Вопрос, действительно, был предельно ясен. И Фадеев смог без лишних опасений вернуть филиппику в адрес Веселовского и его приспешников в текст своего выступления на пленуме, после чего доклад вошел в переработанном виде в сборник «За тридцать лет»[1069] и остался во всех дальнейших публикациях этого монументального текста, вплоть до полных собраний сочинений Фадеева.
А имя Веселовского, став жупелом, притягивало огонь большевистской критики, выискивалось в книгах и статьях, служа поводом для проработок авторов[1070].
Даже впоследствии, когда громились «космополиты от литературоведения», «веселовщина» была им инкриминирована наряду с прочими грубыми идеологическими ошибками. Одним из обвинителей был «организатор советской науки», министр высшего образования СССР С. В. Кафтанов:
«Буржуазные искусствоведы и литературоведы рассматривают литературу не как общественное явление, не как форму проявления самобытности народов, их традиций, не как отражение их духовных чаяний, а изображают ее как нечто надклассовое, не связанное с жизнью народа, с его национальным самосознанием, как проявление какого-то абсолютного духа человека вообще.
Для этого создаются космополитические теории о якобы едином общемировом потоке развития литературы, о бродячих сюжетах литературы, которые, ничем не отличаясь друг от друга, с одинаковым успехом приживаются в литературе всех народов мира. Для подкрепления этих концепций, имеющих совершенно определенную политическую направленность, из исторических архивов вытаскиваются всякого рода ушедшие уже в прошлое школы и школки. Достаточно указать на Оскара Уайльда, у которого все высказывания по вопросам литературы пронизаны духом космополитизма.
На руку космополитам пришлись взгляды русского буржуазного литературоведа Веселовского, рассматривавшего историю русской литературы не в связи с историей русского народа, конкретной исторической обстановкой, а лишь как проявление мирового потока в русской литературе, и усматривавшего задачу литературоведения в сопоставлении произведений русских классиков с зарубежными произведениями, в изыскивании сходства, единства сюжета, образа, то есть в отрицании самобытности русской литературы. Русская литература рассматривалась Веселовским и его последователями как подражательная, произведения Пушкина – как результат влияния байронизма. Лермонтов, Островский, Гоголь, Чехов, Толстой и другие выдающиеся деятели русской литературы, прославившие русский народ, оказывались не более, как только выучениками западной литературы.
Эти буржуазные идеи, лженаучные по своему содержанию и выгодные врагам нашего народа, как известно, нашли распространение среди некоторых советских литературоведов»[1071].
Что же касается самого Веселовского, то окончательная, идеологически выдержанная оценка его биографии была сформулирована во втором издании Большой советской энциклопедии – беспрецедентном по масштабам памятнике сталинского идеологического удушья. Приведем эту статью полностью:
«Веселовский, Александр Николаевич (1838–1906) – русский буржуазный ученый, историк литературы. Родился в Москве в дворянской семье. Окончил Московский университет. В 1858–69 жил с перерывами в Западной Европе, где примкнул к либерально-буржуазной культурно-исторической школе в литературе. По возвращении из-за границы Веселовский – профессор Петербургского университета, с 1880 – академик. Руководил отделением русского языка и словесности Академии наук и сыграл неблаговидную роль в отмене избрания А. М. Горького в академики.
В своей научной деятельности, явившейся выражением взглядов русского дворянско-буржуазного либерализма, Веселовский выступил в качестве противника передовых патриотических традиций русской революционно-демократической критики 19 в. Революционным идеям В. Г. Белинского и Н. Г. Чернышевского Веселовский противопоставил взгляды западной либерально-позитивистской науки (Г. Спенсер, Т. Бенфей, В. Шерер) с ее стремлением отгородить науку от политики и превратить ее в область узкоспециальных абстрактных филологических изысканий.
В своих работах Веселовский исходил из отрицания классовой борьбы и национального своеобразия исторической жизни народов, проводил буржуазно-космополитическую идею развития “общечеловеческой” мировой литературы, в едином потоке которой исчезают национальные различия и классовые противоположности в каждой национальной культуре. Веселовский идеалистически отрывал явления литературы от их национально-исторической почвы, от условий классовой борьбы и путем абстрактных формальных сопоставлений, выдвижения теории “заимствований”, “влияний” сводил неисчерпаемое многообразие и богатство форм литературного развития к небольшому числу международных стандартов – т. н. “бродячих сюжетов” и якобы раз навсегда сложившихся образов и мотивов.
