Джессика сопротивлялась и упиралась. Обзывала меня последними словами, рычала дикой кошкой. Так было всю дорогу до дома, пока она не обмякла. Повисла на моей руке кроткой невольницей. Я отвел ее в нашу комнату. Она молча разделась. Раздела меня. Мы смотрели друг на друга, как подростки перед дефлорацией. Джесс, такая маленькая, несчастная и потерянная. Ребенок со взрослым взглядом или взрослая со взглядом ребенка. Все в одном. Я не хотел ее трогать. Кажется, секс стал для нее привычным способом решать проблемы. И было в этом что-то нездоровое. Тяжелое, как испещренное шрамами тело бывалого генерала под мундиром, увешанным орденами. Будто бы этот старый вояка не признавал, что настало мирное время и ему пора на покой. И все ходил на аудиенции и балы, танцуя из последних сил, не снимая бренчащих медалей, золоченых погон и сабельки на боку. И всем вокруг было видно, как ему тяжело. Что он хочет под теплый плед, в кресло у камина, но что-то ему мешает. Джесс не показывала ран, которые прятала под экипировкой. Может, потому, что «панцирь сексуальности» был тем единственным, что она знала о себе наверняка. Пополняя коллекцию на парадном наряде орденами, она укрепляла броню от внешнего мира. И хуже всего, что я опять с каким-то звериным удовольствием подыграл ей в этой дурной привычке. А после, не говоря ни слова, оделся и съехал на первый этаж в холл, оставив одну.
Несколько дней мы не разговаривали. Она носилась по комнате раненым зверем и никак не могла смириться с мыслью, что мы с Элом решили отсидеться на вилле до окончательного решения по Лауре. То, что она не согласна, я знал по топоту, доносившемуся сверху, и по дрожанию люстры. Это же не Труди, которую хлебом не корми — дай запереться где-нибудь. Поговорить Джесс не пыталась, потому что уход мой сильно ее обидел. Я это знал и немного наслаждался этим.
На третий день нашей самоизоляции Эл с Труди собрались в бар на завтрак.
— Такое ощущение, что женщинам всегда хочется чего-то противоположного. Когда можно гулять, она сидит в четырех стенах, а как только мы решили воздержаться от прогулок, ей тут же понадобилось выйти в свет.
— Это не ей. Это мне нужно, — ответил Эл.
Думаю, он прикрывал Труди, но я согласился:
— Идите. Как раз заберешь ключ от ангара у нашего ланкийского Казановы! Представляю истерику Джессики, когда та узнает, что вы с Труди выходили на прогулку, в то время как она вынуждена сидеть дома, как Ассанж в посольстве Эквадора. — Я хохотнул и плюхнулся на диван, на котором последние три дня ел, спал и пил. Весь спектр человеческих удовольствий.
— Почему ты так на нее взъелся? — спросил Эл с лестницы, которая вела на второй этаж к спальням.
— Не понял? — переспросил я, громко втянув свежевыжатый лаймовый сок из трубочки.
— Вы с Джесс постоянно встречались с другими людьми. Что теперь не так?
— Это она встречалась с другими людьми, приятель! — Я снова глотнул сока, и тот обжег мне глотку. Эл смотрел непонимающим взглядом.
— Да-да. Мне и одной бабы хватало с лихвой, чтобы кто-то еще пилил мне мозги. Дальше пьяных обнимашек в баре я как-то не заходил. Мне было ее достаточно. В хорошем и плохом смысле. Достаточно Джесс. А ей меня — нет.
— И почему ты тогда это позволял?
— Знаешь, Эл, думаю, это даже не любовь, а патология какая или одержимость. Сам себя ненавидишь, но готов на многое. Или, может, даже не готов, но делаешь.
— Наверное. Я не знаю.
— Знаешь, Эл. Конечно же, знаешь. Ведь ты в том же дерьме, что и я. Ты можешь бесконечно успокаивать себя тем, что Труди — ангел. Но только какая, в жопу, разница. Белый и черный лебедь. Тра-та-та-та, тарара-та-та, тра-та-та-та, тарара-та-та, тра-та-та-та-а-а-а, тра-та-та-та-а-а-а, — пропел я и, устроившись на диване поудобнее, продолжил бездумное бдение.
В тот же день, вечером, после того, как Джесс узнала о прогулке Труди, она ожидаемо устроила нам с Элом ужасную сцену. Собрав небольшую сумку с вещами, она попыталась покинуть дом. Посовещавшись, мы решили пристегнуть ее к кровати. Наручники обычно не вызывали у нее отрицательных эмоций, ведь связывать друг друга было нашим маленьким фетишем. Конечно, не в этом случае. Но что оставалось делать? У Труди не было желания сбегать. А Джесс сама напросилась. Втягивает в нашу жизнь посторонних людей. Мужики вокруг нее мрут как мухи, так еще и Лаура объявилась, от которой непонятно чего ожидать. Такое решение казалось не совсем экологичным, но правильным. Если выбирать между двух зол — «привязанная Джесс» и «свободная Джесс, которая постоянно ввязывается в истории», выбор очевиден. По крайней мере, на время.
Всю оставшуюся неделю я продолжал морально разлагаться на диване в холле, чудесно обдуваемый кондеем под череду сериалов, названия которых не успевал запоминать. Хотелось отключиться от того, что, как темный водоворот, затягивало нас, признавались мы себе в этом или нет.
