Я качаю головой.
— Тебе придется раскошелиться. Ты сперва должен заплатить за выпивку, и мою, и свою. А если вздумаешь снять меня, тебе придется оплатить все расходы: за комнату и постель, за полотенца, за чистку мехов и за все такое прочее. У тебя хватит денег?
Я киваю.
— Ладно, есть тарифы и есть накрутки, — откровенничает она. — Если хочешь, чтобы я была снизу, ты заплатишь на сто франков дороже. Если ты хочешь, чтобы я сняла накидку, это будет стоить на сто франков дороже. Если ты не хочешь использовать презервативы, это будет стоить на сто франков дороже. Ты понимаешь?
— Не совсем, — говорю я. — А другие клиенты, как они обычно рассчитываются?
— Обычно сумма оговаривается заранее и вносится сразу. Клиент высказывает свои пожелания, и все детали согласовываются. А потом плата уточняется. И клиент получает именно то, за что заплатил, не больше. Возможно, чуть меньше. Конечно, проще всего — оральный секс. Это быстро и просто, я даже не напрягаюсь.
— И ты так просто об этом говоришь?
Она пожимает плечами.
— Но тебе я могу предложить кое-что поинтересней, — говорит она. — Завтра — пятница, и у меня свободный день. И мне хочется просто немного развлечься.
— Развлечься?
— Пообедать в ресторане, пойти в кино, поглазеть на бутики и витрины. Я одна. Понимаешь, не то чтобы одинока, но одна.
— И что же дальше?
— Если ты готов, то я назову тебе цену. Ты знаешь, сколько я стою? Ты откажешься, конечно же, у тебя нет таких денег, ты начнешь торговаться. И я разозлюсь. Это тоже входит в пакет услуг. Ты заплатишь за нашу выпивку, а я оставлю тебя в баре, я запишу тебе свой телефон на твоем спичечном коробке, только не теряй и не выбрасывай его, и будь любезен, позвони мне утром.
— Но мне хочется пойти с тобой, — говорю я. — Сейчас и здесь, у меня есть деньги, и я готов заплатить.
Я вижу, она разочарована. Она опускает глаза, словно я ее предал.
— Моя цена — две тысячи франков, — говорит она громко. — Это такса, не больше и не меньше.
Я качаю головой.
— Это очень большие деньги, это слишком дорого, — говорю я тоже громко.
Взбешенная, она бросает меня в баре и уходит.
На улице Ипполит Мандрон в доме номер 46 находилась мастерская. В статье «Мастерская Альберто Джакометти» Жан Жене описывал ее как серое невзрачное помещение, а ее владелец, по его словам, был такого же серого цвета, цвета бетонной стены мастерской. Альберто Джакометти, если верить описанию Жене, всегда казался унылым и неопрятным. Вечно перепачканный глиной и красками, он работал в сером костюме, всегда в галстуке. Сидя перед скульптурами, он разглядывал их так же торжественно, как и женщин, которые служили ему моделями.
Мастерскую посещало множество визитеров, а сам Джакометти часто покидал свои пенаты, как правило, по ночам. Он ходил в рестораны, или в ночные клубы, или в бордели. Он не переодевался, он был художником, вечно в пути, он не делал различий между жизнью и работой, бытом и работой, искусством и работой, для него каждый шаг был работой, в том числе и посещение борделя.
Его работа художника подразумевала все что угодно: бритье по утрам и завязывание галстука, часы, проведенные перед мольбертом и с моделями, процесс ваяния, визиты, беседы, время, проведенное в кафе и на прогулках, шатания по городу и вечерние трапезы, с вином и сигаретами, вечное курение, — все это было частью непрерывной деятельности Джакометти. Он никогда не отдыхал, он предавался любовным утехам и работал, грезил и писал, делал наброски и рисовал, беседовал и слушал, смотрел и записывал.
Особенно он притягивал к себе заурядных женщин, возможно, потому, что просто очень любил женщин и откровенно боготворил их, возможно, потому, что обладал каким-то магнетизмом, в нем было какое-то неуловимое обаяние, то, что теряется на фотографиях. Этот факт биографии нас удивляет — глядя на снимки Джакометти, сделанные Анри Картье-Брессоном[58], мы приходим к выводу: маэстро был ничуть не красив, неприметный, унылый, как его и описывали. Чем-то он напоминал свои скульптуры, нервозный, худой, с большой головой. Возможно, со временем он обрел форму собственных скульптур. Ведь человек в своих произведениях воссоздает самого себя. В случае с Джакометти этот постулат доходит до крайности: нет никаких оснований считать, что в торсах брата Диего воплощены черты самого автора, или что Джакометти позаимствовал некоторые черты у своих изваяний. И все-таки смотришь на торсы и вспоминаешь облик Альберто Джакометти.
Он разглядывает одну из своих скульптур.
Он: Она немного аляповата, правда?
Это слово Джакометти использовал часто. Он и сам был немного аляповатым. Он запускает пальцы в свою седую лохматую шевелюру. Его стрижет Аннетт. Он скидывает с себя серые брюки, и они падают на туфли.
Он: Я гулял и встретил на улице уродливо одетую девку, шлюху, попросту говоря. Но когда она стояла передо мной в комнате, обнаженная, я видел в ней богиню.
