ПРЕДСЕДАТЕЛЬ [П. И. Капица]: Есть два предложения: одно – оставить в списке, другое – снять. Кто за то чтобы оставить? Кто за то, чтобы снять? (Кандидатура снимается)»[1425].
Профессор М. К. Азадовский поддержал кандидатуру своей коллеги по фольклористике, детской писательницы И. В. Карнауховой, благодаря чему она была избрана в состав Правления:
«Надо сказать, что т. Карнаухова занимает заметное место в числе детских писателей. Кроме того, она дала целый ряд удачных и интересных книжек по фольклору, которые очень значительны и интересны с научной точки зрения, с точки зрения фольклора. Такова ее книжка “Сказки бабушки Арины”. Не хочу задерживать вас, но надо сказать, что т. Карнаухова пользуется большим уважением не только в среде детских писателей, но и в среде фольклористов»[1426].
Заключительным и наиболее торжественным моментом этого двухдневного общего собрания стало традиционное для подобных мероприятий принятие послания товарищу Сталину, текст которого был зачитан В. П. Друзиным. Кроме прочего, ленинградские писатели давали обещание вождю:
«В докладе секретаря ЦК ВКП(б) товарища Жданова на собрании ленинградских писателей говорилось о долге писателей Ленинграда перед народом, о необходимости восстановить славные традиции ленинградской литературы и ленинградского идеологического фронта. Мы обещаем Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, что все свои творческие силы отдадим выполнению этого указания, что положим его в основу всей своей творческой работы и общественной деятельности»[1427].
«В Унив[ерсите]те, – пишет Б. М. Эйхенбаум, – продолжаются всякие волнения и разговоры. В понедельник (7 октября. – П. Д.) важное (м. б. решающее) совещание по поводу статьи Рединой и Деркача в “Лен[инградской] правде”. Есть разговоры о том, что нападение на фак[ульте]т объясняется, с одной стороны, действиями врагов Вознесенского, а с другой – настроениями студенчества, которое ведет себя вызывающе.
11 октября. Сегодня в Унив[ерсите]те говорил с Деркачем (который скис), с Мордовченко, с Алексеевым – завтра заключительное совещание о факультете. Кажется, кончится мирно»[1428].
13 октября. «Вчера вышло все очень забавно и в общем хорошо. В Институте мы освободились раньше и пошли вчетвером (Бялый, Томашевский, Мордовченко и я) в “буфет” на 1-й линии выпить водки – согреться (была очень холодная погода) и поднять настроение. Выпили по 150 гр. и явились в Унив[ерси]тет бойкими и веселыми. Совещание было в кабинете ректора под председательством [М. П.] Алексеева. Началось всяческое говорение, из которого выяснились довольно мирные настроения. Потом партчасть попробовала возражать против оговорки в заготовленной резолюции – о неточности сообщенных в печати фактов. Мы отстояли. Я говорил дважды – о кафедре вообще и об оговорке. Резолюция принята – и мы разошлись…»[1429]
14 октября 1946 г. в главной газете страны выступил сам ректор университета профессор политэкономии А. А. Вознесенский. В статье, озаглавленной «Идейно закалять наше студенчество», вместе с указанием на некоторые недостатки подчеркивалось и большое значение Ленинградского университета. По-видимому, А. А. Вознесенский рассчитывал, что появление его статьи охладит пыл особенно ретивых пропагандистов постановлений ЦК ВКП(б).
Единственным факультетом, заслужившим порицание ректора, оказался филологический:
«Надо признать, что в идеологической работе среди студентов нашего университета еще имеются серьезные недостатки, упущения. Нельзя считать нормальным положение, создавшееся на одном из ведущих факультетов – филологическом. Профессора и научные сотрудники этого факультета устранились от проблем современности, мало внимания уделяют разработке вопросов советского литературоведения. Это сказывается на характере курсовых студенческих работ, темы которых оторваны от жизни страны, а политический подход к материалу зачастую подменяется эстетской и формалистической оценкой, некоторые студенты филологического факультета до недавнего времени исповедовали гнилую аполитичную теорийку “искусства для искусства”.
Вскрыты нездоровые явления на философском, историческом факультетах и особенно на искусствоведческом отделении университета. Здесь некоторые ученые придерживаются буржуазных представлений “об автономности литературы и искусства от политики”.
Эти нездоровые настроения являются результатом серьезных недостатков партийно-политической работы в университете.
Администрация, партийная и комсомольская организации университета направляют все свои усилия, чтобы устранить эти недостатки, чтобы поднять идеологическую работу до требований, предъявляемой нашей партией.
Подготовить новые кадры нашей советской интеллигенции, высококвалифицированных специалистов, идейно закаленных бойцов за передовую науку, культуру и технику, такова задача, над решением которой упорно работает Ленинградский университет»[1430].
