Однако, занимая пост декана филологического факультета, он чувствовал себя лишним. 19 марта 1944 г., перед реэвакуацией ЛГУ, он писал В. А. Мануйлову[1216]:
«Ленинградский Университет имеет слишком много забот, да и случайный я в нем человек, хотя и оказался на посту высоком – им обо мне заботиться не интересно. (Я договорился с ректором, что по возвращении в Ленинград слаживаю [sic!] с себя деканские полномочия и целиком вновь возвращаюсь на работу в Академию, где как член-корреспондент я уже имею дополнительные ответственные поручения)»[1217].
Так и случилось – С. Д. Балухатый по возвращении в Ленинград оставил пост декана, уступив его 16 января 1945 г.[1218] профессору Михаилу Павловичу Алексееву (1896–1981)[1219]. На этом месте, в силу эрудированности, действительных знаний и достаточно мягкого характера, он устраивал многих. Однако административная ноша в условиях сталинского времени неизбежно оставляла нравственную печать на несущих ее: необходимость принимать и подтверждать «нужные» решения, неминуемое соглашательство пагубно сказывались на личности любого, обнажая и обостряя отрицательные черты характера[1220]. Но, несомненно, М. П. Алексеев был одним из лучших деканов факультета всего послевоенного периода, и относительно сдержанная идеологическая активность на факультете в 1945–1946 гг. – во многом его заслуга.
В Ленинграде деятельность университета де-факто началась 14 сентября 1944 г. В этот день состоялось первое по возвращении из эвакуации заседание Ученого совета ЛГУ, оно прошло в Петровском зале. Основным было выступление ректора, а главным обсуждавшимся событием (кроме начала 1944/45 учебного года, назначенного на 2 октября) – проведение Юбилейной научной сессии, посвященной 125-летию университета. Хотя юбилей был с помпой отпразднован уже в Саратове, Вознесенский решил отметить его таким же образом и в Ленинграде.
Сессия открылась 20 ноября 1944 г. пленарным заседанием, на котором в своем вступительном слове А. А. Вознесенский очертил славный путь университета за 125 лет. Работа сессии продолжалась 18 дней и торжественно была окончена пленарным заседанием 8 декабря. Всего было проведено шесть пленарных и 76 секционных заседаний, а общее число докладов на них достигло 216. Масштаб сессии был столь необычен для военного времени, что Вознесенский был вынужден несколько поумерить размах мероприятия: ректорат ЛГУ отказал многим иногородним в выступлении на Юбилейной сессии «вследствие необходимости сохранить за сессией характер творческого отчета Ленинградского университета, не превращая ее в подобие всероссийского научного съезда»[1221].
В секции филологических наук на сессии было прочитано 16 докладов, причем, что удивительно, не прозвучало ни одного доклада с явной идеологической подоплекой. Аполитичность, если так можно выразиться, вообще сделала Юбилейную сессию уникальной для постэвакуационного периода ЛГУ: превалировала научная проблематика даже в традиционно идеологизированных областях науки – философии и истории. Было прочитано всего по одному откровенно агитационному докладу; больше прочих были наполнены этим лишь доклады секции юридических наук. Проректор ЛГУ по научной работе географ С. В. Калесник даже попенял им: «К числу недостатков сессии надлежит отнести не вполне удачный подбор тематики по некоторым секциям (в частности, философских наук) и отсутствие докладов из кафедры основ марксизма-ленинизма»[1222].
Кроме Юбилейной сессии, в ноябре 1944 г. в университете с помпой прошло «собрание научных работников, посвященное докладу тов. Сталина о 27 годовщине Великой Октябрьской социалистической революции», где кроме ректора, сделавшего основной доклад, выступили еще несколько профессоров, среди которых было особенно отмечено выступление заведующего кафедрой русской литературы Б. М. Эйхенбаума; в конце «собрание единодушно приняло текст письма товарищу Сталину, в котором ученые университета взяли на себя конкретные обязательства, могущие способствовать движению науки вперед»[1223].
Также в конце 1944 г. началось награждение работников университета медалью «За оборону Ленинграда». Первое вручение – наиболее торжественное – состоялось 21 октября 1944 г.; наградой были отмечены более 100 сотрудников ЛГУ во главе с А. А. Вознесенским; среди филологов – В. Е. Евгеньев-Максимов, А. П. Рифтин, И. М. Тронский… В начале декабря награждали «второй поток», награждения производились и в дальнейшем.
Отношение к этой медали (да и к наградам вообще) среди профессоров факультета было различным.
