рун – по-настоящему заставит, – сказал Каку. – Многие говорят: «А что для меня, собственно, сделала теория струн? Может, у меня теперь телевизионная антенна лучше ловит?» А я им объясняю, что теория струн – или любая другая теория великого объединения, какой бы она в конце концов ни оказалась, – может стать нашей последней и единственной надеждой пережить гибель этой Вселенной.
Хотя другие космологи грубо отмахиваются от сценария спасательной шлюпки, который предлагает Митио Каку – «неплохой сюжет для фантастического рассказа», как сказал один из них, «фантастика почище “Звездного пути”», как заметил другой, – мне он понравился. Но потом я начал думать. Чтобы стать цивилизацией третьего типа, у которой хватит могущества, чтобы построить стабильную кротовую нору, ведущую в другую вселенную, нужно обрести контроль над всей Галактикой. Это значит, что придется колонизировать примерно миллиард планет, пригодных для обитания. Но если будущее выглядит именно так, значит, почти все разумные наблюдатели, которые когда-либо будут существовать, будут жить на каких-то из этого миллиарда планет. Тогда как же получилось, что мы с вами сидим на планете-прародительнице, находящейся у самых истоков этого процесса? Шансы оказаться в таком уникальном положении – быть представителем первых людей, почти что Адамом или Евой – составляют один на миллиард.
Смутные сомнения по поводу неправдоподобия теории спасательной лодки по Митио Каку значительно окрепли после беседы с Дж. Ричардом Готтом III, астрофизиком из Принстона. Готт известен смелыми количественными прогнозами по долговечности разных вещей – от бродвейских мюзиклов вроде «Кошек» и американской космической программы до разумной жизни во Вселенной. Эти прогнозы он основывает на так называемом принципе Коперника, который, в сущности, гласит, что в нас нет ничего особенного.
– Если жизнь во Вселенной сохранится еще надолго, почему мы с вами живем всего через 14 миллиардов лет после начала времен? – спросил меня Готт с невероятным теннессийским акцентом, причем интонация у него то и дело прыгала вверх на октаву, будто у Дон Кихота. – Очень огорчительно, что наш вид насчитывает всего двести тысяч лет. Если в грядущие эпохи должно появиться множество процветающих разумных видов, произошедших от нас, почему нам так повезло оказаться среди первых?
Быстрые расчеты на первом подвернувшемся клочке бумаги позволили Готту определить, что с вероятностью 95 % человечество просуществует еще больше 5100 лет, но вымрет за 7,8 миллионов лет (кстати, эта продолжительность жизни примерно совпадает с другими видами млекопитающих, которые, как правило, вымирают примерно через 2 миллиона лет после возникновения). Готт не склонен к досужим рассуждениям на тему того что же нас прикончит – биологическое оружие, падение астероида, взрыв сверхновой неподалеку, а может быть, нам просто наскучит жить. Однако от беседы с ним у меня осталось чувство, что даже если Вселенная расширяется с ускорением, это должно тревожить нас меньше всего.
Несмотря на пессимистический настрой рассуждений Готта, разговор у нас вышел бойкий и оживленный. Более того, все космологи, с которыми я до сих пор беседовал, были склонны обсуждать эсхатологические материи бодро и весело, даже Лоуренс Краусс, тот самый, кто говорил, что мы живем в худшей из возможных вселенных («Отличное слово “эсхатология”, – говорил Краусс. – Я его и не знал, а впервые услышал, когда выяснилось, что я этим и занимаюсь»).
Так что же, перспектива, что наша Вселенная распадется и исчезнет, ни у кого не вызывает ни раздражения, ни меланхолии? Я подумал о Стивене Вайнберге, нобелевском лауреате по физике, который в своей книге «Первые три минуты», вышедшей в 1977 году, мрачно заметил: «Чем более постижимой представляется Вселенная, тем более она кажется бессмысленной»[30]. Именно пессимистический вывод, который делает Вайнберг в этой книге – он написал, что цивилизацию ждет космическое вымирание либо от бесконечного холода, либо от невыносимого жара, – вдохновил Фримена Дайсона на сценарий вечной жизни в расширяющемся космосе.
Я позвонил Вайнбергу в Техасский университет, где он преподает.
– О, решили послушать, что скажет старый брюзга? – гулко прорычал он в трубку.
И начал с головокружительной теоретической экспозиции, которая подвела к соображению, уже мне знакомому: на самом деле неизвестно, что вызывает нынешнее расширение Вселенной с ускорением и будет ли оно продолжаться вечно. Естественнее всего предположить, что будет, добавил Вайнберг. Но экзистенциальные следствия волновали его мало.
– Для нас с вами и всех остальных, кто живет сейчас, Вселенная кончится меньше чем через 10 лет, – сказал он. Вайнберг склонен к оригинальной иронии, что показывает, что он такой же весельчак, как и другие космологи. – Вселенную ждет конец, и это, возможно, трагично, но и доля комического здесь есть. Постмодернисты и социологи-конструктивисты, республиканцы, социалисты и священнослужители всех конфессий – все они получили неисчерпаемый источник развлечений.
