из-за неполной идентичности: тот, кто не уверен в данной «точке зрения», не может быть уверен и в своем отречении от нее.
Молодые люди часто весьма жалостно выражают свою убежденность в том, что только слияние с «лидером» может спасти их – обычно это взрослый человек, который способен и готов предложить себя в качестве безопасного объекта для экспериментального признания молодым человеком своей несостоятельности и в качестве проводника в повторном обучении первым шагам к взаимной близости и легитимизации отречения. Именно к такой личности стремится подросток, желает стать ее учеником, последователем, сексуальным партнером или пациентом. Если это ему не удается, а часто так и происходит из-за самой интенсивности этого желания и независимой реальности, молодой человек возвращается в состояние напряженной интроспекции и самоанализа, что, особенно при отягчающих обстоятельствах или при наличии сравнительно сильной аутистической тенденции, может привести его в парализующее пограничное состояние. С точки зрения симптоматики это состояние характеризуется болезненным и сильным чувством изолированности; разрывом между чувством внутренней непрерывности и самотождественности; чувством всеобъемлющего стыда; неспособностью ощущать удовлетворение от любого вида деятельности; чувством, что жизнь навязана данному индивидууму, а не проживается по его инициативе; критическим сокращением ощущаемой жизненной перспективы; и наконец, базовым недоверием, которое должно быть опровергнуто миром, обществом и, конечно, психиатрией, – им предстоит доказать пациенту, что он существует в психосоциальном смысле, то есть он вправе рассчитывать на приглашение стать самим собой.
В критических случаях отложенного или затянувшегося отрочества проявляется экстремальная форма нарушений проживания времени, которая в слабых своих вариантах относится к компетенции психопатологии подросткового периода. Она включает в себя ощущение безотлагательной срочности и вместе с тем потерю чувства времени как одного из измерений жизни. Молодой человек ощущает себя одновременно очень маленьким, почти младенцем, и в то же время дряхлым стариком. Протесты по поводу упущенного шанса и преждевременной и фатальной утраты возможностей распространены среди тех наших пациентов, которые оказались внутри подростковых культур, считающих такие протесты романтичными. Болезненность, однако, состоит в неверии в то, что время может все изменить, и одновременно в страхе перед тем, что это на самом деле может случиться. Это противоречие часто выражается в общем замедлении темпа жизни: пациент ведет себя в ежедневной жизни (и в рамках терапии) так, словно он увяз в патоке. Ему сложно вечером отправиться в постель и перейти в состояние сна, точно так же ему сложно утром встать с кровати и вернуться в состояние бодрствования; сложно прийти к назначенному времени и сложно вовремя уйти. Обычные его жалобы – «я ничего не знаю», «я сдался», «я бросил» – отражают состояние легкой депрессии; часто они являются проявлением отчаяния, которое Эдвард Бибринг (Edward Bibring, 1953) не так давно объяснил стремлением части эго «умереть». Заявления молодых людей о том, что их жизнь закончится с окончанием подросткового периода (иногда они называют более поздний срок своего «ухода»), являются, безусловно, нежелательными, но в то же время дают некую надежду на возможность нового начала. Некоторые из наших пациентов настаивают на том, чтобы их терапевт не убеждал их продолжать жить, если (успешное) лечение не сможет убедить их в том, что это того стоит; без такого убеждения их мораторий не состоялся бы. Вместе с тем «желание умереть» лишь в редких случаях является по-настоящему суицидальным, когда «стать самоубийцей» становится неизбежным выбором идентичности. Я вспоминаю одну милую девушку, старшую дочь фабричного рабочего. Ее мать без конца повторяла, что лучше ее дочери умрут, чем она увидит их проститутками; в то же время она подозревала «проституцию» в любом их общении с мальчиками. В результате девушки образовали свой тайный кружок, чтобы экспериментировать с неоднозначными ситуациями и, возможно, чтобы защищать друг друга от мужчин. Наконец, они были пойманы в компрометирующих обстоятельствах. Официальные органы также посчитали, что девушки собирались заняться проституцией, и направили их в соответствующие учреждения, где им продолжали навязывать то клеймо, которое общество ставит на таких, как они. Они не могли обратиться к матери, которая, как они считали, не оставила им выбора; добрые намерения и сочувствие социальных работников по несчастному стечению обстоятельств саботировались. В конце концов, старшая девочка (также по стечению обстоятельств) не увидела для себя иного будущего, кроме ухода из этого мира. Она повесилась, надев перед смертью красивое платье и оставив записку, которая заканчивалась загадочными словами: «Я заслужила честь, чтобы отказаться от нее. Зачем?»
Менее эффектные, но не менее болезненные формы и причины «негативной идентичности» будут рассмотрены ниже.