— Кажется, ты смотришь только про убийства и суды, — заметил Эл, робко проходя мимо. С таким виноватым видом, словно бы он без спроса ввалился в мою опочивальню. А между тем я занимал место общего пользования.
— Да про это только и снимают, — ответил я через плечо. — Это ты себе и Труди бранч захватил? — уточнил я, видя, что он несет на подносе гору закусок.
— Нет. Занесу Джессике. Она отказывается от еды. Хорошо хоть Труди ест за двоих, — пояснил Эл извиняющимся тоном. — Джесс там швыряется вещами, — добавил он, когда оба мы услышали грохот, доносящийся со второго этажа.
— М-м, — промычал я. — Ну, пусть пошвыряется и поголодает. Хочет привлечь внимание. Ей же без внимания тяжко.
Я выключил сериал, который смотрел посреди серии, и принялся машинально скроллить по экрану, выбирая новый.
— Сколько мы будем держать ее на привязи? — подал голос Эл. — Это вроде как неправильно совсем.
— Мы о ней вообще-то беспокоимся.
Эл промолчал. Как жонглер, он стал подниматься по лестнице, удерживая поднос в одной руке, а френч-пресс в другой.
Я продолжил праздное бдение. Перекусил стряпней, оставленной для нас Марджани днем ранее. Выпил, наверное, литр мерзкого местного кофе со вкусом земли. Было уже поздно. Я это знал наверняка. Не потому, что было темно, ведь темнеет тут рано, а потому, что успел посмотреть без перерыва целый сезон одного проходного ситкома. Хоть местами и на перемотке. Улица затихла, будто прикрывала кого-то. Я встал, чтобы налить себе содовой, и глянул в широкое окно. Из него открывался вид на подсвеченный бассейн в саду. Краем глаза я заметил, что по голубой водной ряби метнулась тень. Я замер у окна и уставился наружу. Так же сад выглядел в тот день, когда мы с Элом заметили снующую среди кустов Лауру. Я тогда сразу понял, что это она. Бедная девочка. После того, что случилось с Коулом, она так и не оправилась. Задавался ли я вопросом, как и почему она появилась именно тут? Конечно, задавался. И вариантов ответа у меня было два. Или она уже не настолько не в себе, как мне казалось, или кто-то из них ей помогает. На этих мыслях диагональная тень, уже гораздо более заметная, вновь скользнула по водной поверхности. Кто-то был слева, у входа в дом. Для самозащиты я прихватил початую бутылку виски, стоящую на кухне почти для красоты. С Элом пить — себя не уважать. Этот здоровяк убирался с одного глотка. За все время нашего пребывания бутыль осталась практически нетронутой. Я пошел к входной двери. Крался тихо, как кунг-фу панда на мягких лапках. Сквозь стеклянную дверную фрамугу я четко увидел силуэт, который двигался снаружи по странной траектории взад-вперед. Так, будто незваный гость танцевал. Я постоял с минуту, прислушиваясь. Помимо движений, которые не прекращались, я услышал звуки, похожие на шипение кобры. А точнее, двух кобр, которые спорили между собой, потому что сначала голос был певучим, а потом его прерывали более резкие хрипы. Мне надоел этот цирк. Да и плюс ко всему силуэт, что слонялся по улице, не казался принадлежащим силачу. Потому я распахнул дверь с ноги и выпрыгнул наружу, вереща индейцем и размахивая бутылкой, как дубинкой. Эффект неожиданности сработал. Передо мной замерла местная девица, которую я видел в форте. Сестра убитого серфера. В руках она держала странное кадило, из которого валил дым. Вокруг нашего порога россыпью черного снега лежала зола. Секунду мы таращились друг на друга. И как только девица сделала резкий шаг назад, в надежде бежать, я спрыгнул со ступенек так ловко, как четверо черепашек-ниндзя вместе взятых, и ухватил ее за тонкое запястье.
— Больно, пусти! — застонала девица на хорошем английском. Но в лице ее не было и намека на покорность. Глядела она огромными черными глазами еще гневливее и жарче, чем в первую встречу. При ближайшем рассмотрении я поразился гладкости ее кожи. Ни единой поры, словно бы она вылита из бронзы и покрыта черной патиной.
— Чем это ты тут окуриваешь наш дом, негодяйка? — спросил я полушутя, потому что сцена, за которой я застал ланкийку, действительно меня насмешила.
— А тебе весело? — держалась она гордо и, я бы даже сказал, нагло.
— А не должно? Я решил, что ты аниматор. Только не припомню, чтобы заказывал ряженых ланкийцев с ритуалами на сегодняшний вечер! Но если это подарок — что ж, я не против. Только можно не мусорить у моего порога золой? — Я еле сдерживал смех. — А танец живота есть в программе? Я бы хотел взглянуть.
— Скоро тебе не будет так смешно. — Она вскинула острый подбородок, ее маленькие ноздри раздувались от возмущения. Одета гостья была в темного цвета сари с золотой каймой и оттого напоминала какую-то индийскую богиню. Не очень-то в них разбираюсь. Но навскидку я назвал бы ее богиней смерти. До того пугающе хороша она была в отблесках голубоватого света воды из бассейна.
— Ты красивая, — сказал я, не удержавшись. Она подняла брови и приоткрыла рот, явно готовая говорить гадости, но замолчала. Ох уж эти женщины. Все как одна хотят быть покоренными, даже самые невыносимые гордячки. — Так ты колдовала тут, чтобы меня со свету сжить? — уточнил я мягко, все еще держа ее за тонкую руку.