— Не тебя.
— А кого?
— Того, кто виновен в смерти брата.
— А если это я?
— Значит, так тому и быть.
На все-то у нее был готов ответ. Я улыбнулся. Выпустил ее руку. Но она не бросилась бежать, а все стояла и смотрела так, будто читала меня. Медленно, как книгу на чужом языке. Мне понравилось это пристальное внимание, и я вдруг понял, что уже очень давно никто не смотрел на меня с таким выражением. Мурашки побежали по телу. Я поежился, хотя холодно не было. Это чертов экватор. Тут бывает холодно только под кондеем. Она сделала шаг назад, не отводя черных раскосых глаз. Те занимали на ее лице главенствующее место, и остальные мелкие черты — аккуратный носик, небольшой рот, острый подбородок и угловатые скулы — казались наброском по сравнению с прорисованными глазами. Будто ее смоделировала студия Pixar. Будто она вовсе не настоящая.
— Мы еще увидимся? — спросил я напрямик, не стесняясь своей прямоты.
Она не ответила, только улыбнулась странной, почти хищной улыбкой и пошла прочь. Я смотрел, как виляли ее узкие бедра под складками плотной ткани. Это казалось дежавю. Уже однажды она уходила прочь, а я смотрел на ее долговязую фигуру, и продавец у рефрижератора называл ее имя. Точно. Как же ее звали?
— Я знаю твое имя, как-то на «К»! — крикнул я ей вслед, но она не отреагировала. — Кали? Тебя зовут Кали?
Змейкой скользнула она за забор, и я решил, что странная гостья так и уйдет, оставив меня без ответа. Но напоследок, отворив калитку в высоком металлическом заборе, она выкрикнула:
— Кали — это богиня смерти. Кэйлаш. Меня зовут Кэйлаш, и молись своим богам, чтобы я и вправду не оказалась той, кого ты накликал.
Я почесал затылок, опять ощущая себя сопливым дуралеем, с которым поздоровалась самая популярная девочка из группы поддержки. Задрал нос кверху, втянув ноздрями влажную ланкийскую ночь. И впервые за долгое время почувствовал себя живым. Очень живым. Пока мой взгляд не упал на окна второго этажа. Джесс стояла там, припав к окну, со странно, почти диагонально вывернутой рукой, будто прибитой гвоздем к массивной спинке кровати. В этой неестественной позе она казалась сломанной куклой. И я снова уловил, как затягивает меня тот темный водоворот, в который мы давно и неумолимо неслись.
Есть в фермерстве два типа содержания коров: привязное и беспривязное. Привязное для людей сподручнее, а беспривязное гуманнее для животных. Те, что привязаны, стоят в ряд, а к шеям у них прикреплены цепи, и животные должны занимать строго отведенное место с одними и теми же соседками по бокам. Обречены всю жизнь видеть две эти рогатые морды справа и слева. Легла, встала, поела, дала молока — и снова по кругу. Люди часто прибегают именно к такому типу содержания, потому что выбирают для себя то, что жизнь облегчает, а не усложняет. Не надо коров по номерам искать. Проверять и думать, кому дали еды, кому нет. Кого полечили. Кого подоили. Когда корова в одном и том же месте — проще.
С беспривязными волокиты больше. Коровы то в зале, то во дворе. Поилки у них, чесалки, иерархия. Старшие молодняк строят. Какая-то жизнь кипит. А там, где жизнь, надо больше доверия процессу. А хозяева контроль любят. О доверии знают мало. Им проще всех в шеренгу выстроить. И то понятно. Только никому от этого не лучше, на самом деле. Раз мы выкупили с отцом у одной закрывающейся фермы десяток «привязных» коровок. А мы с отцом давно заметили, что плюсов от такой тюремной системы гораздо меньше, чем от беспривязного содержания. Наши коровки от счастливой жизни молока и больше давали, и охотнее. И вот эти новенькие испытали колоссальный стресс и даже столкнулись с армейской дедовщиной. Среди них даже крупные особи были до того забитыми, что так и жались друг к другу. Это мы не сразу даже заметили. А потом поняли, что одна рыжая всегда справа от черно-белой, а слева от нее такая смешная, с большим пятном на брюхе, в форме Африки. Мы думали, разойдутся, попривыкнут. Но какое там. Похудели все, засухостоили. Две из десяти коров умерли. Видно, от тоски. Да, с коровами такое бывает. Они вообще существа тонкой душевной организации. И не помню точно сколько, но несколько месяцев кряду мы вокруг оставшихся с бубнами плясали, пока они не начали отходить от строевого порядка. Вот что свобода с живыми существами делает. И что — ограниченность. Если б наших коровок, которых мы с отцом вырастили, кто-то лишил бы привычной свободы, они бы тоже издохли. А те, кто к запретам и ограничениям привык, тем от свободы тяжко. И к ней так же, как к неволе, надо привыкать. Получается, и на это нужно время.
Мы пристегнули Джесс наручниками к дугообразной спинке кровати. Она скользила браслетом по трубе изголовья и могла подходить к окну и даже самостоятельно посещать туалет. Одно кольцо наручников крепилось за спинку, второе было защелкнуто на ее запястье. Браслет плюс цепочка добавляли пространства для маневра. Дверь в душевую с туалетом, которая находилась в спальне, была расположена у изголовья кровати. Поэтому Джесс умудрялась, завернув за угол, самостоятельно пользоваться туалетом. Правда, без участия левой руки. Конечно, удобства в этом было мало, но лучше так, чем ничего. Джесс безумно злилась, но говорить с ней было сложно. Она не понимала, что нужно быть одной командой. Держаться вместе. Ведь по большому счету эти меры приняты ради нее. Продолжи она в том же духе, так одним Санджаем не обойдется. Мы, конечно, не озвучивали своих догадок. Но было ясно — парень погиб по нашей вине. Я не думаю, что она пошла на убийство осознанно, но разве это оправдывает?
