Вся зарубежная реакция, все проповедники упадочничества, разложения, политической мертвечины, все мистики разных толков в реакционных страницах Достоевского ищут и находят оправдание для своей подлой работы, предательства и провокации. Советская литература призвана вести непримиримую борьбу со всеми попытками заразить общественность гнилостными продуктами идейно-политического разложения и маразма. Нет ничего вреднее желания навести розовый глянец на реакционный облик Достоевского. Его мировоззрение глубоко враждебно марксизму-ленинизму, социалистической демократии, отличительной чертой которых является оптимизм, вера в человека-труженика, человека-мыслителя, человека-творца. Марксизм-ленинизм клеймит и преследует реакционную проповедь аморальности. Борьба за социализм создает высокую этику душевной чистоты, цельности и благородства»[1094].
Статья Ермилова в «Литературной газете», озаглавленная «Ф. М. Достоевский и наша критика», была лишь немного мягче, но заканчивалась словами:
«Всем нашим исследователям и критикам, работавшим над творчеством Достоевского, необходимо многое пересмотреть в своих оценках, отказаться от либерального сахарина, чтобы продвинуть вперед марксистско-ленинское изучение сложного, противоречивого, крупного писателя, поставившего немало острых социальных проблем, в том числе проблему “углов”, трущоб, язв капиталистического города, – но поставившего эти проблемы неверно, на основе ложной, реакционной идеологии и субъективно-психологического художественного метода, порывавшего с рядом важнейших реалистических традиций русской литературы.
Критика и самокритика прежних работ о Достоевском необходима в свете реальной социальной практики сегодняшнего дня, когда творчество Достоевского особенно активно служит на потребу мировой реакции.
Суровая, беспощадная критика всего неправильного, традиционно-“либерального” в оценке Достоевского – насущная задача нашего литературоведения»[1095].
Вскоре, 3 января наступившего 1948 г., в той же «Литературной газете» была напечатана статья «Апологеты реакционных идей Достоевского»; она ввергает в водоворот событий других литературоведов – Б. В. Томашевского и А. Л. Слонимского. Сперва автор расправляется с Томашевским:
«…От изданий сочинения Достоевского, в особенности массовых, мы вправе требовать не только высокого уровня текстологической работы, но и критического освещения наследия великого писателя, правильного, научного истолкования его творчества. К сожалению, последние издания произведений Достоевского совершенно не отвечают этому требованию.
Перед нами вышедший в конце 1947 года в Гослитиздате однотомник сочинений Достоевского[1096]. Предисловия в этой книге нет, в ней имеются лишь краткие примечания Б. В. Томашевского. Написаны эти примечания в духе того претенциозного и, к счастью, уже отживающего академического объективизма, при котором автор не только боится современности, но даже по отношению к идейной борьбе прошлого остерегается высказать свою точку зрения»[1097].
А затем переходит к Слонимскому:
«Еще более грубую ошибку, чем Гослитиздат, допустил Детгиз, напечатав в “Библиотечке школьника” отрывки из “Братьев Карамазовых” под названием “Мальчики”.
Порочна уже самая попытка дать юному читателю фрагменты из этого романа. Разговоры мальчиков совершенно непонятны, если читатель не имеет представления об основных идейных и сюжетных коллизиях романа и его центральных образах.
Разумеется, что сущность романа явно недоступна читателям Детгиза. Тем не менее, А. Слонимский в предисловии пытается сообщить школьнику недостающие ему сведения о романе и об Алеше Карамазове. ‹…› Издание Детгиза следует признать идейно вредным»[1098].
Неудивительно, что для всех поименованных в центральной прессе «идеологических слепцов» эта локальная кампания начала приносить вполне ощутимые неприятности. Наибольшие достались главному виновнику – критику Кирпотину, который подвергался обстрелу из всех орудий. В начале февраля 1948 г. его идеологически порочные книги были вынесены на публичное обсуждение открытого партийного собрания Института мировой литературы. Отчет об этом собрании опубликовала 11 февраля «Литературная газета»:
«Несколько дней тому назад в Институте мировой литературы на открытом партийном собрании состоялось обсуждение книг проф[ессора] В. Кирпотина “Ф. М. Достоевский” и “Молодой Достоевский”. Выступивший в начале обсуждения В. Кирпотин признал правильной критику “Культуры и жизни” и “Литературной газеты”.
Б. Бялик справедливо отметил, что основным пороком книг Кирпотина является забвение им принципа партийности в литературе. Для книг В. Кирпотина характерна замена точных терминов и понятий, раскрывающих классовое содержание литературы, неясной и нечеткой фразеологией.
Проф[ессор] Н. Бродский критикует положение Кирпотина о том, что творчество молодого Достоевского, взятое в целом, соответствовало идеологии передовых людей 40-х годов.