М. К. Азадовский писал из Иркутска И. Я. Айзенштоку:
«…Поздравляю Вас с медалью за оборону Ленинграда. Вот где я Вам завидую! Право! Вот награда, которую я хотел бы иметь, – право на которую я уже потерял, но которую, по существу, я вполне заслужил за время моего домартовского пребывания в городе. ‹…› Могу с гордостью сказать, что в эти дни ‹…› наш дом, моя семья были для многих источником бодрости. К нам приходили, чтоб почерпнуть силы, чтоб напиться из бодрящих источников. У меня было и достаточно сил, чтоб работать. С наслаждением вспоминаю ночные часы дежурств в Институте, бессонные напролет ночи…»[1224]
О. М. Фрейденберг, проведшая всю войну безвыездно в Ленинграде, испытывала иные настроения:
«Когда университет вернулся из эвакуации, всем покинувшим осажденный город были выданы медали “За оборону Ленинграда”. Я, конечно, медали не получила и в душе радовалась, так как она была связана для меня с проклятыми воспоминаниями о проклятом городе. Но виселицы и ордена – основа всякого азиатского режима, и недаром мама (Анна Осиповна Фрейденберг, в девичестве Пастернак (1860–1944). – П. Д.) называла Сталина Хозроем[1225]. Бляхи мы обязаны получать – массовые ордена и медали (почесть, но без выделения личности!). ‹…› Через три года увидели по спискам, что у меня нет “За оборону Ленинграда”, и велели пойти в участок получить ее. Я так и не пошла»[1226].
Поголовное награждение ученых орденами и медалями началось несколько позднее – 17 ноября 1949 г. был подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР «О награждении работников науки орденами и медалями СССР за выслугу лет и безупречную работу», где устанавливалась система награждения работников науки, высшей школы и руководящих работников вузов и научно-исследовательских учреждений[1227].
Начала работу и партийная организация факультета: на традиционном октябрьском отчетно-выборном собрании парторгом была избрана Н. В. Спижарская, которая затем была утверждена и первым заместителем секретаря парткома ЛГУ[1228]. Не отставал и комсомол; одним из наиболее любопытных собраний этого учебного года стало новогоднее комсомольское собрание, посвященное советской поэзии – теме, которая вскоре станет политически актуальной: «Комсомольцы факультета очень живо обсудили вопрос о советской поэзии в дни войны. На собрание пришло очень много несоюзной молодежи (т. е. не членов ВЛКСМ. – П. Д.), пришли аспиранты и профессора. С глубоким вниманием выслушала аудитория, заполнившая актовый зал, доклад аспиранта III курса Г. П. Макогоненко»[1229]. В прениях к докладу Макогоненко выступили одни из самых активных в общественной работе профессоров филологического факультета тех лет В. Е. Евгеньев-Максимов и П. Н. Берков (заведующий аспирантурой факультета).
Рубеж 1944–1945 гг. был омрачен смертями трех знаменитых на факультете профессоров: 26 декабря в Москве во время операции скончался академик Л. В. Щерба – 29 декабря 1944 г. в актовом зале филологического факультета состоялось траурное заседание. 2 февраля 1945 г. умер бывший декан А. П. Рифтин – прощание было организовано в том же актовом зале[1230]. А 2 апреля после длительной болезни умирает еще один бывший декан – С. Д. Балухатый; похороны Балухатого, который с января 1945 г., передав пост декана М. П. Алексееву, стал заведовать кафедрой истории русской литературы, состоялись 5 апреля. Они были организованы с большим размахом – в том же актовом зале факультета, где совсем недавно Балухатый говорил траурные речи по Щербе и Рифтину, теперь его самого провожали в последний путь своими речами профессора А. А. Вознесенский, И. Ю. Крачковский, В. М. Жирмунский, М. П. Алексеев, Б. М. Эйхенбаум… Последний вскоре был назначен заведующим кафедрой истории русской литературы.
Но жизнь университета шла своим чередом: ректор постоянно придумывал грандиозные мероприятия. В апреле 1945 г. таким событием стала юбилейная Ленинская сессия, посвященная 75-летию со дня рождения вождя мирового пролетариата. Продолжалась она целую неделю: кроме основного пленарного заседания с докладом Вознесенского в последующие дни прошли еще шесть заседаний. Заключительное, 28 апреля, было отдано филологам:
«Заседание открылось докладом проф[ессора] Л. А. Плоткина “Ленин и русская литература”. Докладчик подчеркнул роль русской литературы в формировании идеологии В. И. Ленина, остановился на его борьбе за русскую литературу и отметил признание им ее мирового значения, связи с революцией, художественной реалистической силы.