«Советское литературоведение и советская критика не только должны освободиться от всех следов бессмысленного и вредного низкопоклонства перед культурой капиталистического мира, пережитками идеологии свергнутых революцией классов – они должны стать воинствующей силой, успешно борющейся со всеми проявлениями империалистической реакции и буржуазного разложения, силой, разъясняющей миру новое слово советской литературы, советского искусства, советской культуры»[1665].
Примерно в это же время этот В. Я. Кирпотин был поддержан и одним из ведущих ленинградских литературоведов. 20 сентября 1947 г. со статьей «Александр Веселовский и его эпигоны» выступил в «Литературной газете» заместитель директора Института литературы АН СССР Л. А. Плоткин. Лев Абрамович сетовал:
«…Некоторые наши ученые еще не до конца преодолели влияния буржуазных школ и направлений. К таким школам принадлежит сравнительно-историческая школа. В этой связи возникает вопрос и об Александре Веселовском. ‹…›
Сравнительный метод приводил к чудовищным, по своему национальному самоунижению, антинародным и абсолютно несостоятельным, лживым концепциям развития русской литературы.
Следуя этому методу, академик Перетц утверждал, что между легендой о блудном сыне и романом Тургенева “Отцы и дети” тоже нет никакой разницы. Позднее формалисты, доводя сравнительный метод до логического абсурда, заявляли, что, в сущности, нельзя говорить о различии между басней о Цапле и Журавле и “Евгением Онегиным”.
В наши дни проф[ессор] И. Нусинов в своей печально-известной книжке “Пушкин и мировая литература” пытается доказать, что “Шекспир… во многом предвосхищает Толстого. Его Клеопатра во многом созвучна Наташе Ростовой и Анне Карениной”.
То же насильственное и механическое сближение творчества русских писателей с западноевропейскими образцами мы встречаем в работах Л. Гроссмана, Б. Эйхенбаума и других»[1666].
Не прибавил оптимизма и приезд в город руководства ССП СССР:
«В Ленинград приехали генеральный секретарь Союза советских писателей А. Фадеев и заместитель генерального секретаря К. Симонов. 26 ноября состоится общее собрание ленинградских литераторов, на котором А. Фадеев выступит с докладом об основных задачах Союза писателей»[1667].
На состоявшемся 26 ноября под председательством А. А. Прокофьева общем собрании ленинградских писателей генеральный секретарь правления ССП выступил с докладом «Вопросы Союза советских писателей». Добрую половину доклада он посвятил поставленной Центральным Комитетом ВКП(б) задаче – борьбе с пресмыкательством перед иностращиной и, в частности, поскольку на собрании присутствовал весь цвет ленинградского литературоведения, вопросу о А. Н. Веселовском.
Начав речь об этом выдающемся русском ученом, Фадеев перешел и на традиционное обвинение ленинградской науки в формализме:
«Нельзя было не обратить внимания на то, что многие из профессоров старшего поколения, а через них и более молодого поколения, относятся совершенно апологетически к этой школе, что не соответствует марксистско-ленинской школе, а соответствует только этой школе, этой науке. А факт остается фактом, что, при всей величайшей эрудиции, работоспособности и талантливости Александра Веселовского, он не принадлежал к школе русских революционных демократов, он принадлежал к другой литературной школе, и напрасно некоторые старые профессора пытаются, опираясь на отдельные социологические положения у Веселовского, которые являются чрезвычайно общими, – пытаются совершенно ликвидировать ту кардинальную принципиальную грань, которая существует между его школой и школой революционных демократов. Дело в том, что он был довольно вульгарным буржуазным позитивистом, а наши революционные демократы были революционерами-материалистами, как Чернышевский, поднимавшийся до диалектического понимания проблем материализма. Наши революционные демократы были глубоко национальной школой, которая выросла на почве революционного народного движения, и именно в силу того, что они выросли на дрожжах крестьянских революций, мы их называем революционными демократами – именно поэтому они были глубоко национальными, а Веселовский был выучеником другой школы, германо-романской литературной школы, хотя он, как человек, несомненно, очень крупного литературного дарования, превзошел многих и многих учителей в области этой школы, и, несомненно, ему принадлежит много догадок, которые марксистско думающий человек всегда может и должен использовать (поскольку мы являемся наследниками всего, что было создано), но мы не должны забывать, что эта наука зиждется на другой концепции. ‹…›
Все забывают в объяснении школы наших революционных демократов и школы Веселовского тот естественный факт, который состоит в том, что здесь должно быть применено то же самое, чем мы сейчас определяем всякую ценность нашей науки, то есть связь ее с политикой. Ведь еще Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Салтыков-Щедрин, Плеханов, Горький, Ленин – ведь это люди, у которых литературные их взгляды рождались на почве революции, на почве непосредственной связи с вопросами политики. А взгляды Веселовского – это были взгляды, типичные для либеральной науки. Они вырастали независимо от проблемы революции и проблемы политики. А что же может быть правильного в литературной науке, из которой исключено самое главное, то есть вопросы политической борьбы и вопросы революции?
