Статья Сид[ельнико]ва появилась во время моей болезни, и моими домашними и друзьями был устроен вокруг меня буквально “заговор молчания”. Я ознакомился с ней всего лишь несколько дней тому назад. ‹…› В то время, действительно, она подействовала бы на меня удручающе, а теперь… можно уже вполне отнестись спокойно и философски. Да и Вы сами понимаете, я не мог быть не затронут – все крупные и ведущие специалисты охамлены (Шишмарев, Эйхенбаум, Алексеев, Булаховский, Жирмунский, Гуковский и т. д.). – Вы знаете: раз дорога показана, всегда найдутся желающие по ней идти, – какой великолепный простор для сведения личных счетов! Самое скверное, что книга вышла как раз в эту пору. Наверное, рецензия Сидельникова разохотит выступить кой-кого из моих “друзей” ‹…›.
В провинции, конечно, резонанс таких выступлений очень значителен, – у нас это звучит не так. Мих[аил] Павл[ович] все время порывается уйти из деканов, – Вы же понимаете, как это мешает своей работе – теперь ректор был уже готов его отпустить, но встала опасность: как бы этот уход не был истолкован как снятие после речи Фадеева и статьи в «Лит[ературной] газ[ете]». Решили так: из деканов М[ихаил] П[авлович] в октябре уйдет, но получает назначение на пост директора филологического института при Унив[ерсите]те. Т. е. по новому положению это означает руководство всей научной деятельностью факультета, в том числе и аспирантурой, которая, кажется, целиком передается теперь исследоват[ельски]м институтам при фак[ультет]ах. В нашем Унив[ерсите]те основано их теперь несколько: филологический, исторический, востоковедческий и т. д.
А на пост декана усиленно ищут кандидатов. Чуть ли не каждого умоляют. Одно время была надежда на Мещанинова, но Ив[ан] Ив[анович] – ныне член Правительства; потом шла речь о Бархударове. Думали о Пиксанове – но он тяжело болен. Сейчас прочно стоит кандидатура академика В. Ф. Шишмарева. Но едва ли он согласится – хотя еще и не дал окончательно отказа»[1656].
Процитируем также описание факультета, относящееся к лету 1947 г., принадлежащее О. М. Фрейденберг, где она останавливается на трудностях при защитах диссертаций:
«Сперва я наивно думала, что только перед моими аспирантами “волчьи ямы”. Но сейчас я уже “высококвалифицирована” по этой части.
Если людям не дают есть, они воруют. Если им платят гроши, они спекулируют и берут взятки. Если руководитель не может быть оппонентом своего ученика, то оппонент тайно становится новым руководителем этого чужого ученика, и, таким образом, все-таки в конечном счете руководитель (пусть и незаконный) выступает на защите в качестве оппонента. Иначе ведь и быть не может. Гони природу в дверь, она вылезет из-под пола. На фикции и лжи построен весь сталинизм.
Присмотревшись вокруг, я увидела, что все молодые люди в таком положении (за исключением тех кафедр, где круговой блат). Ими руководит одно лицо, а другое потом не принимает этой работы и заставляет вновь засесть и писать заново. Иногда переделывают по несколько раз. Годы длится эта позорная история! Так поступал с учениками Тронского Толстой: по пяти лет он мариновал этих людей, мучил, заставлял переделывать, зачеркивал, вновь требовал изменений, выматывал всю душу. И в конце концов отказывался быть оппонентом.
Но такова картина и на других кафедрах. Отказ от поручения факультета обычная история. Настаивать нельзя: тогда появится “разносный” отзыв. Обычно руководители, диссертанты и оппоненты держат в строгой тайне свое молчаливое соглашение. Чертово колесо – эти сталинские защиты. По очереди каждый диспутант становится на него, и тогда оно надолго вертится, мучает, прыгает, падает и встать никак не может. Его бросает во все стороны. И только тогда он встает на ноги, когда чья-то рука останавливает всю заводку разом.
Но с Проппом оказалось поучительно. Только что он забраковал диссертацию Оли[1657], как его собственная диссертация оказалась забракованной в “Литературной газете”. Нужно понять, что рецензий в обычном смысле у нас нет. Каждая рецензия исходит из директив тайной полиции, которая “под многими именами единая сущность”, как говорит об Изиде Апулей. И это ничему не учит даже честных ученых. Они не хотят отдавать себе отчета, в каких условиях живут и работают люди. Сидя в общей камере, они не помогают друг другу, а разыгрывают из себя надзирателей и подражают тюремщикам»[1658].
Замена декана филологического факультета, как и предполагали, все-таки состоялась. 9 октября 1947 г. ректор А. А. Вознесенский подписал приказ:
«АЛЕКСЕЕВА М. П. – профессора кафедры западноевропейской литературы, декана факультета, освободить от обязанностей декана факультета с 15/Х – 1947 г., согласно личной просьбе, с оставлением в должности директора Филологического научно-исследовательского института. Отмечая большую и плодотворную работу М. П. Алексеева на посту декана Филологического факультета, объявляю ему благодарность с занесением в личное дело.
