Однако в 1954 году президент Эйзенхауэр назначил фон Неймана в Комиссию по атомной энергии, и с его уходом компьютерная культура в институте пришла в упадок. Через два года пятидесятидвухлетний фон Нейман умирал от рака костей в Военном госпитале имени Уолтера Рида. Перед самой смертью он принял католицизм, чем совершенно обескуражил родных и близких. (Его дочь считала, что фон Нейман, изобретатель теории игр, должно быть, имел в виду «Пари Паскаля».) «После трагической кончины фон Неймана снобы отомстили ему и не оставили от компьютерного проекта камня на камне», – заметил впоследствии физик Фирман Дайсон и добавил, что «конец нашей компьютерной группы был катастрофой не только для Принстона, но и для науки в целом». Ровно в полночь 15 июля 1958 года МАНИАК выключили в последний раз. Теперь его труп покоится в Смитсоновском институте в Вашингтоне.
Был ли компьютер зачат в грехе? Сделка с дьяволом, которую заключил фон Нейман, оказалась не такой уж и дьявольской. Как замечает Джордж Дайсон, «взрываются компьютеры, а не бомбы». Однако интересно отметить, как представления фон Неймана о цифровом будущем сменяются представлениями Тьюринга. Фон Нейман представлял себе несколько огромных машин, которые полностью удовлетворяют мировую потребность в высокоскоростных расчетах, однако сегодня мы наблюдаем практически бессчетное множество куда более миниатюрных устройств, в том числе миллиарды микропроцессоров в сотовых телефонах, которые составляют, по словам Дайсона, «коллективный метазойский организм, чья физическая манифестация ежесекундно меняется». А прародительницей этого виртуального компьютерного организма стала универсальная машина Тьюринга.
Так что подлинная заря цифровой вселенной настала не в пятидесятых, когда машина фон Неймана приступила к расчетам по термоядерным реакциям. Это было в 1936 году, когда юный Тьюринг прилег отдохнуть на лужайке во время своей привычной дальней пробежки и придумал абстрактную машину, чтобы с ее помощью решить задачу из области чистой логики. Тьюрингу, как и фон Нейману, еще предстояло сыграть важную роль за кулисами Второй мировой войны. Он был призван на работу дешифровщиком в Блетчли-парк и применил свои прото-компьютерные идеи для взлома немецкого кода «Энигма» – достижение, которое уберегло Британию от поражения в 1941 году и изменило расстановку сил в войне. Но героизм Тьюринга во время войны оставался государственной тайной еще долго после самоубийства ученого в 1954 году, через два года после обвинения в «грубой непристойности» за гомосексуальную связь по обоюдному согласию и приговора к химической кастрации.
В 2009 году премьер-министр Великобритании Гордон Браун принес официальные извинения от имени «всех тех, кто живет свободно благодаря трудам Алана» за «бесчеловечное» лечение, которому подвергся Тьюринг. «Простите нас, вы заслуживали значительно лучшего», – сказал он. Воображаемая машина Тьюринга сделала в борьбе против тирании больше, чем настоящая машина фон Неймана.
Глава семнадцатая. Умнее, счастливее, производительнее
У меня нет компьютера, я не представляю себе, как с ним обращаться», – сказал однажды в интервью Вуди Аллен. Большинство из нас уже не могут обойтись без компьютера, а он умудряется жить и творить без него. Поневоле задумаешься: действительно ли тем из нас, кто владеет компьютерами, живется лучше?
Теоретически компьютеры повышают наше благополучие с двух сторон. Во-первых, укрепляют его косвенно – повышают нашу способность производить другие товары и услуги. Правда, тут они нас несколько разочаровывают. В начале семидесятых американские предприятия начали делать большие инвестиции в компьютерное оборудование и программное обеспечение, однако идут десятилетия, а эти колоссальные вложения, похоже, не приносят дивидендов. Как выразился в 1987 году экономист Роберт Солоу, «признаки компьютерной эпохи очевидны везде, кроме статистики производительности». То ли слишком много времени было потрачено на обучение работников обращению с компьютерами, то ли виды деятельности, которые компьютер и вправду облегчает, например, набор и редактирование текстов, не вносят особого вклада в общую производительность, то ли информация, став общедоступной, утратила ценность. Так или иначе, некоторый рост производительности, который сулила компьютеризованная «новая экономика», начал наблюдаться лишь к концу девяностых, по крайней мере, в США. В Европе его не видно и не слышно до сих пор.
Во-вторых, компьютеры приносят нам и непосредственную пользу. Они делают нас умнее и даже счастливее. Они сулят нам первичные блага – удовольствия, дружбу, секс и знание. Если верить высоколобым визионерам, в компьютерах есть даже нечто духовное: чем мощнее они становятся, тем больше вероятность, что они станут детищами нашего разума в буквальном смысле. В не самом отдаленном будущем настанет такой момент – «сингулярность» – когда мы, люди, сольемся с этими кремниевыми созданиями и тем самым выйдем за пределы своей биологии и достигнем бессмертия. Вот чего лишает себя Вуди Аллен.
Однако есть и скептики, которые убеждены, что компьютеры оказывают на нас прямо противоположное воздействие: делают нас не такими счастливыми, а возможно, еще и отупляют. Первым заговорил о такой возможности литературный критик Свен Биркертс. В своей книге «Гутенберговские элегии» (Sven Birkerts, The Gutenberg Elegies, 1994) Биркертс утверждал, что компьютер и другие электронные устройства лишают нас способности к «углубленному чтению». Студенты его курсов писательского мастерства благодаря электронным устройствам превратились в мастеров снимать сливки и читать по диагонали. Они не могли погрузиться в чтение романа, как он. Биркертс считал, что это не сулит ничего хорошего будущему письменной культуры.
