И среди всех этих впечатлений лишения, разделенности, покинутости, которые сами по себе оставляют след базового недоверия, должно сформироваться и утвердиться базовое доверие[16].
То, что мы называем здесь «доверием», Тереза Бенедек назвала «уверенностью». Я предпочитаю слово «доверие», поскольку оно несет в себе оттенок большей наивности и взаимности: можно говорить о том, что младенец доверяет, но было бы большим допущением утверждать, что он «уверен». Общее состояние доверия, таким образом, предполагает не только то, что ребенок учится полагаться на одинаковость и последовательность внешних источников заботы о нем, но и то, что он может доверять себе и способности своих органов удовлетворять свои желания; что он сможет положиться на самого себя и не всегда будет нуждаться в источниках заботы и руководства извне.
В психиатрической литературе часто встречается упоминание «орального характера», который является характерологическим отклонением, сформировавшимся на основе неразрешенных конфликтов данной стадии. Когда оральный пессимизм становится доминирующим и исключительным, младенческие страхи, такие как страх «быть оставленным без еды» или просто «быть оставленным», а также страх, порожденный отсутствием раздражителей и стимулов, отличаются в своих депрессивных формах от ощущений простого голода, плохого настроения и самочувствия. Такие страхи, в свою очередь, могут сообщать оральности тот особый тип жадности, который в психоанализе получил название «орального садизма» – жестокой потребности получать и давать в форме причинения боли другому. Существует и оптимистичный вариант орального характера, когда человек учится отдавать и получать самое важное в жизни; и есть «оральность» как нормальная основа всякой личности, как стойкий след опыта этого первого периода зависимости от всемогущей кормилицы. Обычно она находит выражение в наших зависимостях и в нашей ностальгии, в наших несбыточных надеждах и вместе с тем в состояниях полной безнадежности. Интеграция оральной стадии с последующими приводит к формированию во взрослом периоде той или иной комбинации веры и реалистического отношения к жизни.
Патология и иррациональность оральных тенденций зависят целиком от степени, в которой эти тенденции интегрированы с другими личностными тенденциями, а также степени их соответствия общекультурному паттерну и использования межличностных средств их выражения.
Здесь, как всегда, мы должны рассмотреть и обсудить, как проявляются младенческие стремления в культурных паттернах, которые могут рассматриваться (или не рассматриваться) как патологическое отклонение в общей экономической или нравственной системе той или иной культуры или нации. Можно привести пример вдохновляющей веры в «шанс», эту традиционную прерогативу, которую дает американцам их вера в собственную изобретательность и запас наилучших намерений Судьбы. Иногда эта вера слегка угасает – когда идет большая игра, когда судьбе бросают слишком безрассудный и даже самоубийственный вызов или когда настаивают на том, что имеют не только равные с другими шансы, но и преимущество перед другими инвесторами этого гигантского предприятия. Тогда эти тешащие душу представления, которые берут начало (особенно при благоприятных сопутствующих условиях) в ощущениях старых и новых вкусов, дыхания, поглощения, жевания, глотания и переваривания пищи, могут обратиться в массовое опьянение, не имеющее ничего общего с тем базовым доверием, которое мы несем в себе, и не способствующее ему.
Здесь мы, очевидно, затронули феномен, анализ которого требует более универсального охвата вопросов, касающихся личности и культуры. Это же отчасти касается и эпидемиологического подхода к проблеме более или менее злокачественных нарушений орального характера у «шизоидных» личностей и психических заболеваний, демонстрирующих, как представляется, дефицит орального утешения и базового доверия. С этим связана и проблема веры в то, что утверждение в базовом ощущении доверия в раннем детском возрасте делает взрослого человека менее зависимым от умеренных или злокачественных форм пристрастий, самообмана болезненного стяжательства (что нашло отражение в современной практике родовспоможения и педиатрии, связанной с уходом за ребенком).