БУДАГОВА Р. А. – профессора кафедры романо-германской филологии, назначить с 15/Х с. г. временно исполняющим обязанности декана филологического факультета с оплатой 50 % его основного оклада»[1659].
Рубен Александрович Будагов (1910–2001), лингвист-романист, оставался деканом филологического факультета до 1948 г. и был вполне нейтральной фигурой. О. М. Фрейденберг дала ему следующую характеристику:
«Деканом у нас был Будагов, человек еще молодой, сугубо корректный и красивый, порядочный, объективный. Но трусость парализовала его. Он дрожал перед начальством от ног до головы. У него не было ни организаторских, ни административных способностей, и никаким авторитетом он не пользовался даже у уборщиц. Секретарши пели о нем “мальчик резвый, кудрявый, красивый, не пора ли мужчиною стать?”. Этот человек возглавлял факультет»[1660].
А. Н. Веселовский развенчан, но не все это поняли
26 июня 1947 г. в вечернем выпуске «Последних известий» сообщалось:
«Завтра в Москву на пленум правления Союза советских писателей СССР выезжает делегация ленинградских писателей. В составе делегации поэт Александр Прокофьев, прозаик Михаил Слонимский, критик Валерий Друзин, драматург Леонид Браусевич. На пленуме с докладом “Советская литература после постановления ЦК ВКП(б) о журналах ‘Звезда’ и ‘Ленинград’ ” выступит генеральный секретарь Союза советских писателей СССР Александр Фадеев»[1661].
Суть этого выступления Фадеева изложена выше, при описании кампании по низложению А. Н. Веселовского. 1 июля состоялось заседание парткома ЛГУ, посвященное идейному воспитанию; на нем ректор А. А. Вознесенский поделился предчувствиями по поводу надвигающейся идеологической волны:
«Перед нами стоят очень большие задачи по идейному воспитанию кадров. Вы знаете, как партия относится к этим вопросам. Сейчас в “Культуре и жизни” и в докладе тов. Фадеева на пленуме говорится о наших филологах – Алексееве, Эйхенбауме, Шишмареве. Вы знаете, что их школа сейчас признана неправильной, а они ученики Веселовского. Значит, могут быть всевозможные непонимания, неправильные взгляды и нам нужно быть готовыми встретить их и правильно ориентировать товарищей. На факультете может начаться паника, совершенно ненужная и отражающаяся на работе»[1662].
4 июля Б. М. Эйхенбаум записал в дневнике:
«Замечательное выступление Фадеева на пленуме. Александр Веселовский – дурак, а его ученики – попугаи. Вообще, № “Лит[ературной] газеты” от 29 июня – сплошной восторг. Кажется перехватили. Академия Наук завопит и Фадееву придется “вторично в третий раз” посторониться»[1663].
Обращают на себя внимание постоянные надежды Бориса Михайловича на благополучный исход – им не суждено было сбыться.
Получив очередной номер «Литературной газеты», он записал 11 июля:
«До чего докатилась М. Шагинян! Какую детскую чушь несет Кирпотин! В за– ключ[ительном] слове Фадеев зацепил и меня – в одном ряду с Жирмунским и учениками Веселовского. Ничего не понимает и не знает – все валит в одну кучу. Надо иметь железные силы и нервы, чтобы работать в это дикое время, среди этого мракобесия, лакейства и подлости. До чего же это дойдет? Фадеевы и Рюриковы возглавят русскую литературу и русское литературоведение! Позор, позор, а мы можем только молчать. Так не может продолжаться, но ведь История идет десятилетиями, а мы живем секундами. Каждую секунду надо пережить»[1664].
А пережить пришлось многое…
Исход дискуссии о Веселовском, развернутой журналом «Октябрь», был предрешен. Причем еще задолго до появления 11 марта 1948 г. в партийной газете «Культура и жизнь» статьи «Против буржуазного либерализма в литературоведении», поставившей жирную точку в этом вопросе.
В середине сентября 1947 г., совершенно без опозданий, вышла сентябрьская книжка журнала «Октябрь», где партийный литературовед и критик В. Я. Кирпотин выступил с объемной теоретической работой «Об отношении русской литературы и русской критики к капиталистическому Западу», которой журнал открывал «дискуссию» о наследии А. Н. Веселовского. Разбирая работы Алексея Веселовского, он переходит к поиску истоков низкопоклонства перед иностранщиной и в этой связи дает оценку идеям выдающегося его представителя – А. Н. Веселовского, побивая попутно В. Ф. Шишмарева, В. М. Жирмунского, В. В. Виноградова и пр. А для убедительности своей точки автор призывает в арбитры корифея всех наук, заранее исключая тем самым всякую дискуссионность. Заканчивает В. Я. Кирпотин свой эвр на мажорной ноте: