сь в острую коленку подбородком, и пристально изучала меня. Кажется, она куражилась. Я сделал вид, что не вижу ее позы. Сел. Разложил бумаги.
— Добрый день, Лаура, Труди? — спросил я.
— Я не Лаура. И уж тем более не Труди, красавчик, — сказала она незнакомым мне голосом с хрипотцой.
— А кто вы? — продолжил я игру.
— Джессика. А вы?
— Я доктор Курт Мак-Келли.
— Знавала я парочку Куртов, Рассела и Кобейна. Тоже симпатичные ребята. Может быть, дело в имени?
— Не знаю, — ответил я.
— Ну а я возьму на вооружение. Так можно назвать сына. Тогда он точно вырастет симпатичным. — Она облизала губы и сощурилась. Волосы ее были всклокочены, напоминая прическу Анджелы Дэвис. «Свободу Анджеле Дэвис!» — мелькнуло у меня в голове. Может быть. Хотя вряд ли. Таких, как она, надо держать на цепи.
— Джессика, я приехал сюда, чтобы помочь вам, — сказал я.
Она посмотрела на меня с презрением:
— Мужчины не помогают. Они пользуются.
— Все друг другом пользуются, — возразил я. — Не только мужчины женщинами.
— Разве?
— В той или иной степени. — Я не понимал, к чему она клонит, но глаза пациентки горели нездоровым огнем.
Она спустила ногу со стула, выпрямила спину и, опершись руками о сиденье, вытянулась вперед:
— Этим вы себя успокаиваете?
— Не понял?
— Этим вы себя успокаиваете, когда пытаетесь объяснить себе, почему она ушла от вас?
— Кто?
— Та женщина, что разбила вам сердце.
— Никто ничего мне не разбивал. Я сам… — Я осекся. Эта плутовка уже вытянула из меня больше, чем я собирался сказать. Она рассмеялась. Довольно откинулась на спинку стула и встряхнула волосами.
— Я так и знала. Я слишком хорошо понимаю мужчин.
Ее хотелось одновременно и придушить, и поцеловать, так она была хороша в своем естестве. Я попытался сосредоточиться.
— Не буду вас переубеждать. — Я ерзал на стуле. Мне не нравилось, что обследуемая перехватила инициативу. — Почему на вас жалуются другие пациентки?
— Потому что я не даю себя в обиду.
— Что вы имеете в виду, Джессика?
— Я не даю им воровать мои вещи. И трогать меня. — Она гордо вскинула подбородок.
— Насколько я слышал, никто вас не трогает. Другие девушки сторонятся вас.
— Это потому, что я объяснила им, что я со мной шутки плохи.
— Как? — спросил я.
— Объяснила, что я богиня Кали. Они теперь держат свои вороватые руки при себе. Боятся кары небесной. — Джессика расхохоталась. — Дремучие ланкийцы все-таки, — добавила она и пристально посмотрела на меня. — Никто не приходил меня навестить? — спросила она, резко переменившись в лице.
— Вы имеете в виду Гига Арчера?
Она отрицательно и немного брезгливо покачала головой. Рот ее скривился в презрении:
— Нет, не Гига. Мой бывший муж меня больше не интересует. Рамзи. Не приходил меня навестить Рамзи Бембо, такой голубоглазый ланкиец, похожий на испуганного олененка? — спросила она беспомощно.
— Насколько я знаю, нет, — ответил я.
Джессика опустила голову и приподняла плечики.
— Что ж. Ладно. — Задумавшись, она машинально крутила перстень на пальце. — А его я отвоевала в честной драке, — пробормотала она себе под нос.
— Кого? Рамзи?
— Нет. — Пациентка разразилась девчачьим смехом. — Не Рамзи. Кольцо! — Она вытянула вперед руку и продемонстрировала мне надетый на безымянный палец перстень. — Одна психическая хотела отнять его у меня. Я расцарапала ей лицо.
— После этого вас привязали к кровати?
Джессика кивнула.
— Что это за перстень? — спросил я.
— Это кольцо Гига. Только не того засранца. Не моего мужа. Это настоящее кольцо из древних преданий. Говорят, оно может помочь человеку избежать наказания за плохие поступки.
— Откуда оно у вас? — спросил я осторожно, понимая, что не должен выказывать недоверия к ее словам. Было похоже, что у Джессики психоз.
— Я забрала его у любимых дядюшек. До тех пор, пока оно было при них, все им сходило с рук!
— Что сходило?
— Всякие непотребства. Ну, вы сами знаете. Благочестивая дева Труди уже наверняка вам рассказала.
— Что с ними случилось?
— С Томом и Тедом?
— Да.
— Пожар, — ответила она. — Не надо было оставлять свою Zippo без присмотра. — И, пожав плечами, она затянула тоненьким голоском:
Дяди Тома больше нет,
Дядя Тед теперь скелет.
Том и Тед, Том и Тед,
Это наш большой секрет.
