чисел: это настоящее болото и сплошная путаница», – писала она Бэббиджу, который в результате проделал алгебраическую часть самостоятельно, «чтобы избавить леди Лавлейс от хлопот», как выразился он в автобиографии, написанной уже после смерти Ады. Затем Ада составила для Бэббиджа «Таблицу и схему», по форме похожую на таблицы самого Бэббиджа, где было указано, как каждую формулу можно ввести в машину. Результат ее трудов, который ее муж лорд Лавлейс старательно вычертил тушью, был опубликован в августе 1843 года. Эту прото-программу (которая в довершение образа содержала два-три прото-бага) и стали впоследствии выдвигать в качестве доказательства, что Ада была основоположницей программирования.
К моменту завершения работы над ней аннотация Ады разрослась страниц до сорока – более чем вдвое длиннее самого перевода, который она должна была дополнить и украсить. Хотя Ада описала общую архитектуру аналитической машины, всякого рода механика ее явно не заботила. Зато Ада выдвинула целый ряд философских соображений. Она предположила, что машина Бэббиджа выходила за пределы царства чисел, поскольку в теории могла оперировать любыми символами, не только цифрами. Вероятно, писала она, аналитическая машина сможет создавать «на научной основе изысканные музыкальные пьесы любой сложности и продолжительности». Ада отмечала, что работа машины обеспечит связь между материей и ментальными процессами. Однако она подчеркивала, что машина, в отличие от человеческого разума, не может считаться по-настоящему умной: «Аналитическая машина никогда не сможет претендовать на создание чего-то нового. Она сделает лишь то, что мы сумеем ей предписать». Пройдет больше ста лет, и Алан Тьюринг в своей провидческой лекции об искусственном интеллекте назовет это банальное на первый взгляд высказывание «Аргументом леди Лавлейс». Этот аргумент упускает из виду лишь возможность, что машина наподобие машины Бэббиджа сумеет сама менять полученные инструкции – в сущности, учиться на собственном опыте до тех пор, пока не получит возможность совершить нечто одновременно интеллектуальное и неожиданное – ну, например, поставить мат чемпиону мира по шахматам.
Сомнительно, чтобы идеи, высказанные в примечаниях, Ада «создала» сама, кроме, пожалуй, совсем уж спекулятивных. Судя по переписке, по всем научно-техническим вопросам, даже пустячным, она советовалась с Бэббиджем. Бэббидж, со своей стороны, имел все резоны поддержать легенду, что все сделала Ада: тогда ее заметки не просто становились более действенным средством пропаганды аналитической машины, но и позволяли Бэббиджу избежать ответственности за особенно смелые заявления Ады, создав впечатление, что с ним не советовались. Что же касается другой части проекта Ады, собственно перевода статьи Менабреа, то тут все впечатление испортила весьма досадная ошибка, заставляющая сильно усомниться в математическом профессионализме Ады. Из-за опечатки во французском оригинале вместо «le cas n = ∞» получилось «le cos. n = ∞». Ада не сообразила, что это ошибка, и поняла фразу буквально – «когда косинус n = ∞», это очевидный нонсенс, поскольку косинус может принимать значения от –1 до +1.
Ада несказанно гордилась этой работой, которую стала называть «мое первое дитя». Публикация перевода и комментариев сильно укрепила веру Ады в собственный незаурядный интеллект. «Настроение у меня прекрасное, – писала она Бэббиджу, – поскольку я надеюсь, что еще год занятий сделает меня настоящим аналитиком. Чем больше я учусь, тем меньше могу сопротивляться убежденности в своей гениальности. Думается, мой отец достиг (и мог бы достичь) в поэзии далеко не таких вершин, каких я достигну в математическом анализе (и метафизике), поскольку эти два начала во мне неразделимы». Следуя своей страсти к феям и призракам, этим столпам, на которых зиждутся все фантазии расцвета викторианской эпохи, Ада уговаривала Бэббиджа сделаться ее «эльфом-наставником». Это предложение Бэббидж отклонил. Публикация комментариев Ады не стала такой сенсацией, как он рассчитывал. Научное сообщество не пало перед ними ниц. Государственного финансирования аналитическая машина так и не дождалась. Хотя Бэббидж посвятил оставшиеся 28 лет своей жизни рекламе и совершенствованию своего прото-компьютера, машина так и осталась в чертежах.
Больше всего пользы публикация комментариев принесла репутации самой Ады. Леди Лавлейс разослала экземпляры статьи своим светским приятелям, в числе которых были актер, драматург и историк искусства, и получила восторженные (и несколько недоуменные) отзывы. Сочетание научных достижений, действительных или мнимых, но в любом случае столь редких для женщины, и звездной славы наследницы Байрона сделали леди Лавлейс объектом пристального внимания публики. В 1844 году лондонское общество взбудоражили слухи, что именно она стала анонимным автором сенсационной книги «Рудименты естественной истории Вселенной» (Vestiges of the Natural History of Creation), которая предвосхитила Дарвина, поскольку изобразила людей как продукт эволюции Вселенной, управляемой законами природы. Нет, эту книгу написала не Ада. Более того, она до своей кончины не успела выпустить больше ничего существенного, кроме неудачной статьи с обзором работ по животному магнетизму. Недостаток производительности резко контрастирует с размахом ее честолюбия. Среди свершений, на пороге которых она, по своему мнению, стояла, самым фантастическим было создание «дифференциального исчисления нервной системы» – ни более ни менее как математической модели того, как мозг порождает мысли.
