Вместе с тем в постановление ЦК были включены слова о «грубой политической ошибке» Ленинградского горкома ВКП(б). То обстоятельство, что именно Г. М. Маленков, поддерживая Сталина, предъявил претензию к горкому, имеет свои причины. Он прекрасно знал, что ответственность за это лежала и на секретаре ЦК А. А. Кузнецове, некогда протеже Жданова, а в то время очевидном фаворите Сталина.
Алексей Александрович Кузнецов, работавший в ленинградских партийных органах с 1932 г., бывший впоследствии при Жданове 2-м секретарем Ленинградского горкома, сменил Андрея Александровича в январе 1945 г. на посту 1-го секретаря обкома. И хотя отношения Жданова и Кузнецова не были безоблачными, Жданов использовал способности Кузнецова, переложил на него взаимодействие с НКВД и НКГБ. Но 18 марта 1946 г. Сталин, который помнил и ценил Кузнецова за работу в Ленинграде, провел на пленуме ЦК решение о переводе Кузнецова в Москву с назначением на должность секретаря ЦК и члена Оргбюро ЦК. Более того: 13 апреля 1946 г. Кузнецов постановлением Политбюро утвержден вместо Маленкова начальником Управления кадров ЦК ВКП(б) и наделен полномочиями председателя на заседаниях Секретариата ЦК[266].
Так Сталин, подняв Кузнецова, противопоставил его Маленкову, умудрившись при этом не ущемить Жданова. И если против Жданова, в силу его исключительного положения, никто из членов Политбюро тогда не мог выступать, то на Оргбюро вдруг появилась четкая возможность поумерить пыл амбициозного Кузнецова: именно он, исходя из распределения обязанностей между секретарями ЦК, отвечал в том числе за «вопросы руководства работой обкомов партии областей, входящих в РСФСР»[267].
Да и сам Кузнецов, как видно из приведенных выше фрагментов записи заседания Оргбюро, уже заранее сильно беспокоился: сам звонил в Ленинград и наводил справки у ленинградского руководства по поводу литературных дел. Иными словами, в ЦК была традиционная рабочая ситуация – напряженное соперничество, где каждый подсиживал товарища и пытался использовать малейшую оплошность для его дискредитации. Однако Кузнецов – куратор партийных органов Ленинграда – вышел сухим из воды.
Вряд ли стоит за этим видеть тот факт, что Жданов, дабы оттенить вину горкома и обкома, умышленно акцентировал вопрос на идеологическом провале в писательской среде и в первую очередь на «пошлых» произведениях Зощенко и «безыдейной» поэзии Ахматовой. Ведь Жданов, как и все остальные, лишь поддерживал то направление удара партийной критики, которое указал Сталин.
А Сталин изначально не стремился задействовать в этой игре партийные органы Ленинграда – он намеревался навести порядок именно в «загнивающей» писательской среде, и именно этому посвящена большая часть его выступления. И если бы Сталин хотел произвести перетряску в ленинградском руководстве, то он бы не оставил без внимания конфуз, случившийся на Оргбюро с П. С. Попковым, не отраженный в стенограмме ЦК, но сохранившийся в воспоминаниях П. И. Капицы:
«Место занял первый секретарь ленинградского горкома Попков, темнокожий, похожий на цыгана. Он стоял с видом провинившегося комсомольца.
– Должен признаться, – говорил, – заела текучка. Блокада, теперь восстановление… Не всегда удавалось прочитывать “Красную Звезду”…
– Как? Как? – перебил его Сталин.
Словно мальчишка, не выучивший уроков, Попков с просящим лицом повернулся к нам: “Подскажите-ка, как называется ваш проклятый журнал?” Чувствовалось, что до истории с обезьянкой ему не доводилось брать его в руки.
Мы принялись шепотом подсказывать:
– “Звезда”… просто “Звезда”!
– Да фу-ты, господи, “Звезда”, – подхватил Попков. – Перепутал с газетой “Красная звезда”.
Сталин, видимо, услышал подсказку, потому что понимающе ухмыльнулся в усы и неторопливо стал ломать папиросы, вытащенные из красной коробки, и набивать добытым табаком трубку.
Попков сник, говорил упавшим голосом, и уже не было озорства в его темных глазах»[268].
Но так случилось, что оставленные Сталиным без особенного внимания попытки Маленкова заострить внимание главы государства на вине Ленинградского горкома впоследствии в историографии стали рассматриваться как нечто большее, даже зловещее. Именно в репликах Маленкова на заседании Оргбюро подавляющее большинство историков видит зарождение грядущего «ленинградского дела».
На наш взгляд, это лишь совпадение, так как именно это заседание Оргбюро было вообще очень памятным, было застенографировано, отражено в мемуарах несколькими его участниками и имело невиданно громкие последствия. О накале страстей в этот вечер говорит одно то, что редактор «Звезды» Виссарион Саянов, которому досталось на заседании едва ли не больше других, не смог долго сдерживаться и открыто плакал во время обсуждения[269].
