Конечно, такая ожесточенность постановления по отношению к писателям была призвана лишний раз оттенить партийное руководство Ленинграда. Сын Жданова писал впоследствии: «Мне давно не дает покоя мысль, что отец интуитивно чувствовал приближение “ленинградского дела” и решил как-то предупредить и смягчить удар шумным отвлекающим маневром»[297]. Однако слова Ю. А. Жданова нам кажутся субъективными – его отец в тот момент выполнял волю Сталина и вряд ли мог помыслить о будущей кровавой интриге.
Что касается инициатора и вдохновителя постановления – самого И. В. Сталина, то его роль в подготовке документа Жданов озвучил 15 августа на собрании партактива Ленинграда, и в этом можно видеть истинную роль человека, долгие годы вершившего судьбу страны:
«Мне поручено Центральным Комитетом партии дать разъяснения решения ЦК от 14 августа о журналах “Звезда” и “Ленинград” Должен сказать, что этот вопрос на обсуждение Центрального Комитета поставлен по инициативе товарища Сталина, который лично ознакомился с состоянием этих журналов, читает их и предложил Центральному Комитету обсудить вопрос о недостатках в руководстве этих журналов. Товарищ Сталин лично принимал участие в Оргбюро ЦК, обсуждавшем этот вопрос, и дал руководящие указания, которые легли в основу решения Центрального Комитета партии, которые я обязан вам разъяснить»[298].
Когда вслед за постановлением формировался состав редколлегии журнала «Звезда», то этим также руководил А. А. Жданов. Еще в Москве он разговаривал по этому поводу с А. А. Прокофьевым и П. И. Капицей:
«– Мне с вами нужно посоветоваться о новом составе редколлегии “Звезды”, – сказал Андрей Александрович. – В постановлении указано, что главным редактором будет Еголин с сохранением за ним должности заместителя начальника Управления пропаганды ЦК. Он сможет только наездами бывать в Ленинграде. Кто из ваших будет его замещать?
Прокофьев предложил мою (т. е. П. И. Капицы. – П. Д.) кандидатуру, но, оказывается, меня уже определили в ответственные секретари. Сталин брал за основу редакции партийных газет, в которых вторым лицом был ответственный секретарь.
– Хорошо, – согласился Жданов, – пусть исполняет две должности.
В редколлегию вошли еще Прокофьев, Борис Лавренев, драматург Борис Чирсков и философ Евгений Кузнецов.
– Надо еще кого-то из литературных критиков ввести, – предложил Жданов. – Только с русской фамилией.
Мы принялись перебирать имена ленинградских критиков. Из блокадников никого не осталось. Те, что эвакуировались с университетом, не годились. О них фронтовики говорили: “Они защищали не Родину, а свои диссертации”. Многие еще служили в армии и находились за пределами Советского Союза. Прокофьев вспомнил Валерия Друзина, который когда-то писал стихи, потом стал критиком и преподавателем литературы. Он был на войне, в армии вступил в партию.
– Хорошо, – согласился Жданов. – Мы попросим его демобилизовать и направим в Ленинград»[299].
30 августа 1946 года Секретариат ЦК утвердил состав редколлегии журнала «Звезда»: главный редактор А. М. Еголин, секретарь редакции П. И. Капица, члены редколлегии Б. А. Лавренев, А. А. Прокофьев, Б. Ф. Чирсков, Е. М. Кузнецов, В. П. Друзин[300]. Таким образом, из утвержденных Ленинградским горкомом 16 июня 1946 г. членов редколлегии в новый состав не попали не только Зощенко и упоминавшийся в постановлении Юрий Герман, но и обладатель нерусской фамилии, член ВКП(б), литературовед и критик Б. С. Мейлах.
Постановление ЦК навело порядок не только в ленинградских журналах, но и в советской литературе вообще. К. М. Симонов писал позднее:
«…В конце войны, и сразу после нее, и в сорок шестом году довольно широким кругам интеллигенции, во всяком случае, художественной интеллигенции, которую я знал ближе, казалось, что должно произойти нечто, двигающее нас в сторону либерализации, что ли, – не знаю, как это выразить не нынешними, а тогдашними словами, – послабления, большей простоты и легкости общения с интеллигенцией хотя бы тех стран, вместе с которыми мы воевали против общего противника. Кому-то казалось, что общение с иностранными корреспондентами, довольно широкое во время войны, будет непредосудительным и после войны, что будет много взаимных поездок, что будет много американских картин – и не тех трофейных, что привезены из Германии, а и новых, – в общем, существовала атмосфера некой идеологической радужности, в чем-то очень не совпадавшая с тем тяжким материальным положением, в котором оказалась страна, особенно в сорок шестом году, после неурожая.