Поэтому, когда мне приходится читать, что вот-де обижают Веселовского (к сожалению, это нигде не публикуется, а мы были бы готовы предоставить страницы наших журналов, но дело в том, что профессора до сих пор предпочитают всякие эпистолярные произведения – докладные записки, письма, вплоть до письма в ЦК, и т. п.), – когда мне приходится читать такие вещи, у меня всегда возникает вопрос: почему не поставить это так, чтобы дискуссия была широкая и открытая? Почему мы не видим в газетах и журналах статей на эту тему? Дискуссии происходят, но закрытые, в учебных заведениях, где ученые, литературоведы и критики с улыбкой глядят на меня, как на некоего “зачинателя” в этой области и “зачинателя”, который не обладает необходимыми познаниями, человека невежественного в данной области, и вдруг приходит в голову, что да, с точки зрения литературоведов и критиков, быть может, я действительно являюсь невеждой, но суждение-то свое я могу иметь? И скажу прямо: конечно, я всего Веселовского не читал и читать не буду – просто по недостатку времени. Но все дело в том, что в этой постановке вопроса есть то самое главное и важное зерно, которое всегда и всюду должны мы искать. Как может быть иначе? Каким же образом можем мы, последователи марксистско-ленинской науки, не задумываться, что у нас, наряду со школой революционных демократов, существовала школа, которая не была продуктом нашего национального развития, которая не стояла на последовательных материалистических позициях своего времени, которая в смысле передовых позиций была не революционной, а была либеральной? И мы знаем, что очень многие стороны этого учения Веселовского были унаследованы формалистами. А кто, как не формалисты, были главными проводниками аполитической литературы на протяжении всего периода советской власти, на протяжении всей борьбы литературных взглядов? Во всей борьбе литературных взглядов, как бы сторонники формалистических тенденций ни переползали с позиций формализма на марксистско-ленинские позиции (я не говорю о тех, кто, принадлежа к формализму, затем путем анализа и пересмотра своих взглядов, отказался от формалистических позиций и может перейти на марксистско-ленинские позиции), – но формализм, как течение, всячески приспособляющийся, интерпретирующийся по-разному, этот формализм вырос из худших традиций Веселовского, и потому мы должны сказать, что эти традиции являются глубоко не патриотической школой.
Как же мы можем не задуматься над тем, что никогда не приходило в голову, – что на протяжении целого ряда лет больше половины диссертаций защищалось только по темам западноевропейской литературы? Почему никто не задумывается, что и до сих пор многие лучшие достижения нашей русской литературной, русской национальной мысли объявляются просто пересаженными из Западной Европы?
Люди обвиняют меня, человека, который поставил этот вопрос, в невежестве, но умалчивают тот факт, над которым им, образованным людям, надо задуматься, – что этот антинациональный, антипатриотический характер целого ряда работ Веселовского прекрасно понимали такие революционные демократы, как Салтыков-Щедрин, что у него есть целая полемика с Веселовским, идущая по этой линии.
Следовательно, речь идет не о том, что пришли какие-то варвары, которые хотят изничтожить крупнейшего русского ученого. Все, что есть за ним крупного, остается, но что пора с точки зрения развития марксистско-ленинской науки, пора отказаться от этого ползания в хвосте того, что писали до него, лежать на засаленном тюфяке, а беспрерывно работать критической мысли не для ниспровержения исторических ценностей, когда они правильны, а для того, чтобы правильно исторически в них разобраться.
Если бы не было в этой школе последователя – Алексея Веселовского, если бы не было идиотического продолжения в худшем смысле школы Веселовского, – этот вопрос не приходилось бы ставить так остро, но его приходится ставить, потому что это еще не изжито в умах. Когда пришлось заняться историей, как долго приходилось толкаться, пока не преодолели взгляды Покровского, потому что большая категория людей сложилась под влиянием этих взглядов. Так и в литературоведении приходится возвращаться к прошлому и критически пересматривать с точки зрения новых задач.
Поэтому мне кажется, что неправильно ведут себя многие марксистско-ленинские ленинградские литераторы, которые из боязни прослыть невеждами или боясь, что их в ученой среде присоединят к варварам, они боятся (хотя это их обязанность) взять и пересмотреть очень многое из того, что писал Веселовский, очень серьезно, очень научно пересмотреть его апологетов от прошлых до нынешн