В своих работах “Три главы из исторической поэтики” (1899), “Поэтика сюжетов” (1897–1906) и других Веселовский провозглашал отрыв содержания от формы, сводя последнюю к совокупности независимых от исторического развития постоянных сюжетов и стилистических приемов. Это делает Веселовского одним из теоретических предшественников формализма.
Реакционное, космополитическое содержание взглядов Веселовского сказалось особенно резко в его работах по истории средневековой литературы и народной поэзии “Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе” (1872), “Южнорусские былины” (1880–84). Веселовский отрывает сюжеты русских былин и произведений средневековой литературы от русской национальной жизни, их породившей, и рассматривает их как продукт международных “влияний” и “скрещиваний”, как варианты “бродячих” сюжетов, занесенных с Запада. Этот антинаучный взгляд Веселовского был справедливо высмеян М. Е. Салтыковым-Щедриным уже в момент появления работы Веселовского. В исследованиях по литературе западноевропейского Возрождения – “Боккаччьо, его среда и сверстники” (1893–94), статьи о Данте (1866), Петрарке (1904), Рабле (1878) и др. – Веселовский изображает Возрождение в духе буржуазного эволюционизма как результат медленного, непрерывного развития, главным содержанием которого было “освобождение личности”, не вскрывая классовой борьбы и противоречий эпохи. Не понимая буржуазной природы складывавшихся в эпоху Возрождения общественных отношений, Веселовский изображает ее великих писателей с отвлеченной, внеклассовой, культурно-исторической точки зрения. Последняя крупная работа Веселовского – монография “В. А. Жуковский. Поэзия чувства и сердечного воображения” (1904), которую он считал подготовкой к биографии Пушкина, – явилась применением его буржуазной компаративистской методологии к русской литературе 19 в. Жуковский рассматривается Веселовским вне связи с русской общественной жизнью на фоне “традиций“ и “влияний” западноевропейского сентиментализма и романтизма. В своих работах Веселовский принижал великую роль русской культуры и фактически отрицал ее национально-самобытный характер.
Взгляды Веселовского явились в области истории литературы одним из источников низкопоклонства перед буржуазным Западом, характерного для дореволюционной либерально-буржуазной интеллигенции. Советская литературная наука с передовых позиций марксистско-ленинского учения показала антинародный, антипатриотический смысл работ Веселовского, вскрыла полную несостоятельность его либерально-позитивистской методологии и подвергла уничтожающей критике взгляды его учеников и последователей – буржуазных космополитов и формалистов»[1072].
Министерство просвещения воспитывает советскую молодежь
Активным проводником партийной идеологии в филологии было и Министерство просвещения РСФСР. Эта его роль совершенно не изучена, однако крайне важна: в качестве воздействия на подрастающее поколение действия Министерства было подобно психотропному оружию. И хотя может показаться, будто в послевоенные годы Министерство просвещения уже не обладало такими исключительными идеологическими функциями, как его предшественник Наркомпрос, роль этого ведомства оставалась определяющей. Причина исключительного внимания партии к деятельности Министерства просвещения состоит в том, что первоочередной целью идеологических кампаний послевоенного времени было не только и не столько перевоспитание научной и творческой интеллигенции, сколько воспитание советской молодежи. Именно поэтому центральным, наиболее принципиальным с точки зрения идеологии местом в постановлении ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»» являются следующие слова:
«Сила советской литературы, самой передовой литературы в мире, состоит в том, что она является литературой, у которой нет и не может быть других интересов, кроме интересов народа, интересов государства. Задача советской литературы состоит в том, чтобы помочь государству правильно воспитать молодежь, ответить на ее запросы, воспитать новое поколение бодрым, верящим в свое дело, не боящимся препятствий, готовым преодолеть всякие препятствия.
Поэтому всякая проповедь безыдейности, аполитичности, “искусства для искусства” чужда советской литературе, вредна для интересов советского народа и государства и не должна иметь места в наших журналах»[1073].
И если литература должна была помочь государству воспитывать молодежь, то роль непосредственного государственного воспитателя принадлежала Министерству просвещения. Именно поэтому в послевоенные годы оно находилось под пристальным вниманием ЦК ВКП(б) – ключевые вопросы деятельности министерства решал Секретариат ЦК. В Секретариате этим занимались лично А. А. Жданов и А. А. Кузнецов (последний был вовлечен в работу министерства больше прочих секретарей ЦК), а с середины 1948 г. – Г. М. Маленков; текущими вопросами руководило Управление пропаганды и агитации ЦК, в структуре которого имелось специальное подразделение – отдел школ.