Статья Вознесенского вселила оптимизм в Б. М. Эйхенбаума:
«Статья скудоумная и казенная, но с хитростью: надо думать, что это ход против врагов. Где он находится и где написал эту статью, не знаю. Характерно, что большая часть статьи написана, в сущности, в защиту Унив[ерсите]та – не о его недостатках, а о его заслугах и достижениях. Это неспроста. Он, верно, расправится со своими врагами – то-то будет зрелище! Щедрин, Щедрин!»[1431]
Не бездействовали и другие средства массовой информации: дабы подчеркнуть актуальность деятельности кафедры истории русской литературы, 16 сентября Ленинградское радио сообщало в вечернем выпуске «Последних известий» о том, что “Профессор Ленинградского университета Берков закончил исследование “История журналистики 18-го века”. Объем книги 26 листов. Она будет выпущена издательством Академии наук СССР»[1432].
Но, несомненно, подобные новости тонули в круговороте новой идеологии.
18 октября в главном зале университета в рамках цикла «Великая историческая миссия нашей художественной литературы» состоялась лекция А. М. Еголина о задачах филологической науки. Появление статьи А. А. Вознесенского в «Правде», затем приезд заместителя начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) А. М. Еголина с лекцией в университет – это серьезные события, но было совершенно непонятно, куда они поведут. Что касается выступления последнего, то оно слушателям оптимизма не внушало:
«Вчера в актовом зале Университета слушал Еголина – ужасно. Сегодня в Инст[иту]те слушал доклад В. А. Десницкого о Горьком – ужасно! Не знаю, куда это все идет. Так работать нельзя. Ложь и духота невозможная»[1433].
Но обстановка все продолжала ухудшаться: 20 октября газета «Культура и жизнь» посвятила Борису Михайловичу статью сотрудника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Б. С. Рюрикова[1434]. Заглавие напоминало приговор: «Вредная концепция профессора Б. Эйхенбаума». Приведем основные положения этого сочинения:
«С ленинской любовью, с гордостью за достигнутое русским искусством должны подходить советские исследователи к великим произведениям отечественной литературы.
И вот нам довелось прочитать исследование об одном из величайших произведений русской литературы. Мы говорим о работе проф[ессора] Б. Эйхенбаума “К вопросу об источниках Анны Карениной”, опубликованной в “Ученых записках” Ленинградского государственного университета. ‹…›
Ни малейшего представления о богатстве и многообразии русской жизни, отраженной в романе, не дает в своем исследовании Эйхенбаум. Самое значение романа он оценивает ложно, позволяя себе попросту игнорировать ленинские замечания об этом произведении. ‹…›
‹…› Эйхенбаум сообщает нам, что роман был создан не потому, что Л. Толстой был полон впечатлениями русской действительности, – а потому, что писатель прочел некоторые западные книжки и вдохновился ими.
Оказывается, главным “источником” романа был реакционный немецкий философ Шопенгауэр и, в частности, его книга “Мир как воля и представление”. ‹…›
Эйхенбаум даже не подумал, насколько оскорбительно сопоставление имени гения русской литературы, великого гуманиста с именем западного философа, чьи книги проникнуты враждой к человеку. ‹…› Его мораль – это не мораль, это скотство, оскверняющее светлые и чистые человеческие чувства. ‹…›
Концепция Эйхенбаума основана на формалистском отрыве искусства от жизни, на позорном раболепии перед Западом, перед пораженной неизлечимой болезнью культурой гниющего и разлагающегося капитализма. Она проникнута неуважением к великой русской литературе и великому народу, создавшему ее»[1435].
Удар был еще ощутимее оттого, что Б. М. Эйхенбаум совершенно его не ожидал. И ведь еще совсем недавно он не скрывал своей иронии по поводу этой новой партийной газеты.
26 октября Борис Михайлович записал в дневнике:
«Хроника за эту неделю: 21-го вечером я был у Е. Шварца (день рождения – 50 лет) и вернулся около 3 час[ов] ночи; 22-го встал поздно и с утра не заходил в кабинет; С. А. Френкель, очень грустная – посидела и спрашивает, читал ли я последний номер “Культуры и жизни”; оказалось, что у меня в кабинете лежит этот номер со статьей Б. Рюрикова. День провел ужасно – было плохо на сердце. Вечером съездил к П. Н. Беркову, который посоветовал мне снестись с А. А. Вознесенским. ‹…› Я позвонил М. П. Алексееву, который посоветовал мне то же самое и дал мне свидание 23-го в 3.30. Вознесенский принял меня очень сердечно и несколько раз сказал мне решительно, что моя профессура в Унив[ерсите]те остается “незыблемой”. На мой вопрос, продолжать ли мне сейчас занятия, сказал – продолжать как ни в чем не бывало. На вопрос, как быть с кафедрой, сказал – “предоставляю это всецело вашему решению”. Я подал заявление об освобождении меня от зав[едования] кафедрой. Пока все. Не хочется писать – волнуюсь»