Пора подвести эсхатологические итоги. У космоса есть три варианта конца: Большое сжатие (коллапс), Большое охлаждение (вечное расширение в постоянном темпе) и Большой распад (вечное расширение с ускорением). У человечества тоже есть три варианта конца: вечное процветание, вечная стагнация или вымирание. И судя по мнениям, высказанным всеми выдающимися космологами, теоретически возможна любая комбинация пунктов из колонки А и колонки Б. Мы можем вечно процветать в виртуальной реальности при Большом сжатии или в виде расширяющихся черных облаков при Большом охлаждении. Мы можем спастись при Большом сжатии, охлаждении и распаде, создав кротовую нору в новую вселенную. Мы можем погибнуть, сгорев при Большом сжатии или оказавшись в изоляции и задохнувшись при Большом распаде. Мы можем оказаться обречены на вечный застой – без конца крутить в голове одни и те же мысли или заснуть навечно из-за поломки будильника при Большом охлаждении. Один выдающийся физик, с которым я беседовал, Андрей Линде из Стэнфордского университета, даже говорил, что мы не можем исключить возможность, что после Большого сжатия будет еще что-то. Однако какие бы увлекательные сценарии и теории ни развертывали те, кто занимается космической эсхатологией, на самом деле их положение очень похоже на положение директоров голливудских студий: никто ничего не знает.
И все же у маленького Элви Зингера хорошая компания: не он один тоскует из-за судеб мироздания, как бы расплывчато они ни были обрисованы. В конце XIX века многие мыслители, в том числе Суинберн и Генри Адамс, так же огорчались при мысли о тепловой смерти Вселенной из-за энтропии, которая тогда казалась неизбежной. В 1903 году Бертран Рассел описывал свое «неутолимое отчаяние» при мысли, что «все многовековые труды, вся преданность, все вдохновение, все полуденное сияние человеческого гения обречены на гибель при катастрофической смерти солнечной системы, и весь храм достижений Человека неизбежно будет погребен под руинами рухнувшей Вселенной». Однако пройдет несколько десятков лет, и Рассел объявит подобные многоречивые описания вселенской тоски «чушью» и даже последствиями «несварения».
А зачем нам, собственно, чтобы Вселенная жила вечно? Понимаете, у Вселенной или есть цель, или нет. Если нет, это абсурдно. Если есть, варианта два: либо цель будет когда-нибудь достигнута, либо нет. Если она не будет достигнута, вся Вселенная – пшик. Но если будет, то дальнейшее существование Вселенной станет бессмысленным. Так что как ни погляди, вечная Вселенная либо (а) абсурдна, либо (б) пшик, либо (в) бессмысленна в конечном итоге.
Несмотря на такую железную логику, некоторые мыслители полагают, что чем дольше живет Вселенная, тем лучше с точки зрения морали. Как сказал мне Джон Лесли, философ-космолог из Гвельфского университета в Канаде, «это верно просто из утилитаристских соображений: чем счастливее будут жить в грядущем разумные существа, тем лучше». Философы более пессимистической складки, например, Шопенгауэр, придерживались ровно противоположного мнения: жизнь в целом такая унылая, что холодная мертвая вселенная предпочтительнее, чем вселенная, где кишат разумные существа.
Если нынешнее расширение космоса с ускорением и в самом деле предвещает, что после нашей крошечной искорки цивилизации последует вечная холодная пустота, это ведь не лишает жизнь ее достоинств, верно? Да, вероятно, правда, что все, что мы делаем сегодня, не будет иметь ни малейшего значения через триллион триллионов лет, когда выгоревшие останки нашего Солнца поглотит галактическая черная дыра. По аналогии, все, что произойдет через триллион триллионов лет, не имеет ни малейшего значения для нас сегодня. В частности, как заметил философ Томас Нагель, совершенно не важно, что через триллион триллионов лет все, что мы делаем сегодня, не будет иметь ни малейшего значения.
Тогда в чем смысл космологии? Она не излечит рак, не решит проблем с производством энергии, не усовершенствует нашу сексуальную жизнь – это очевидно. Но все же нам нужно радоваться, что мы живем в первом поколении за всю историю человечества, которое способно ответить на вопрос, чем кончится Вселенная. «Меня поражает, – говорил Лоуренс Краусс, – что мы, сидя в своем захолустье не в самое интересное время в истории Вселенной, способны на основании простых законов физики делать выводы о будущем жизни и космоса. Этим надо дорожить вне зависимости от того, надолго мы здесь или нет».
Так что не забывайте, какой совет дает Монти Пайтон в классической «Галактической песне». Когда жизнь поворачивается к тебе темной стороной и ты чувствуешь себя маленьким и беззащитным, задумайся о космическом величии расширяющейся Вселенной – «и наплюй на все, что делается на Земле».