Путь пешком в Бодхгаю занял у меня много дней. Я их не считал. Просто шел. Ничего больше не было важно. Кроме пути. Кроме пыльных дорог и низкого солнца на замыленном горизонте. Кроме бедняков, чумазых детей с влажными черными глазами, зелено-желтых туков, похожих на армию жуков-листоедов, оказавшихся на выжженной земле. Я был готов закончить свои дни в мутных водах Ганга. Это было даже предпочтительно. Ничего не было важно. Кроме пути. Я пытался простить себя. Ноги стоптались в кровь. Серая пыль забила трещинки. Я хотел боли. Но муки тела не лечили души. Боль вцепилась в меня, как голодная хищная кошка, и грызла, мусолила, обгладывала косточки. Я был где-то вблизи Бодхгаи, но чуть-чуть не дошел до храма Махабодхи. Видел его пирамидальную, как маяк, верхушку над деревьями, но упал. Упал и тогда подумал, что теперь свободен. На груди у меня висела тряпичная сумка, которую на прощание вручила бабушка. Перед тем как отключиться, я услышал ее вкрадчивый голос: «Есть то, что рождается в благости, а есть то, что в страстях. То, что рождается в страстях, вымаливается и очищается благодеяниями».
Я думал, что умер, но проснулся в местном ашраме. Не знаю, сколько я проспал. Это была большая комната с матрасами на полу. Чистая и светлая. Я думал, что один, пока не услышал голос кого-то, сидящего позади меня:
— Мы перебинтовали твои ноги и обработали их. Разве можно отправляться в такой длинный путь в такой скверной обуви? — В голосе была мягкость материнской ладони и тепло печного огня. Я попытался оглянуться, но не смог. Тело не слушалось. Болела каждая мышца.
— Не надо, не шевелись. Лежи спокойно. Я пришел поговорить с тобой. Ты, наверное, хочешь рассказать, почему так страстно шел к самоуничтожению?
— Я был не прочь упокоиться в водах Ганга, но дошел до Бодхгаи, — ответил я.
— Это я вижу. — Человек замолчал. — Замечал ли ты, что у жажды чувственных удовольствий обратная сторона в избегании их же? Так же, как у жажды жизни обратная сторона в жажде смерти.
— Наверное. — Я пожал плечами. — И что это должно значить?
— То, что по большому счету неважно, как страстно ты хочешь жить, потому что так же страстно ты хочешь умереть.
— Не понимаю. Не надо хотеть жить, чтобы не захотеть умереть?
— Не надо страстно. Страсть возникает из надежды достигнуть счастья. Но мир желаний непостоянен, и потому наслаждение недостижимо. На краткий миг — да. Но никого не устраивает краткий миг. А страх потерять объект вожделения — путь к еще большим страстям. Он ведет не только к страданиям собственным, но и к чужим.
Я сглотнул. В голове всплыли картинки, которые я силился забыть.
— Почему вы говорите со мной об этом? Так, будто что-то знаете?
— Это не мои слова, не мои мысли. Точно так же, как и то, что привело тебя сюда, не уникально. Твой внутренний маятник качнулся от страсти к жизни к страсти к смерти. К желанию упокоиться в водах Ганга. К желанию сбить ноги в кровь, только бы не чувствовать боль и стыд.
— Вы говорите так, будто что-то знаете, — повторил я.
— Я знаю людей. Я думаю, ты хороший парень, который запутался.
— Я хочу рассказать кое-что, — перебил я его. Мне надоело слушать о том, какой я хороший. Я уже вдоволь этого наслушался.
— Говори, — ответил мой собеседник. — Для этого я и пришел.
Набрав в легкие побольше воздуха, я начал. Сначала тихо, потом громче:
— Была ночь. Я работал в пляжном баре. Разливал напитки. Там была девушка. Красивая девушка. Она ушла с другим мужчиной в бухту за лежаки и занималась с ним любовью. Ее муж тоже был в том баре, но ничего не замечал. А я заметил. Я ревновал. Видел, как они переглядывались с тем типом. А потом ушли. Эта девушка с ума меня сводила. Я все время о ней думал. Вскоре она вернулась и уехала с мужем. Я хотел надавать тому ухарю по щекам за то, что он ею воспользовался. Но он долго не возвращался. Это был мой старый приятель. Мы были дружны в детстве. Я пошел в бухту искать его и нашел за лежаками. Нашел по стонам, которые тот издавал. Голова его была проломлена, и из нее сочилась кровь, но он был жив. Я понял, что это она его ударила. Наверное, тот тип сделал ей больно. Я поднял камень и с силой опустил на его голову. Никогда не забуду его глаз. Сначала радостных, ведь он узнал меня и думал, что я помогу, а потом испуганных. В последнюю секунду он понял, что я делаю.
Я заплакал. Не мог остановиться и всхлипывал, давясь соплями.
— Я сделал это ради нее. Не хотел, чтобы ее обвинили. Чтобы она пострадала. Я оттащил труп к воде и завернул в рыболовную сеть. Такая малышка, как она, не смогла бы приподнять такого крепкого мужчину. Я хотел отвести от нее любые подозрения.
Я замолчал. Подумал, что мой собеседник скажет что-нибудь, но он не издавал ни звука. Я обернулся. В комнате никого не было. Там и не могло никого быть. Только глухая стена. Я улыбнулся и продолжил, говоря уже самому себе:
— Ее красота выедает глаза. Если так можно выразиться, то это о ней. О Джессике. О худышке Джесс. Девочке с кожей, как арахисовое масло, солоноватой и одновременно сладкой на вкус. Она была особенная. Я это сразу понял.
Все это понимали.