Так или иначе, психиатры, акушеры, педиатры, антропологи, к которым я считаю себя ближе всего, сегодня наверняка согласятся с тем, что закрепление стойкого паттерна сбалансированного базового доверия, превосходящего базовое недоверие, есть первая задача формирования личности, а потому первейшая из задач в заботе матери о младенце. Здесь, однако, необходимо заметить, что объем доверия, полученного в самом раннем младенческом возрасте, не зависит, видимо, от абсолютного количества еды или демонстрации любви, но скорее от качества взаимодействия с матерью. Мать создает чувство доверия у своего ребенка, сочетая в своих действиях чувствительную заботу об индивидуальных потребностях младенца и ощущение твердой уверенности в себе в рамках образа жизни данного сообщества, к которому она также питает доверие. (Это формирует у ребенка основу ощущения идентичности, которое позже будет сочетаться с ощущением того, что с ним «все нормально», что он является сам собой, что он становится тем, чем он должен стать в представлении других людей.) Родителям следует руководить ребенком не только путем запретов и разрешений; их действия должны сформировать у ребенка глубокое, почти соматическое убеждение в том, что во всем, что они делают, есть смысл. В этом отношении традиционная система воспитания может считаться фактором, формирующим такое доверие, даже тогда, когда некоторые взятые сами по себе элементы традиции кажутся иррациональными или жестокими без необходимости. Здесь многое зависит от того, применяются ли такие элементы родителями в твердой традиционной вере в то, что это единственно возможный способ действий, или же родитель злоупотребляет своей властью над ребенком, чтобы дать выход своему гневу, избавиться от страха или предъявить аргумент в споре с ребенком или кем-то еще (свекровью, доктором, священником).
В эпоху перемен (а когда на нашей памяти были другие времена?) одно поколение так отличается от другого, что вопросы традиции часто становятся причиной конфликтов. Конфликт между навыками матери и чьим-то опытом, между советами профессионала и материнской практикой, между авторитетом эксперта и чьим-то еще мнением, – все это может пошатнуть доверие матери к самой себе. Более того, все значительные трансформации в американской жизни (иммиграция, миграция, американизация; индустриализация, урбанизация, механизация и прочее) очевидно пошатнули уверенность молодых матерей, перед которыми стоят довольно простые, но крайне важные для будущего задачи. Неудивительно, что первая глава книги Бенджамина Спока (1945) озаглавлена «Доверяйте себе». Безусловно, профессиональный акушер или педиатр должен предложить замену ограничивающей власти традиции в виде уверенного руководства, но вместе с тем он не может служить отцом-исповедником для молодых родителей, которые в одиночку вынуждены бороться с сомнениями и страхами, гневом и чужими аргументами. Я предложил бы читать такую книгу, как работа Спока, в родительских группах, где может сложиться психологическая атмосфера соседства; где решения рождаются в свободной атмосфере обмена мнениями и эмоциями, в движении от предрассудков и ошибок к общему относительному согласию, толерантности и доброй воле.
Эта глава получается слишком длинной, поскольку представленные здесь проблемы приходится обсуждать от «начала начал». Мы слишком мало знаем об этих началах – глубочайших слоях человеческой психики. Но поскольку мы уже представили общие соображения, следует сказать об одном традиционном культурном институте, который неразрывно связан с вопросами доверия, – а именно о религии.
В задачи психолога не входит решать, следует ли исповедовать и практиковать ту или иную религию через ее ритуалы и словесные формулы. Психологу-наблюдателю следует задаться вопросом, существуют ли в наблюдаемой области религии и традиционных представлений живые психологические силы, создающие формы веры и убеждения, которые пронизывают родительскую личность и таким образом укрепляют базовое доверие ребенка к надежности мира. Психопатолог не может не увидеть, что существуют миллионы людей, которые не могут обойтись без религии, но также существуют и те, чья гордость не позволяет верить и кто мечется в темноте. С другой стороны, миллионы людей обретают веру, избегая религиозных догм, опираясь на дружеские отношения, плодотворную работу, социальные действия, научный труд, творчество. И, безусловно, есть те, кто исповедует религию, но в действительности не доверяет ни жизни, ни людям. Следует признать, что на протяжении веков религия регулярно пыталась восстановить чувство доверия в форме веры, одновременно создавая зримый образ зла, которое обещала победить. Все религии схожи в том, что периодически по-детски обращаются к богу-кормильцу или к богам, которые даруют не только земные блага, но и духовное здоровье; через коленопреклонение и сдержанную жестикуляцию они демонстрируют ничтожность и зависимость человека; в молитвах и песнопениях признают неправедность человеческих поступков, мыслей и намерений; признают внутренний раздор и молят о даровании высшей волей внутреннего покоя; призывают к самоограничению и поискам своего «я»; и наконец, в них индивидуальное доверие становится общей верой, индивидуальное недоверие представляется как общее зло, а индивидуальная потребность в возрождении выражается в участии в массовой ритуальной практике, что одновременно является знаком доверия к сообществу.
Тот, кто говорит, что исповедывает какую-либо религию, должен черпать из нее веру, которая передается младенцам в форме базового доверия; всякий, кто утверждает, что ему не нужна религия, должен черпать веру из какого-то иного источника.