Случаи серьезной диффузии идентичности также часто вызываются острыми нарушениями чувства созидательной деятельности и проявляются в виде неспособности сосредоточиться на предлагаемых или необходимых задачах или в форме саморазрушительной одержимости одним-единственным видом деятельности, например чтением без всякой меры. То, как некоторые находящиеся на лечении пациенты предаются какому-то одному занятию, пытаясь восполнить утраченное чувство созидательной деятельности, само по себе заслуживает отдельной главы. Здесь следует помнить, что пубертатному периоду и отрочеству предшествует период младшего школьного возраста, стадия развития, когда ребенок осваивает основы участия в технологических процессах своей культуры, видит своей жизненной задачей развитие чувства созидательной деятельности и получает возможность участия в труде. Школьный период следует за эдиповой стадией: реальные (сделанные не только в игровой форме) шаги в направлении своего места в экономической структуре общества позволяют ребенку реидентифицировать себя с родителями как с работниками и носителями традиций, а не только как с представителями пола и семьи. Теперь ребенок получает по меньшей мере одну конкретную и относительно «нейтральную» возможность стать таким, как родители. Реальные цели этого периода разделяются сверстниками в местах обучения (будь то баня, церковь, рыбалка, мастерская, кухня, школа), большинство из которых географически отдалено от дома, от матери, от младенческих воспоминаний; здесь же, однако, обнаруживаются самые широкие вариации в отношениях полов. Таким образом, цели, связанные с созидательной деятельностью, не только способствуют подавлению или собственно подавляют инстинктивные задачи младенческого периода; они также усиливают работу эго, предлагая ребенку конструктивную деятельность с реальными инструментами в рамках общественной реальности. Тенденция эго к превращению пассивного состояния в активное действие получает здесь новое поле реализации и во много раз превосходит ту, что существовала в младенческих фантазиях и играх; потому что теперь внутренняя потребность в деятельности, практике, завершенности работы готова встретиться с соответствующими требованиями и возможностями социальной реальности (Hendrick, 1943; Ginsburg, 1954).
По причине непосредственной близости эдипова прошлого к началу формирования деятельностной идентичности диффузия идентичности у наших юных пациентов оборачивает их вспять в сторону эдиповой конкуренции и ревности к своим братьям и сестрам. Такая диффузия идентичности сопровождается не только неспособностью к концентрации, но также болезненным осознанием и отвращением к конкуренции. Несмотря на то что такие пациенты обычно умны, способны и часто отлично проявляют себя в офисной работе, в науках, в спорте, здесь они теряют способность к работе, тренировкам, социальному общению, к наиважнейшим инструментам социальной игры, к необходимому отказу от бесформенных фантазий и смутной тревожности. Напротив, младенческие цели и фантазии опасным образом наделяются энергией зрелого сексуального аппарата и выросшей агрессивной силой. И вновь один родитель становится образцом-целью, а другой – помехой. Тем не менее эта оживившаяся эдипова борьба не прерывается и не должна быть прервана как исключительно или даже в первую очередь сексуальная: она является поворотом к ранним истокам, попыткой разрешить диффузию ранних интроектов и переформировать неустойчивые идентификации детства. Другими словами, это желание родиться вновь, вновь сделать первые шаги к реальности и зрелости, получить новое разрешение на развитие функций общения, деятельности, конкуренции.
Некий юный пациент, попавший в подобную ситуацию в колледже, на начальной стадии лечения в частной больнице читал не переставая, рискуя ослепнуть, что было нездоровой, разрушительной попыткой идентификации с отцом и врачом, которые оба были профессорами. Под руководством штатного художника нам удалось доказать пациенту, что у него есть оригинальный и серьезный талант к рисованию. Чтобы эта деятельность не стала саморазрушительной, ее пришлось предварить лечением. Рисование помогло пациенту постепенно приобрести чувство собственной идентичности. В конце терапевтического курса ему приснился сон, который был новой версией ночных кошмаров, преследовавших его раньше. На этот раз ему удалось ускользнуть из огня и от погони, скрывшись в нарисованном им самим лесу; когда во сне он забегал в лес, уголь, которым он его рисовал, превращался в живые деревья, уходившие в бесконечность.
Потеря чувства идентичности часто проявляется в виде презрительной и снобистской враждебности по отношению к ролям, которые семья или ближнее сообщество считает правильными и желательными. В фокусе язвительного презрения может оказаться любой аспект такой роли или вся она, идет ли речь о мужественности или женственности, национальности или принадлежности к тому или иному классу. Такое пренебрежение к своим истокам характерно для старейших англосаксонских и новейших латиноамериканских или еврейских семейств; оно быстро перерастает в общее неприятие всего американского и иррациональное преувеличение достоинств всего иностранного. Кажется, что жизнь и сила там, где нас нет, в то время как упадок и опасность якобы угрожают нам здесь, где нам довелось родиться. Следующий фрагмент одной истории болезни иллюстрирует триумф обесцененного супер-эго над ненадежной идентичностью молодого человека: «Внутренний голос, издеваясь, звучал все громче. Он нахально вмешивался во все, что бы он ни делал. Он рассказывал: “Закуривал ли я, говорил ли девушке, что она мне нравится, делал ли я какой-то жест, слушал ли музыку, пытался ли читать книгу, третий голос все время твердил мне: “Ты это делаешь, чтобы произвести эффект, ты лицемеришь”. Последний год тот насмешливый голос не умолкал ни на минуту. Однажды этот молодой человек ехал из колледжа домой в Нью-Йорк на поезде и, проезжая через пустыри Нью-Джерси и беднейшие районы, почувст