В книге «Бог как иллюзия» много блестящих пассажей, однако Докинз так и не сумел понять, насколько на самом деле сложными могут быть философские вопросы о религии, поэтому читать его труд – только мучиться и злиться. Поскольку неопровержимых доводов за или против существования Бога не существует, определенное количество умных людей будут и дальше верить в него, точно так же как умные люди склонны умозрительно верить и в другие вещи, не обоснованные железными философскими аргументами, например, в свободу воли, в объективные ценности, в существование других сознаний. Докинз утверждает, что «Наличие или отсутствие мыслящего сверхъестественного творца однозначно является научным вопросом». Но какие данные в принципе могли бы подтвердить или фальсифицировать гипотезу о Боге? Учение, что нами руководит любящее божество, стало таким округлым и эластичным, что никакое земное зло или стихийное бедствие, похоже, не в силах его опровергнуть. Точно так же неочевидно, какого рода событие могло бы поколебать убежденность атеиста в противоположном. Когда Рассела в 1953 году в интервью журналу Look спросили об этом, он ответил, что пришел бы к убеждению, что Бог есть, «если бы услышал глас с небес, который предскажет все, что произойдет со мной в ближайшие 24 часа».
Пока таких чудес не происходит, ответ на этот вопрос может дать разве что посмертный опыт, который теологи не без пафоса называют «эсхатологической верификацией». Если после смерти нас ждет либо видение блаженства (Бог), либо полное забвение (Бога нет), горько и обидно думать, что верующие так и не узнают, что заблуждались, а Докинз и его собратья-атеисты так и не узнают, что были правы.
Что же касается всех, кто в промежутке, от агностиков до «высокодуховных», для кого религия не столько метафизическая теорема, сколько образ жизни, проиллюстрированный легендами и подкрепленный ритуалами, – пусть они утешаются мудрыми словами преподобного Эндрю Макреля из юмористического романа «Макрель-плаза» Питера де Фриза (Peter De Vries, The Mackerel Plaza, 1958): «Окончательное доказательство всемогущества Божия – то, что ему не нужно даже существовать, чтобы спасти нас».
Глава двадцать вторая. О святости в миру
Представьте себе, что вам хочется достигнуть в чем-то совершенства, однако никаких особых талантов к чему-то конкретному у вас нет. Вы не настолько умны, чтобы стать великим ученым, у вас не хватает творческого духа, чтобы сделаться великим художником, нет ни природной проницательности будущего выдающегося государственного деятеля, ни утонченного вкуса (и огромного наследства) легендарного гедониста. Так неужели вы обречены на заурядность? Существует философская школа, которая отвечает на этот вопрос «Нет». Идея в том, что даже если вы не слишком умны, красивы и талантливы, вы все равно можете одним лишь усилием воли стать очень-очень хорошим. Вы можете возвыситься над повседневными морально-этическими нормами – быть добрым к людям, не лгать, время от времени жертвовать в «Оксфам» – и все свои силы посвятить помощи ближнему и утешению страждущих. Иначе говоря, вы можете стать святым в миру.
Разумно ли это – стараться стать как можно добрее и самоотверженнее? Можно ли считать «моральную святость» – термин философа Сьюзен Вольф – совершенством, к которому человек должен стремиться? И неужели стремиться к этому – и вправду наш долг?
Философы в последние 2000 лет предложили две причины стремиться к моральным высотам: нужно улучшать мир и совершенствовать себя. Эти причины не слишком хорошо сочетаются друг с другом, поскольку одна направлена наружу, а другая внутрь. Можно ли усовершенствовать себя, если забывать о себе ради служения ближнему? Более того, есть основания полагать, что быть как можно лучше – это вредно и для мира, и для души.
Начнем с души. Действительно ли те, кто посвящает свою жизнь служению ближнему, обладают чудесным характером в духе Сократа? Свойствен ли им эротический магнетизм? Многие из нас не любят благодетелей человечества и не стесняются об этом говорить. Мы искренне считаем, что благодетели человечества при всей своей «хорошести» люди безъюморные, назойливые, лицемерные и душные. Конечно, во многом это просто обида – ведь блистательный пример благодетелей человечества делают наши собственные моральные притязания просто смешными. Но ведь в душе идеального благодетеля человечества налицо перекос. Неестественно развитые нравственные добродетели – терпение, щедрость в делах и в мыслях, постоянное стремление облегчить чужие страдания – зачастую лишают человека добродетелей не-нравственных: юмора, интеллектуального любопытства и авантюризма.
Сьюзен Вольф выделила два типа моральных святых: «любящий святой», которому приносит счастье только и исключительно помощь ближним, и «рациональный святой», которого делает счастливым все то же самое, что и прочих – друзья, родные, материальные блага, искусство, книги, спорт и секс, – но он жертвует своим счастьем ради чувства долга. Любящий святой не видит ничего, что предлагает ему жизнь, и его душа, как ни парадоксально, скучна и бесплодна. А душа рационального святого, который вынужден постоянно подавлять или отрицать свои самые сильные желания, выжжена дотла постоянной фрустрацией.
