чтобы постичь, какую цену придает Христос спасению души человеческой.
И вот настают последние дни, которые душа проводит в теле. И для спасения своего эта душа должна исповедать Христа, находясь в теле.
Но человек продолжает быть равнодушным к Богу, и равнодушен до конца.
Быть может – и это вероятнее, – то лишь кажущееся равнодушие и человек глубоко волнуется вопросом об исповедании Бога, ему мешает ложный стыд, духовная гордость. Но видимо он отвергает Бога.
И вот последние часы.
К умирающему приводят священника. У него и голоса уже нет.
Тихо служитель Бога склоняется над ним – не примет ли он хоть теперь отвергаемого всю жизнь Христа, сливая свое предсмертное страдание с мукой распятого Бога.
Но – о ужас! Все последние свои усилия умирающий собирает для того, чтобы оттолкнуть распятие.
И теперь, вы думаете, все кончено? Он осужден?
Да, это было бы так, если бы умирал не человек, за которого Господь взошел на Голгофу, если бы тут Бог не боролся за гибнущее творение Свое.
Человеческое, видимое кончилось. Посредство Церкви отвергнуто. Но между душой человеческой и ее Богом есть свои никому не видимые связи, есть тайная непосредственность.
Какими, Он Сам знает, путями Бог в последнее мгновение, когда жизнь чуть теплится, силен так потрясти душу, что она вдруг познает Бога и в радостном трепете кинется к Нему.
И считает ли время Тот, для Кого тысяча лет – миг единый!
Видали ли вы мать, вырывающую от смерти своего ребенка? Подумайте же, как борется Бог за вечную судьбу Им созданного и, хотя Ему и изменившего, но безгранично дорогого Ему сына?
. . . . . . . . . . .
Если вам приходилось присутствовать при тихой кончине верующего, вы никогда не забудете ее величия.
Ходит поверие, что в последнюю минуту жизни невидимый ангел подносит к устам отходящего фиал смерти, который должен всякий испить. Некоторые пьют его спокойно; другие долго отвергают и выпивают его с величайшим ужасом.
Выражение лица верующих при конце их чудесно.
Неверующий уверует, если увидит на лице отходящего праведника эту переживаемую им смену чувств.
Тут и радость, восхищенное изумление перед чем-то великим, открывающимся внутреннему взору, и ненарушимый торжественный покой, и углубленное наслаждение высочайших созерцаний…
Вообще, светлая кончина является заключением светлой жизни.
Какая благодать – почить, как почил великий старец Серафим. Накануне конца, в день нового 1833 года, он приобщился, обошел в церкви все иконы, весь день пел в келье победные пасхальные песни, несколько раз выходил в монастырь смотреть место, избранное им для погребения. А на утро был найден бездыханным, в коленопреклоненной молитве перед любимой им иконой Богоматери «Умиление», прозванной им «Всех радостей Радость»…
Вот еще примеры благодатных переходов в ту жизнь.
Нельзя без глубокого волнения читать о кончине святителя Димитрия Ростовского. Этот великий подвижник, оставивший своему народу величайшее духовное сокровище – Четьи-Минеи – и не одни только свой век, но и последующие времена огласивший «пастырской свирелью богословствования своего», своими дивными проповедями, еще не в старых для его сана летах тихо догорал в суровом климате Ростова, вдали от родной теплой Украины с ее задумчивыми тополями, с пронзительным светом ее звезд… Непосильные труды, за всю жизнь напряжение сил душевных, наконец множество огорчений изнурили силы святителя. Но из слабеющих рук перо, написавшее столько вдохновенных страниц, не выпадало до последнего дня.
Еще 27 октября 1709 года он пишет старому собеседнику своему, иноку Феологу: «Поистине возвещаю ти, яко немоществую. До чего ни примусь, все из рук падает. Дни мне стали темны, очи мало видят, в нощи свет свещный мало способствует, паче же вредит. А недугование заставляет лежать да стонать». Вечером того же дня митрополит велел позвать своих певчих. Он сидел у печи и грелся, а певчим велел петь сложенные им канты: «Иисусе мой прелюбезный, надежду мою в Боге полагаю, Ты мой Бог Иисусе, Ты моя радость».
Послушав пение, митрополит отпустил певчих и удержал только преданнейшего ему певчего «и усерднейшего в трудах ему помощника» «бельца» Савву Яковлева, который был переписчиком набело его сочинений – труд по тому времени немалый. Очевидно, святителю хотелось иметь в ту минуту около себя живую душу, поделиться своими мыслями, воспоминаниями. И стал митрополит Димитрий рассказывать бельцу Яковлеву о своей юности в благословенной Украине, о порывах к Богу, о молодом рвении к молитвам, и заключил свой рассказ словами: «И вы, дети, такожде молитесь!» Наконец святитель отпустил певчего словами: «Время и тебе, чадо, отойти в дом твой». Он благословил его и, провожая его, в виде благодарности за переписку сочинений, поклонился ему почти до земли. Яковлев был очень смущен, а святитель произнес последние слышанные от него на земле слова благодарности: «Благодарю тя, чадо!» – и вернулся к себе в келью, а певчий расплакался и ушел. Отпустив служителей, митрополит Димитрий вошел в особую келью, где он обыкновенно молился. На следующее утро он был найден почившим в коленопреклоненной молитве.