Друзьям и родным подобные претензии представлялись порождением мании величия. «Надеюсь, такая самооценка не приведет ее обладательницу в сумасшедший дом», – говорила леди Байрон о бредовом самолюбовании своей дочери. Ада, как и ее отец, была подвержена резким перепадам настроения, не оставлявшим ни малейшей возможности надолго сосредоточиться на чем-то одном. Помимо периодических нервных срывов Аду мучили самые разные тяжелые симптомы – в том числе расстройства пищеварения, приступы тахикардии и астмы, а также какая-то болезнь почек. От всего этого в те годы была одна панацея – опиум в виде либо лауданума (спиртовой настойки опиума), либо только что открытого морфина. Ада не могла достичь даже подобия душевного покоя без «опиумной системы». Как-то раз у нее было видение – она была солнцем, вокруг которого вращались планеты.
Никакого «дифференциального исчисления нервной системы» у Ады не получилось. Однако увлечение электричеством как источником нервной энергии привело ее к знакомству с Эндрю Кроссом, чудаковатым ученым-любителем, который, как считается, послужил прототипом доктора Франкенштейна из романа Мэри Шелли. Результатом стала внебрачная связь с его сыном Джоном. Кроме того, Ада во всем потакала своему байроническому аппетиту к запретным удовольствиям и играла на скачках. Много говорилось о том, что Ада была главой кружка таких же азартных любителей скачек и в этом качестве разработала математическую систему беспроигрышных ставок. Если это так, то перед нами очередное доказательство ее математического невежества, поскольку проигрывала она на ипподромах астрономические суммы. Чтобы выплатить долги, она заложила фамильные бриллианты; леди Байрон тайно выкупила их, и Ада заложила их снова. Неудержимая страсть к скачкам не оставила ее и после того, как у нее нашли рак матки. Когда тяжелое кровотечение приковало Аду к постели, ее навещал Чарльз Диккенс, который читал ей отрывки из ее любимой книги «Домби и Сын». Умерла Ада Лавлейс после долгих мучений в 36 лет.
На днях я просматривал некоторые из множества веб-сайтов, прославляющих Аду, и наткнулся на утверждение, что «на могилу Ады ходит больше паломников, чем на могилу Байрона». Доказать это трудно, поскольку Ада перед смертью попросила похоронить ее в семейном склепе Байронов в Ноттингеме, рядом с отцом. На том же сайте Аду назвали «первым хакером», видимо, в отчаянной попытке придать хоть немного благородства занятию, которое в наши дни считается откровенно грязным. Книги об Аде изобилуют неверными выводами. Ее первый биограф Дорис Лэнгли Мур была специалистом по Байрону и практически ничего не знала о математике. Она пишет, что «пытливые письма» Ады к Огастесу де Моргану были полны «вопросов, рассуждений, возражений», что Ада заполняла «целые страницы уравнениями, задачами, решениями, алгебраическими формулами, словно колдовскими каббалистическими символами», тогда как на самом деле Ада просто проходила вводный курс математического анализа как ученица. (Приятным исключением стала Дороти Стейн, второй биограф Ады: она резко противопоставила грандиозность претензий Ады скромности ее талантов и скудости ее наследия.) Сэди Плант, университетский преподаватель из Англии, в своем киберфеминистическом манифесте «Нули + Единицы» (Plant, S., Zeros + Ones, 1997) как ни в чем не бывало пишет об «аналитической машине Ады», нарушая права настоящего изобретателя первого компьютера – Бэббиджа. Само собой, «проницательность Бэббиджа не шла ни в какое сравнение с пророческим даром Ады», пишет Плант.
Следующая биография Ады – «Невеста науки» Бенджамина Вулли (Woolley, B., Bride of Science) – оценивает ее достижения более трезво. Автор признает, что «Ада не была великим математиком» и «вероятно, не обладала достаточными математическими познаниями, чтобы написать комментарии к статье Менабреа без помощи Бэббиджа». Однако Вулли делает упор не на технической одаренности Ады или ее отсутствии – возможно, потому, что сам он не ученый, а писатель и тележурналист, – и подыгрывает ее байронической самовлюбленности, прославляя ее как представителя «поэтической науки». Ее лирические сравнения, самое известное из которых – уже упоминавшееся уподобление алгебраических закономерностей тканым узорам на станке Жаккара – дали ей возможность «возвыситься над техническими подробностями выдающегося изобретения Бэббиджа и явить миру его подлинное великолепие».