Именно об этом часто говорят, когда речь идет о великих гуманистах, поражавших воображение широкой публики: это Флоренс Найтингейл, Махатма Ганди, Альберт Швейцер, Мать Тереза. В книге Литтона Стрейчи «Выдающиеся викторианцы» (Lytton Strachey, Eminent Victorians) Флоренс Найтингейл изображена до нелепости негуманной. Джордж Оруэлл уловил исходивший от Ганди дух мелочного тщеславия и заключил, что «святость – это то, чего человеку следует избегать». Альберта Швейцера обвиняли в том, что он самодур и расист, играющий в Бога. Кристофер Хитченс бросил камень в огород Матери Терезы – оказалось, что она намеренно отучила себя принимать чужие страдания близко к сердцу. Интересно, что подобного ревизионистского очернительства пока что избежала Дороти Дэй, героиня Движения католических рабочих. Ее святость, как видно, уравновешена пикантными подробностями ее богемно-вольнодумного прошлого. У нее есть искупительные пороки.
И все же, если смотреть только на великих благодетелей мира сего, легко поддаться искушению предвзятого отбора. Что будет, если самый заурядный человек решит с бескомпромиссным рвением творить добро? Этот вопрос – отправная точка сатирического романа Ника Хорнби «Как быть хорошими» (Hornby, N., How to Be Good). Рассказчица – Кэти Карр, ей за сорок, она врач и работает в клинике депрессий на севере Лондона. Кэти считает себя достаточно хорошим человеком – она не просто лечит больных («Надо быть хорошим человеком, чтобы осматривать нарывы в ректальной области»), но и придерживается гуманных либеральных взглядов на проблему бездомных, расизм и сексизм, читает «The Guardian» и голосует за лейбористов. Даже внебрачную связь, с которой начинается книга, первую измену за долгую историю брака Кэти, она организует сноровисто и с большим достоинством. Муж Кэти Дэвид меньше достоин восхищения – он ленив, язвителен, ворчлив. Дэвид журналист и ведет нарочито желчную колонку под названием «Самый злобный человек в Холлоуэе», а на досуге сочиняет сатирический роман «про британскую культуру вечно обиженных в эпоху после принцессы Дианы».
Этот брак загнивает по обычным причинам – измены, накопившаяся взаимная горечь, скука. Но как раз в тот момент, когда все, казалось бы, вот-вот рухнет, у Дэвида случается озарение, как у Савла на пути в Дамаск. Измученный болью в спине, Дэвид обращается к юному целителю-экстрасенсу по имени Ди Джей Хорошие Новости, а тот прикасается к его вискам теплыми пальцами и вытягивает из него «черную дымку». В образовавшийся вакуум потоком врывается чистое желание творить добро, и Дэвид превращается в святого. «Я думаю то же самое, что и ты. Но я добьюсь, чтобы слова у меня не расходились с делом», – объявляет он огорошенной жене, опасающейся, что у него опухоль мозга. Поначалу Дэвид просто раздает милостыню кому попало – пытается накормить прохожих воскресным жарким, дарит компьютер одного из детей приюту для женщин, пострадавших от домашнего насилия. Но вскоре ему приходит в голову проект в масштабах их квартала: он хочет, чтобы все, у кого есть гостевые комнаты, приютили там бездомных.
Мотивы, стоящие за внезапно проснувшимся у Дэвида стремлением творить добро, остаются непроясненными. Он много говорит о необходимости улучшить мир, но при этом выражает и стремление к самосовершенствованию. «Я не верю в Рай и вообще, – говорит он. – Но все равно я хочу стать тем, кого туда пустили бы». Даже если душа Дэвида становится все прекраснее, на Кэти это не производит особого впечатления. Теперь ей кажется, что ее муж – человек, в котором нет «ни следа остроумия, ни грана самоиронии – все это словно исчезло». Прежний Дэвид со всеми его недостатками хотя бы мог ее рассмешить, а ради этого, если вдуматься, она и вышла за него замуж. Она замечает в нем самодовольство, желание похвалиться своими добрыми делами, и победоносно вспоминает в связи с этим слова из одного из Посланий св. Павла Коринфянам: «Любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего». Но когда она цитирует этот стих мужу, тот напоминает ей, что именно его читали на их венчании, а слово «любовь» здесь – перевод латинского caritas, от которого произошло и слово charity – «милосердие». «Любовь и милосердие – можно сказать, однокоренные слова, – размышляет Кэти. – Как же так вышло, что все в нашей недавней истории указывает, что они не могут сосуществовать, что они прямо-таки антонимы, что если их посадить в один мешок, они будут кусаться, царапаться и визжать, пока от одного из них не останутся рожки да ножки?»
Подобные размышления подводят Кэти к озарению (видимо, автор с ним согласен). Подлинный образец прекрасной души – не самоотверженный благодетель человечества, а тот, кто живет «прекрасной насыщенной жизнью», умеет наслаждаться величайшими произведениями искусства и сложными взаимоотношениями, кто-то вроде, скажем, Ванессы Белл, чью биографию Кэти как раз читает. А если подобная утонченность нам больше не доступна («их род прервался», думает Кэти), можно хотя бы ощутить этот вкус, читая книги Блумсберийского кружка и слушая изысканную камерную музыку. А еще надо помогать друзьям и родным, а не печься обо всем человечестве, «потому что жизнь и так дьявольски трудна». Вот и весь секрет, как быть хорошим.