Проф[ессор] Д. Благой считает, что книга В. Кирпотина написана слишком спокойно, объективистски. Мы не находим в книге Кирпотина, представляющей собою первую часть исследования о Достоевском, ключа к общей концепции творчества писателя. ‹…›
Выступивший в заключение обсуждения член-корреспондент Академии наук А. Еголин отметил, что собрание было плодотворно. Книги Кирпотина были подвергнуты серьезной и принципиальной критике. Печальным, однако, является то обстоятельство, что критика книг Кирпотина началась не по инициативе коммунистов института. В связи с этим А. Еголин говорит о неудовлетворительной работе партийной организации института и призывает ученых-коммунистов к строгой, принципиальной критике в самокритике»[1099].
Апофеозом критики Кирпотина, уже ставшего «козлом отпущения», стала статья «Против буржуазного либерализма в литературоведении: По поводу дискуссии об А. Веселовском» в «Культуре и жизни» от 11 марта 1948 г., о которой уже говорилось в связи с кампанией против А. Н. Веселовского. Естественно, учитывая национальность Валерия Яковлевича (а он был евреем), что в следующем году – в разгар борьбы с космополитизмом – он уже с веским набором аргументов был причислен к космополитам.
Уместно опять привести слова Чуковского о подобной ситуации:
«После ударов, которые мне нанесены из-за моей сказки, – на меня посыпались сотни других – шесть месяцев считалось, что “Искусство” печатает мою книгу о Репине, и вдруг дней пять назад – печатать не будем – вы измельчили образ Репина!!! Я перенес эту муку, уверенный, что у меня есть Чехов, которому я могу отдать всю душу. Но оказалось, что рукопись моего Чехова попала к румяному Ермилову, который, фабрикуя о Чехове юбилейную брошюру, обокрал меня, взял у меня все, что я написал о Чехове в 1914 году накануне первой войны и теперь – во время Второй, – что обдумывал в Ленинской библиотеке уединенно и радостно, – и хотя мне пора привыкнуть к этим обкрадываниям: обокрадена моя книга о Блоке, обокраден Некрасов, обокрадена статья о Маяковском, [И. В.] Евдокимов обокрал мою статью о Репине, но все же я жестоко страдаю. Если бы я умел пить, то я бы запил»[1100].
Не думая сравнивать Чуковского с Кирпотиным, мы пытаемся здесь представить лишь типическую ситуацию для человека, по какой-либо причине, чаще всего по совершенно случайной, попавшего в немилость к власти. И нет различия между тем, действительного ли дарования этот человек или умелый компилятор и последователь конъюнктуры: он будет доходчиво вразумлен, а при малейшем сопротивлении – раздавлен. И хотя в послевоенной практике аресты и судебные приговоры были распространены в значительно меньшей степени, нежели в 1930-х гг., перспектива остаться без средств к существованию казалась угрожающей. Тем более что обычно на иждивении у творческих работников имелось большое семейство вкупе с привычкой к обеспеченной жизни; лишение же возможности печататься, преподавать, работать по специальности являлось для некоторых из них синонимом крайней нужды.
«Да, страшно жить в условиях, когда от благорасположения или неприязни, от каприза или приязни одного человека зависит твоя работа, твоя свобода, твоя жизнь, жизнь или смерть сотен, тысяч, миллионов людей»[1101] – эти слова Д. Т. Шепилова, знавшего об этом не понаслышке, вполне справедливы.
Газетными статьями, как часто бывало, дело не ограничилось: их сменили статьи журнальные. Против книги ленинградца А. С. Долинина статьей «Грубая фальсификация» в марте 1948 г. в журнале «Знамя» разразился критик И. Л. Альтман, который сам ровно через год окажется на месте жертвы подобных статей как один из главных представителей побиваемого космополитизма. Но в тот момент Альтман еще мог себе позволить выносить приговоры:
«Книга А. С. Долинина “В творческой лаборатории Достоевского”, враждебная марксистско-ленинской идеологии, грубо искажает сущность творчества великого писателя. ‹…›
Мы видим возмутительную попытку извратить основную задачу советского литературоведения. Основываясь на ленинской теории отражения, литературовед обязан показать, насколько художественные образы соответствуют реальной действительности, насколько глубоко они показывают жизнь в ее разнообразии, противоречиях, изменениях, движении. ‹…› Долинин обязан был вскрыть порочность творческого метода Достоевского, а не прикрываться тогой мнимого объективизма. ‹…›
Это с начала до конца ложь! Ложь, выдаваемая за научное исследование, перепевы книги Георгия Чулкова, вышедшей в 1939 году и прошедшей мимо нашей критики. ‹…› И Долинин, и Чулков в модифицированной форме излагают и “углубляют” антимарксистскую, меньшевистскую статью о Достоевском, помещенную в свое время в “Литературной энциклопедии”»