Было и некое легкомыслие, и стремление подчеркнуть пиетет к тому, что ранее было недооценено с официальной точки зрения. Думаю, кстати, что выбор прицела для удара по Ахматовой и Зощенко был связан не столько с ними самими, сколько с тем головокружительным, отчасти демонстративным триумфом, в обстановке которого протекали выступления Ахматовой в Москве, вечера, в которых она участвовала, встречи с нею, и с тем подчеркнуто авторитетным положением, которое занял Зощенко после возвращения в Ленинград. Во всем этом присутствовала некая демонстративность, некая фронда, что ли, основанная и на неверной оценке обстановки, и на уверенности в молчаливо предполагавшихся расширении возможного и сужении запретного после войны. Видимо, Сталин, имевший достаточную и притом присылаемую с разных направлений и перекрывавшую друг друга, проверявшую друг друга информацию, почувствовал в воздухе нечто, потребовавшее, по его мнению, немедленного закручивания гаек и пресечения несостоятельных надежд на будущее»[301].
Но произошло иное:
«ЦК указал советским писателям и деятелям искусства на необходимость правдиво отображать жизнь советского общества в его непрестанном движении к коммунизму, горячо поддерживать все новое, коммунистическое, бичевать пережитки, мешающие советским людям идти вперед. При этом подчеркивалась необходимость повысить требовательность к художественному мастерству писателя. ЦК призвал мастеров художественного слова к разоблачению реакционной буржуазной идеологии, лживых теорий апологетов капитализма»[302].
Результат этого воздействия общеизвестен.
ЦК партии о кинофильме «Большая жизнь»
9 августа 1946 г., в день обсуждения ленинградских журналов, Оргбюро ЦК ВКП(б) рассмотрело и вопрос о кинофильме «Большая жизнь». Вот запись обсуждения со слов Вс. Вишневского, присутствовавшего на заседании:
«После перерыва с докладом о кинофильме “Большая жизнь” ч. 2 (реж[иссер] Луков) выступил т. Жданов. Когда он говорил о подборе героев картины, Сталин бросил реплику:
– В фильме один старый рабочий, и того ухитрились споить!
Затем он выступил с речью и сказал:
– Отношение к теме и предмету, которые берут мастера, несерьезное, безответственное. Возьмем настоящих художников. Чаплин по три года молчит. Изучает до деталей. Так же работали и наши классики. А у нас? Легкость нетерпеливая в работе Пудовкина. Не потрудился изучить тему. Как он рассуждал? Черное море – живописное море, я – Пудовкин, сойдет! Не понял Синопский бой, не знал даже, что мы победили тогда! Что же получилось? Недобросовестное отношение к своим обязанностям на глазах всего мира (речь идет о картине “Адмирал Нахимов”. – Л. Б.). Эйзенштейн тоже внес в историю что-то свое. Показал дегенератов, а не опричников (речь идет о 2-й части “Ивана Грозного”. – Л. Б.). Россия была вправе карать врагов. Грозный – умный, государственный муж, государственный деятель. Что же на экране? Грозный – не то Гамлет, не то убийца. Нам необходимо научить наших людей добросовестно относиться к своим обязанностям.
“Большая жизнь” – обязывающее название. Больно смотреть! Показано ли восстановление Донбасса, где механизация Донбасса? Это – не сегодняшний Донбасс.
Вишневский рассказывает, что на заседании выступал инженер-угольщик и резко критиковал картину за безграмотность. Сталин встал и очень внимательно слушал.
Режиссеры просили разрешения исправить картины.
Сталин: Сколько израсходовали?
Калатозов: 4500 тысяч.
Сталин: Плакали денежки!
Когда режиссеры настаивали, Сталин встал, подумал две-три минуты и сказал, как бы решая вслух:
– Вот просят поправить. Вот Пудовкину дали шесть месяцев – не успевает. Трудно вам будет – новых лиц… Это трудно будет сделать… Запишем тогда так: пусть художественный совет представит нам еще раз проект деловых исправлений. Вернемся еще раз»[303].
4 сентября Оргбюро ЦК приняло постановление «О кинофильме “Большая жизнь”». 10 сентября оно было опубликовано в «газете для газет» – «Культуре и жизни», а 14 сентября – в «Литературной газете». Его основные положения суть:
«ЦК ВКП(б) отмечает, что подготовленный Министерством кинематографии СССР кинофильм “Большая жизнь” (вторая серия, режиссер Л. Луков, автор сценария П. Нилин) порочен в идейно-политическом и крайне слаб в художественном отношении. ‹…›
В фильме извращается перспектива послевоенного восстановления нашей промышленности, основанного на передовой технике и на высокой культуре производства. ‹…› Изображение отношений между государственными организациями и коллективом рабочих является насквозь фальшивым и ошибочным, так как известно, что в нашей стране всякая инициатива и почин рабочих пользуются широкой поддержкой со стороны государства.
В этой связи в фильме фальшиво изображены партийные работники. ‹…› Постановщики фильма изображают дело таким образом, будто бы партия может исключить из своих рядов людей, проявляющих заботу о восстановлении хозяйства. ‹…›