Я: Для меня обнаженная женщина — просто женщина без одежды. Но в твоих скульптурах я всегда вижу, как и ты, обнаженных жриц любви.
Он: По-твоему, мне удается изобразить их так, как я их вижу?
Жана Жене не будоражил вид обнаженных женщин, но он не сомневался в божественном таланте скульптора Джакометти. Он писал, что «если в комнате расставить скульптуры, то она преобразится в храм».
Говоря о женских образах Джакометти, часто используют слово «божественный», но парадокс заключается в том, что большинство своих произведений скульптор лепил с женщин, которых он встретил в борделях.
Джакометти любил посещать бордели и делал это регулярно, и даже после того, как женился, не изменил своим привычкам. Он работал с утра и допоздна, по ночам уходил, а по утрам возвращался обратно в мастерскую на такси, один или вместе со жрицей любви. Он спал до двух часов дня, завтракал и снова начинал работать. Он лепил скульптуры с мужчин, которые находятся в движении, возможно, они как раз направляются в бордель, где женщины стоят на своих пьедесталах, увековеченные в скульптурах Джакометти.
Мужчины у Джакометти в движении, а женщины статичны. Они стоят где-то на перекрестках или перед дверью. Застывшая любящая мать, она находится за дверью, в доме, в квартире, которую она редко покидала. К этой женщине, застывшей в ожидании, Джакометти всю свою жизнь относился как к символу любви и покоя. Ее звали Аннетта Джакометти. Жену Альберто звали Аннетт Джакометти. Поразительное совпадение, но между матерью и женой нет почти никакого интервала. Они обе по воле самого Джакометти изгнаны на задворки его творчества, а в центре выставлены жрицы любви, которых Джакометти посещал при каждом удобном случае. Жак Дюпен[59], поэт и друг Джакометти, писал: «Ему нравились старые бордели. Я думаю, что они многое значили и в его жизни, и в его творчестве, так что о них нельзя не упомянуть. Он почти обожествлял их. Он являлся туда, чтобы припасть на колени перед немилосердной и божественной женской сущностью. Зрители, созерцая его скульптуры, ощущают эту дистанцию — между автором и его обнаженными моделями. Каждая скульптура словно возвращается куда-то, в какое-то пространство, в ночь, далекую и глубокую, почти неотличимую от смерти. Так же, как проститутка, возвращается в ту загадочную ночь, царицей которой она когда-то была. А он стоит на берегу и смотрит, как она исчезает из виду и в то же время становится масштабнее. Но ведь не в борделе же ей показывать ту рану, которая навсегда обрекла ее на одиночество? И уж, конечно, не в борделе она сможет избавиться от всех атрибутов своей профессии и стать непорочной?»
Сегодня о Джакометти часто вспоминают как о посетителе борделей. Правда, чаще всего его называют великим художником, а он и был великий художник. Но при этом с горечью приходится констатировать, что он создавал свое искусство на основе опыта, который мы назвали бы аморальным. Впрочем, в 1920—1930-е годы в Париже было принято посещать бордели, они функционировали как экзотические ночные клубы.
Симона де Бовуар[60] описывает самый знаменитый из них, любимый бордель Джакометти — «Le Sphinx».
«Однажды вечером, когда все кафе уже закрылись, мы всей нашей компанией отправились в „Le Sphinx“. Опыт Тулуз-Лотрека и Ван Гога убедил меня в том, что бордели — места, не лишенные поэзии. Впрочем, меня это ничуть не шокировало. Убранство, более кричащее и безвкусное, чем интерьеры в Сакре-Кер, светлые полуобнаженные женщины в своих воздушных разноцветных туниках — все это казалось гораздо более пристойным, чем идиотские картины и парки с увеселительными заведениями, которые так нравились Рембо».
Примечательно, что Симона де Бовуар сравнивает интерьеры знаменитой церкви и борделя. Это напоминает пассаж Жоржа Батая[61], который в романе «Виновный» писал: «Мой истинный храм — бордель, единственное место, где можно найти утешение». Вожделение не может быть удовлетворено, оно может быть исследовано и описано, трансформировано в искусство.
«Я давно хотел написать свои воспоминания, об испражнениях и мастурбации, но этого не хватит на целую книгу, — писал Джакометти в своих дневниках. — И к тому же, обо всех моих ночных похождениях в Париже в 1923–1924 годах, когда я охотился за проститутками. Я был словно одержим этими особами. Все другие женщины не существовали, только бульварные красотки занимали и увлекали меня. Я хотел увидеть их всех вместе, познать всех, и каждую ночь я пускался в свои долгие и одинокие странствия».
Джакометти любил гулять, он фланировал по улицам Парижа, рисовал и делал наброски. Можно сказать, что идущий мужчина — своего рода архетип для Джакометти. Первоначальный образ или прообраз, находящийся в движении, фигура, которая шагает и машет руками. Но куда же он направляется? Что он видит? Нам знакомы эти фигуры, мы путешествуем и в разных местах видим разные произведения, но скульптуры Джакометти отчетливо проявили и углубили два базисных состояния в природе и человеке: состояние движения и состояние покоя.