Что же касается самого Маленкова, то он был настолько раздавлен «делом авиационной промышленности» (лишившись 4 мая поста секретаря ЦК)[270], что вряд ли наказание деятелей Ленинградского горкома его так сильно волновало. Его волновал вопрос о том, как бы остановить дальнейшее усиление роли Кузнецова, который уже обошел его в иерархии сталинского окружения. Кроме того, внимание Маленкова к неправомерным действиям Ленинградского горкома объясняется еще и чертами его характера и многолетней работой в аппарате ЦК.
Маленков, опытный партийный функционер, начальник Управления кадров ЦК с 1939 г., был вообще очень внимателен и скрупулезен в разборе подобных дел, «не стремился вникать в тонкости диалектики, зато очень интересовался фактами»[271] и, говоря словами Молотова, был «способный аппаратчик»[272]. Подобную въедливость, сведения о которой сохранила другая стенограмма, он обнаружил во время совещания по проблемам немецкой классической философии, проводимого им без участия Сталина в 1944 г. Тогда Маленков вывел на чистую воду Г. Ф. Александрова и М. Б. Митина – редакторов «Истории философии» (лауреатов Сталинской премии), даже не читавших сданного в печать тома[273].
Но вернемся на заседание Оргбюро ЦК. Тот факт, что Ленинградский горком утвердил Зощенко в составе редакции «Звезды», был озвучен в день заседания, 9 августа. Кузнецову и Жданову он, конечно же, был известен ранее, хотя бы по телефонным справкам из Ленинградского горкома. Но именно 9 августа датировано первое ознакомление сотрудников ЦК с копией протокола этого решения, согласно привычной процедуре доставленной 21 июля в Управление по проверке парторганов ЦК[274]. При этом некоторые исследователи связывают такой факт со «зловещей» ролью Маленкова: «Перед заседанием у Маленкова на руках оказался козырь – постановление Ленинградского горкома – кардинально переменивший ход заседания»[275].
Несомненно, во время предварительных рассмотрений на Секретариате ЦК этот «козырь» был общеизвестен, да и без всякого обращения к копии протокола было ясно, что утверждение членом редколлегии журнала фигуранта постановления ЦК без особого на то разрешения Секретариата ЦК – очевидный просчет горкома. И это было ясно абсолютно всем, без всяких копий протоколов. Единственное, с чем может быть связано ознакомление с копией решения именно 9 августа, – уточнение того, что под решением стоит именно подпись Капустина, а не самого Попкова (это было необходимо для подготовки оргвыводов), а также для того, чтобы увидеть этот документ, а не судить по многочисленным ссылкам на него.
Причем не важно даже, каким образом стал Зощенко членом редколлегии и знал или не знал ЦК об этом решении: пока Сталин не обругал писателя, это было безразлично абсолютно всем, но теперь необходимо было найти виновных. И, конечно, они найдены были на местах, а отнюдь не в ЦК.
О решении горкома еще раз повторил на Оргбюро сам Попков: «Когда обсуждали последний состав редакции, я не был, но они все рекомендовали Зощенко»[276]. Собственно, именно после этих слов и последовал вопрос Маленкова: «Зачем Зощенко приютили?» Маленков задал вполне уместный, особенно с учетом его опыта в курировании работы партийных органов, вопрос.
Также сохраняется вероятность того, что 9 августа – еще до заседания Оргбюро – с документом были в протокольном порядке ознакомлены члены Оргбюро. Или же решение фигурировало в каких-то иных подготовительных действиях, предшествовавших заседанию Оргбюро. Ведь если писатели, приехавшие 7-го числа и утром узнавшие в ЦК о причине экстренного вызова, оставались два дня в гостинице и ждали вызова, то секретари Ленинградского горкома, приехавшие в тот же день и поселившиеся в той же гостинице, явно не поехали на обзорную экскурсию по столице, а отправились в ЦК. И конечно же, поскольку главная претензия была известна, зашла речь и о решении горкома. Словом, вопрос утверждения Зощенко решением горкома являлся, по сути, секретом полишинеля. В любом случае при такой вопиющей ситуации вина горкома имелась и без того, а решение об утверждении Зощенко лишь ее усугубило.
Кроме того, подлинник решения Бюро Ленинградского горкома № 253/2 от 27 июня 1946 г. указывает, что «выписки были посланы Широкову, Капице и т. Еголину ЦК ВКП(б)». Последнее подчеркнуто. Секретариат Управления пропаганды ЦК ВКП(б) взял этот вопрос под контроль 1 июля 1946 г. с пометкой: «Срок исполнения 7 июля». «То есть о ленинградском решении в Москве знали и в течение месяца никакого криминала в нем не видели»[277]