анды, в других странах – примыкая к массовым движениям.
Таким образом, эго-идентичность развивается из постепенной интеграции всех идентификаций, но здесь, как, впрочем, почти всегда в жизни, целое имеет иное качество, чем простая сумма слагаемых элементов. В благоприятных условиях ядро индивидуальной личности у детей формируется уже в раннем возрасте; часто им приходится защищать его от давления, которое заставило бы их чрезмерно идентифицировать себя с одним из родителей. Очень сложно узнать это от пациентов, поскольку невротическое эго по определению является жертвой чрезмерной идентификации и дефектной идентификации с эмоционально неустойчивыми родителями – обстоятельство, которое разделяет маленькую личность как с ее формирующейся идентичностью, так и с окружающей ее средой. Однако мы можем проанализировать это на примере детей этнической группы американских индейцев, которые с успехом выходят из ярко выраженной и руководимой стадии автономии и вступают в самую решающую стадию американского детства: стадию инициативы и предприимчивости.
Опыт раннего детства у меньшинств, подвергшихся американизации в меньшей степени (негры, индийцы, мексиканцы и некоторые группы европейцев), часто оказывается более благоприятным и чувственным. У них кризис настает, когда их родители и наставники теряют доверие к самим себе и внезапно корректируют их опыт и жестко прерывают его последовательность, пытаясь соответствовать туманному, но всепроникающему англосаксонскому идеалу; или, конечно же, тогда, когда сами дети учатся отмежевываться от своих чувствительных и чересчур заботливых матерей как от искушения и помехи на пути формирования американской личности.
В целом можно сказать, что американская школа успешно справляется с задачей обучения детей дошкольного и младшего школьного возраста в духе самостоятельности и инициативности. Дети данных возрастных групп замечательно свободны от предрассудков и предвзятости, они растут и учатся, получая удовольствие, формируя новые связи с миром за пределами своей семьи. Формированию у них чувства неполноценности должна быть противопоставлена надежда на «объединение в деятельности», на равенство со всеми теми, кто всей душой стремится овладеть теми же навыками и знаниями. С другой стороны, сегодня индивидуальный успех многих чрезвычайно мотивированных детей самого разного происхождения и, возможно, различного уровня одаренности сталкивается с тем, что является потрясением для американского подростка: происходит стандартизация личности при нетерпимости к «инаковости».
Формирующаяся эго-идентичность, таким образом, соединяет стадии раннего детства, когда телу и образу родителей придается особый смысл, когда многообразие социальных ролей становится доступным и все более привлекательным. Крепкая эго-идентичность не может начать существовать без доверия первой оральной стадии; формирование ее не может быть завершено без перспективы самоосуществления, которая входит в жизнь ребенка с доминирующими образами взрослых и на каждом этапе придает силу крепнущему эго.
Опасность на этой стадии представляет размывание идентичности, ее диффузия. Биф в пьесе «Смерть коммивояжера» Артура Миллера выразил это так: «Я не могу ни за что зацепиться, мама. Я не могу найти свою дорогу». Там, где эта дилемма находит плодородную почву в виде предшествующего сомнения в этнической и сексуальной идентичности, нередки правонарушения и психотические инциденты. Молодые люди, оказавшиеся в тупике из-за роли, навязанной им безжалостной стандартизацией американской подростковой жизни, один за другим пытаются убежать от нее в той или иной форме; бросают школу и работу; развлекаются ночи напролет или впадают в странное настроение, отгораживаясь от всех. Для такого нарушителя необходимостью, а порой единственным спасением становится отказ старых друзей, советчиков, юридических лиц и дальше клеить на него ярлыки патологической личности и социальные штампы, игнорирующие особые динамические параметры периода полового созревания. Если диагноз поставлен правильно и правильно подобрано лечение, инциденты, которые представляются психотическими и преступными, в отроческий период не имеют столь фатального значения, как на других этапах. Между тем многие подростки, осознав, что власть относится к ним как к «лоботрясам», «типчикам» и «сбившимся с пути», воспринимают это как призыв стать именно такими.
Молодых людей главным образом тревожит неспособность определиться с профессиональной идентичностью. Чтобы не растерять себя, некоторые из них усиленно, почти до полной потери собственной идентичности, идентифицируют себя с героями группировок и толпы. Одновременно они полностью замыкаются в своем кругу, становятся нетерпимыми и жестокими в неприятии тех, кто отличается цветом кожи, культурной принадлежностью, вкусами и талантами, манерой поведения и одеждой; последнее часто становится важным знаком принадлежности или непринадлежности к группе. Важно понимать (что не означает принимать или разделять) такую нетерпимость как необходимую защиту против чувства диффузии идентичности, которое неизбежно возникает в тот период жизни, когда тело радикально меняется в пропорциях, когда генитальное созревание владеет телом, воображением и всеми стремлениями, когда приближается момент интимной близости с другим полом и иногда навязывается молодому человеку, когда жизненная дорога раскидывает перед ним самые разные, часто конфликтующие между собой возможности и варианты, из которых приходится выбирать. Подростки помогают друг другу пройти через этот некомфортный период, объединяясь в компании, подстраиваясь под стереотипы и идеалы и подводя под стереотипы своих врагов.