Я пошел к ней в комнату с бранчем. Сначала занес закуски к себе. Налил из френч-пресса душистого чая. Потом уложил приготовленные для нее сэндвичи на один поднос, поставил рядом напиток и пошел. Джесс целый день ничего не ела. Когда я зашел в комнату, она стояла у окна. Рука ее, пристегнутая браслетом, была неестественно вывернута и отведена назад, к изголовью кровати. Она была так увлечена происходящим на улице, что не заметила меня.
— Джесс, что там? — спросил я.
— А! — Она обернулась, глаза ее были наполнены слезами. Крупными, как грозди ягод на ветке. Она моргнула, и они, застрявшие на ресницах, покатились по щекам.
— Что там? — повторил я.
— Ничего, — ответила она. — Знаешь, все ведь заканчивается, Эл.
Я кивнул:
— Я это понял, когда отец внезапно скончался. Был — и нет.
— Я хочу есть, — объявила она.
Я разложил перед ней угощения. Она села на кровать и принялась с аппетитом жевать сэндвич.
— Когда вы меня отстегнете? — спросила она между делом.
— Ты же сразу уйдешь?
— Да. — Она не пыталась спорить. — А если я уйду, и вы больше никогда обо мне не услышите?
— Так не получится. Ты же знаешь, Джесс. Ты не можешь одна. И потом, есть Труди. Не забывай! А еще Лаура.
— Мы не сиамские близнецы! — вспылила она и откинула сэндвич на край кровати.
Я не ответил. В комнату зашел Гиг, отхлебывая из бутылки виски.
— А я со-с-скучился, — протянул он — Можно к вам на огонек?
Он прошел быстрыми шагами по диагонали комнаты. Плюхнулся на кровать. Вытащил из-под головы сэндвич Джесс, понюхал его и отправил себе в рот.
— На, Эл. — Гиг протянул мне бутылку. Я не решался брать. — На-на! — зашумел он. — Давай, давай, парень! Нужно как-то снимать этот гребаный стресс.
Я согласился. Взял бутыль и сделал глоток. Приятное тепло прошло по гортани. Стало чуть спокойнее.
— Иди, иди сюда, дружище! — Гиг потянул меня за рукав и уложил рядом с собой. — Джесс, и почему это мы не приглашали Эла в нашу кровать раньше? А? Тебе же нравятся здоровяки?
— А тебе темнокожие.
— Принято. — Гиг икнул. — Как и тебе! — Он снова отпил из горла и поморщился. — Ты — проклятье, Джесс! Я знал, что безнадежен и никчемен, еще до нашей встречи. Тогда, когда глядел на Коула и Лауру. Я чертовски завидовал его сознательности, порядочности, какой-то глупой искренности. Но и любил его за это. Любил, завидовал, но был собой. Я знал, кто я. Знал, что эгоист и неудачник. Но мне все было понятно. А потом появилась ты. И кто я теперь? Кто теперь Эл? — Он опять икнул. — Эл был фермером. Я — разгильдяем. А теперь?
— Я тут ни при чем. — Она смотрела на него с жалостью.
— При чем! При чем, Джесс. Отпусти меня. Почему, черт, я притащился сюда и говорю с тобой после всего, что ты сделала? Потому что увидел твою печальную мордашку в окне. И прибежал, как щенок. Я даже мужиком не могу быть. Что от меня осталось? Сейчас я еще выпью и буду облизывать твои ноги. Ты же знаешь, Джесс.
— Я пойду, — сказал я и начал вставать, но Гиг задержал меня.
— Нет-нет, Эл. Не бросай меня с ней. — Голос его мерзко исказился от алкоголя.
— Господи, Гиг, ты пьян в стельку. — Джесс поморщилась.
— Не-ет! — прорычал он и сделал глоток из горла. Обняв вытянутые на кровати ноги Джесс, припал к ним, как младенец к груди матери. И захрапел.
Джесс повернулась ко мне и посмотрела тем изучающим взглядом, который я не ловил на себе ни разу. Это был взгляд женщины, которая смотрит на мужчину. Первобытно и ясно. Я не понимал, как они могут быть настолько непохожими с Труди. Это было странно, в их случае. Но я ничего не испытывал к ней, в то время как Труди доводила меня до приступов умиления одним своим присутствием.
Джесс вытащила ногу из объятий Гига и коснулась меня кончиками пальцев. Потом уложила ступню на верхнюю часть моего бедра. Я понимал, что она делает.
— Джесс, не надо, — сказал я, зная, что перед моими глазами витают маслянистые пары. Как те, что можно заметить на бензозаправке. Ее образ сливался с Труди в один, и я понимал, что теряю контроль.
— Почему нет? — спросила она спокойно.
И это еще больше распалило меня. Но я собрался. Снял с себя ее ногу и сказал:
— Потому что мы причиним боль тем, кого любим.
Джесс слезла с кровати и подошла к окну. Ее длинные черные волосы, спутанные от лежания, бежали по спине. Одета она была в легкие хлопковые шорты и майку на лямках. Теперь, на фоне ночных джунглей, освещенных луной и двумя уличными фонарями виллы «Мальва», она казалась беспризорным ребенком, наивно глядящим в окно и ожидающим Питера Пэна. Не взрослеющий мальчик из страны Неверленд мог бы спасти ее от приземленной реальности. Но ни я, ни Гиг не сделали этого. Азия