Предположим, мы обнаружили, что компьютеры подрывают нашу способность получать удовольствие от некоторых занятий или вредят еще в чем-то. Может быть, в этом случае достаточно всего лишь проводить меньше времени у экрана и больше за теми занятиями, которым мы предавались до появления компьютеров, например, сидеть носом в книжку? Представьте себе, не исключено, что компьютеры влияют на нас куда коварнее, чем мы думаем. Вероятно, они преобразуют наш мозг, причем не в лучшую сторону. Такой была основная мысль статьи Николаса Карра «Не отупляет ли нас Гугл?» (Carr, N., Is Google Making Us Stupid?), опубликованной в 2008 году в журнале The Atlantic с анонсом на обложке. Года через два Карр, автор книг и статей на научно-технические темы и в прошлом главный редактор Harvard Business Review, изложил свои обвинения в адрес цифровой культуры более подробно в книге «Пустышка. Что Интернет делает с нашими мозгами»[24].
Карр полагает, что сам стал невольной жертвой компьютерной способности изменять сознание. Сейчас он человек уже пожилой и свою жизнь описывает как пьесу в двух действиях: «Аналоговая юность» и «Цифровая взрослая жизнь». В 1986 году, через пять лет после выпуска из колледжа, он к вящему огорчению жены потратил почти все их сбережения на одну из первых моделей «Макинтоша». Он утверждает, что вскоре после этого разучился редактировать текст на бумаге. Около 1990 года он приобрел модем и подписку на AOL и в результате оказался обязанным пять часов в неделю проводить онлайн – рассылать эмейлы, посещать чаты, читать старые газетные статьи. Примерно тогда же программист Тим Бернерс-Ли написал код для Всемирной паутины, которую Карр в должный срок, естественно, принялся без устали изучать при помощи новенького браузера Netscape. «Дальнейшее вам известно, так как наверняка перекликается с вашей собственной историей. Более быстрые чипы. Скоростные модемы. DVD и устройства для их записи. Жесткие диски размером в гигабайт. Yahoo! Amazon и eBay. Формат MP3. Потоковое видео. Широкополосный доступ. Появление Napster и Google. Выход на рынок BlackBerry и iPod. Wi-Fi-сети. YouTube и «Википедия». Блоги и микроблоги. Смартфоны, миниатюрные диски для хранения данных, нетбуки. Кто мог бы устоять перед всем этим? Только не я».
Карр утверждает, что великое озарение случилось с ним лишь в 2007 году: «Мне казалось, что… мой мозг начинает работать иначе». Чтобы мы не приняли его слова за метафору, Карр излагает краткую историю нейрофизиологии, кульминацией которой становится разговор о «нейропластичности» – гипотезе, согласно которой опыт влияет на структуру мозга. Классическая наука привыкла считать, что мозг взрослого незыблем и неизменен, а опыт меняет силу связей между нейронами, но не архитектуру этих связей в целом. Однако к концу шестидесятых годов прошлого века стали появляться поразительные данные о пластичности мозга. В ходе одной серии экспериментов исследователи перерезали нервы в кистях рук обезьян, а затем при помощи микроэлектродов наблюдали, как реорганизуется мозг обезьян, чтобы скомпенсировать периферические повреждения. Затем нечто похожее показали эксперименты на людях, потерявших конечности: области мозга, которые раньше получали сенсорные данные от потерянных рук и ног, уменьшались, и их место занимали нейронные сети, регистрирующие ощущения в других частях тела, что отчасти объясняет феномен «фантомных конечностей». Признаки пластичности мозга наблюдались и у здоровых людей. Например, у скрипачей области коры, перерабатывающие сигналы от пальцев левой руки, перебирающей струны, как правило, больше, чем у тех, кто не играет на скрипке. А сканирование мозга лондонских таксистов, проведенное в девяностые годы, показало, что у них относительно крупные гиппокампы – структуры мозга, где хранятся пространственные представления, – причем увеличение в размерах пропорционально стажу таксиста.
По мысли Карра, способность мозга менять собственную структуру – не что-нибудь, а «лазейка для свободной мысли и свободной воли». Однако, спешит добавить он, «плохие привычки могут закрепляться в нашем мозге точно так же, как хорошие». И в самом деле, нейропластичностью объясняли и депрессию, и звон в ушах, и нездоровое пристрастие к порнографии, и мазохистическое самоуничижение (последнее, как считается, – результат того, что пути, по которым передаются болевые сигналы, перенаправляются в центры удовольствия в мозге). Когда у нас в мозге налаживаются новые нейронные связи, они требуют питания и могут грабить отделы мозга, посвященные ценным ментальным навыкам. Так, пишет Карр, «Пластичность нашего мозга делает вполне допустимой возможность интеллектуального распада». А Интернет «обеспечивает нас именно теми сенсорными и когнитивными стимулами – повторяющимися, интенсивными, интерактивными и вызывающими привыкание, – которые способны сильнее и быстрее всего привести к изменениям в нейронных цепях и функциях мозга». Он цитирует нейрофизиолога Майкла Мерцениха, одного из первых исследователей нейропластичности, того самого, кто проводил эксперименты на обезьянах в шестидесятые: тот считает, что под воздействием интернета и онлайн-инструментов вроде гугла мозг может проявить «массивную пластичность» и в нем произойдет «реорганизация». «ИХ ПОСТОЯННОЕ ПРИМЕНЕНИЕ ПРИВОДИТ К НЕВРОЛОГИЧЕСКИМ ОСЛОЖНЕНИЯМ», – предостерегает Майкл Мерцених прописными буквами, причем, что характерно, в своем блоге.