Величественна была кончина кроткого митрополита Киевского Филарета, который, прощаясь с духовенством, передавал для доставления государю последние приветствия любви и последние благословения.
Митрополиту Московскому Филарету незадолго до конца явился отец его во сне и сказал ему: «Береги девятнадцатое число». Настал воскресный день 19 ноября 1867 года, и митрополит в домашней церкви своей совершил литургию, по замечанию окружающих, особенно бодро и вдохновенно. Через несколько часов он был бездыханен.
В 1857 году стал быстро угасать знаменитый проповедник архиепископ Херсонский Иннокентий. Но он не бросал занятий. Накануне смерти выезжал, читал корректуру сочинения своего «Последние дни земной жизни Спасителя». Настал Троицын день, 26 мая. Он встал в пятом часу, прошелся по комнате, поддерживаемый служителями, затем прилег. Почувствовав приближение смерти, он велел приподнять себя и тихо скончался, коленопреклоненный, на руках двух келейников.
В Пензе 10 октября 1811 года, на тридцать шестом году от роду, почил праведный епископ Иннокентий, пострадавший за свою православную ревность во время господствовавшего тогда и поддерживаемого министром духовных дел князем А. Н. Голицыным протестантского направления. В ночь перед кончиной он позвал к себе келейника и сказал ему: «Какое дивное видение мне представилось! Казалось мне, что небеса отверзлись. Двое светлых юношей в белых одеждах, слетев с высоты, предстали передо мной и, с любовью глядя на меня, взяли меня, немощного, и вознесли с собой на небо. Сердце мое исполнилось несказанной радости, и я пробудился».
Десятого октября утром он просил пособоровать его и, напрягая последние силы, повторял молитвы и приподнимался при помазании елеем. Потом язык стал неметь, дыхание прерываться, он крестообразно сложил руки на груди; окружающие развели их, чтобы не затруднять дыхание, но он опять сложил их крестом. Перед самым концом один из окружающих стал читать псалмы. При словах: «Аз к Богу воззвах, и Господь услыша мя», капли слез выкатились из глаз умирающего; на словах же: «Аз же, Господи, уповаю на Тя» – преосвященный Иннокентий вздохнул в последний раз и тихо предал дух Богу.
Прекрасен был конец почившего 20 декабря 1846 года архиепископа Воронежского и Задонского Антония, одного из славных подвижников XIX века, находившегося через пространство, никогда не видав его, в замечательном духовном общении с великим старцем Серафимом, чему пример увидим ниже. Накануне смерти он сказал плачущему племяннику: «Я еще не умру: мне Божия Матерь сказала, что нужно дела кончить».
Проведя ночь в молитве, архиепископ Антоний двадцатого утром назначил быть в шесть часов пополудни соборованию, послал на почту денежные письма бедным и роздал милостыню пришедшим к нему. Викарию своему он сказал: «Никакого не чувствую страха, желаю разрешиться и быть со Христом». Сделав некоторые распоряжения, владыка стал молиться. В шесть часов началось торжественное молебствие, длившееся час. Архипастырь сидел в кресле, со свечой, и сам прочел последнюю молитву: «Простите меня, отцы и братия». Благословив всех, он перешел с кресла на кровать. Осенив обеими руками, разрешил всех, находящихся под запрещением, и отпустил затем всех присутствующих. Через четверть часа преосвященный сильно постучал в двери, призывая своих чад, и настала величественная торжественная минута. Архиепископ в последний раз возложил крестообразно руки на головы присутствующих; духовник стал читать отходную; в руки архипастыря вложили горящую свечу; с окончанием отходной архиепископ Антоний тихо предал дух Богу.
Четырнадцатого декабря 1839 года, на сорок девятом году, после двадцатидвухлетнего затвора, почил Сезеновский затворник Иоанн, основатель женской Сезеновской обители. Он скончался в одиночестве. Долго не получая от него никаких признаков жизни, выломали двери кельи, в которой он находился в затворе, и нашли его мертвым, у аналоя, перед иконой Богоматери. Тело его было немного наклонено на правый бок. Правая рука, стоя на локте, поддерживала голову, а левая лежала на ладони правой. Лицо было обращено к иконе.
В ночь на 25 мая 1836 года, на сорок седьмом году от рождения, после семнадцатилетнего затвора, скончался знаменитый затворник Задонский Георгий, происходивший из дворянского рода Машуриных и до двадцативосьмилетнего возраста служивший офицером Лубенского гусарского полка. Он тоже скончался без свидетелей и после ранней обедни был найден бездыханным перед образом «Всех святых» и Страшного Суда, припавшим к земле. Лицо его было как живое. Пальцы правой руки, сложенные крестным знамением, прикасались к челу.