Становится ясна та привлекательность, которую имеют простые и жестокие тоталитарные доктрины для умов молодых людей в странах и классах, потерявших или теряющих свою коллективную идентичность (феодальную, аграрную, национальную и так далее) во времена всемирной индустриализации, эмансипации и широких многосторонних связей. Динамическое качество бурного подросткового возраста в патриархальных и аграрных странах (странах, которые оказались перед лицом наиболее радикальных перемен политической структуры и экономики) объясняет тот факт, что их молодое поколение нашло для себя в простых тоталитарных расовых, классовых и национальных доктринах убедительные и удовлетворительные идентичности. Несмотря на то что нам приходится вести войны против лидеров этих доктрин, перед нами также стоит задача восстановить мир в душах этих неумолимых молодых людей. Мы способны убедительно продемонстрировать им (своей жизнью) демократическую идентичность, которая может быть одновременно и сильной, и толерантной, благоразумной и от этого не менее решительной.
Важно, чтобы это делалось не через насаждение вербальных стереотипов и запретов, а через понимание и руководство. Сложно быть терпимым, если в глубине души ты не вполне уверен, что ты мужчина (или женщина), что ты вырастешь и будешь привлекательным, что сможешь управлять своими стремлениями, что ты действительно знаешь, кто ты на самом деле[17]; если не знаешь, кем хочешь быть, как ты выглядишь в глазах других, как принимать верные решения и не ошибиться раз и навсегда в друзьях, сексуальном партнере, лидере или в выборе карьеры. Демократия в такой стране, как Америка, рождает особые проблемы, требуя от человека быть самостоятельной личностью, всегда готовой ухватиться за шанс и адаптироваться к любым взлетам и падениям, к миру и войне, к миграции и осмысленной оседлой жизни. Тем более наша демократия должна предоставить подростку идеалы, которые будут одинаково ценны для молодых людей любого происхождения и которые будут поддерживать идею автономии в форме независимости и инициативы в форме предприимчивости. Это непростая задача в условиях усложнения и централизации систем экономической и политической организации, систем, которые, будучи ориентированными на войну, автоматически должны отказаться от «обязанной всем самим себе» идентичности миллионов индивидов, направив их туда, где они больше всего нужны системе. Молодым американцам это сложно принять, поскольку все их воспитание, то есть развитие здоровой идентичности, зависит от определенной свободы выбора, определенной надежды на индивидуальный шанс убежденности в свободе самоопределения.
Мы говорим здесь не только о больших привилегиях и высоких идеалах, но и о психологически необходимых вещах. С точки зрения психологии постепенное приращение эго-идентичности есть единственное средство против анархии стремлений, а также от автократии совести, то есть сверхсовестливости, которая у взрослого является внутренним отзвуком его прошлого неравенства в отношении родителя. Всякая потеря чувства идентичности возвращает личность к конфликтам ее детства, что можно было наблюдать во время Второй мировой войны, когда многие мужчины и женщины не выдерживали радикального перелома своей карьеры и тягот войны. Наши противники, казалось, знали об этом. Эти условия сыграли для них роль психологического оружия и позволили им насаждать в мире свою доктрину и формировать простую, но от этого не менее эффективную идентичность классовой вражды и национализма. Возможно, они понимали, что психология, как и экономика свободного предпринимательства и самоопределения в условиях долгой, выматывающей холодной или вялотекущей войны, способны проявлять гибкость лишь до некой точки разлома. Поэтому наш долг – приложить все усилия, чтобы предоставить нашим молодым мужчинам и женщинам реальные и надежные возможности для того, чтобы они могли вновь посвятить себя той жизни, к которой их подготовила история их страны и собственное детство. Среди всех задач национальной обороны эта задача не должна быть забыта.
Я уже ссылался на связь проблемы доверия и вопросов взрослой веры, проблемы автономии и вопросов независимости взрослой личности в работе и гражданской жизни. Я указывал на связь между чувством инициативности и видами предприимчивости, санкционированными экономической системой, а также между чувством предпринимательства и технологией культуры. В поисках социальных ценностей, на которые ориентируется идентичность, человек сталкивается с проблемой аристократии – слово, которое в самом широком смысле ассоциируется с правлением лучших людей и убеждением, что это правление способствует утверждению лучшего в человеке. От опасности впасть в цинизм или апатию молодых людей может уберечь убежденность в том, что добившиеся успеха обязывают других стать лучше; другими словами, они олицетворяют собой идеалы нации. Однако в нашей стране, как и в любой другой, перед глазами молодежи немало примеров успешных людей, боссов, которые являются циничными представителями безличной машины, выкормленными ею же. В нашей культуре, всегда превозносившей ценность человека, достигшего всего собственными силами, особая опасность исходит из идеи синтетической личности: ты тот, кем предстаешь перед другими, или ты то, что ты можешь купить. Этой опасности способна противостоять лишь