Третья «ошибка» касается одного из наиболее знаменитых споров в истории науки – гелиоцентризма как системы мироздания, или же, словами секретаря ЦК, «Каким образом движение пятен на Солнце подтвердило учение Коперника?».
Солнечные пятна, о которых говорит А. А. Жданов, он наверняка мог бы наблюдать и сам, если бы обратил свой взор от светила земного к светилу небесному. Солнечные пятна были известны еще ученым Античности и Древнего Китая. В современной Галилею научной мысли главенствовала позиция Аристотеля, выраженная им в трактате «О небе». Суть ее состояла в том, что Солнце представляется совершенным, покрытым твердой оболочкой небесным телом, которое не может иметь на себе пятен или иных признаков несовершенства. Вследствие этой теории солнечные пятна объяснялись совмещением проекций движущихся планет с солнечным диском.
Но в 1610 г. внимание к пятнам на солнце проявил Галилео Галилей:
«По собственному утверждению Галилея, он впервые заметил их в конце 1610 г., но, по-видимому, не обратил тогда на них особенного внимания; и хотя он показывал их нескольким друзьям как любопытный объект, однако не делал формального объявления о своем открытии до мая 1612 г., когда это открытие было сделано, независимо от него, Гарриотом в Англии, Иоганном Фабрицием (1587–1615) в Голландии и Христофором Шейнером (1575–1650) в Германии и обнародовано Фабрицием (июнь 1611 г.). Солнечные пятна наблюдались уже раньше невооруженным глазом, но их обыкновенно объясняли прохождением Меркурия по диску Солнца. Присутствие на Солнце “позорных” темных пятен, “изменчивость” их формы и положения, их внезапное появление и исчезновение – все это было весьма не по нутру сторонникам старого взгляда, по которому небесные тела нетленны, совершенны и неизменны. ‹…› В трех письмах к своему другу Вельзеру, богатому аугсбургскому купцу, написанных в 1612 году и напечатанных в след'ующем году, Галилей, изложив полностью свои открытия, беспощадно разрушает эти воззрения; он доказывает, что солнечные пятна должны находиться поблизости или на самой поверхности Солнца; что наблюдаемые движения точно таковы, какими они должны быть, если пятна неразрывно связаны с Солнцем, которое обращается на своей оси приблизительно раз в месяц»[356].
Вскоре открытие вращения Солнца подтолкнуло ученого к более серьезным выводам, которые Галилей представил в своем знаменитом письме к Бенедетто Кастелли от 21 декабря 1613 г.:
«В самом деле, как я обнаружил и неопровержимо доказал, Солнце вращается вокруг себя, делая свой полный оборот примерно в течение лунного месяца; таким же образом происходят обращения и других небесных тел. Далее, с большой вероятностью и с большим основанием можно полагать, что Солнце, как величайшее орудие природы, являющееся как бы сердцем мира, сообщает всем планетам не только свет, который они излучают затем вокруг себя, но и движение. Если теперь, согласно с учением Коперника, мы припишем Земле в первую очередь суточное обращение, то кому же не станет ясно, что для того, чтобы остановить всю систему, не нарушая дальнейшего взаимного обращения планет, но лишь увеличив продолжительность дневного освещения, для этого достаточно остановить Солнце»[357].
А в 1615 г. Галилей, уже полностью уверенный в том, какое небесное тело стоит в центре мироздания, пишет об этом со свойственной ему метафоричностью слога в «Послании Кристине Лотарингской»:
«…Оно, будучи властелином природы, является также сердцем и душой мира и сообщает окружающим телам не только свет, но и движение, вращаясь само по себе; так как при остановке сердца прекращается движение частей тела животного, то, если бы Солнце остановилось, прекратилось бы и вращение планет»[358].
В «Диалоге о двух главнейших системах мира» Галилей представил в окончательном виде свою гипотезу о том, что характер движения пятен по солнечному диску косвенно доказывает вращение Земли вокруг Солнца, а не наоборот[359]. И хотя эта гипотеза оказалась ошибочной (для доказательства указанного тезиса было более чем достаточно открытых Галилеем спутников Юпитера), она придавала Галилею больше убежденности в борьбе за учение Коперника.
Но доказательство принадлежности пятен самому светилу, опровергающее господствовавший тогда тезис Аристотеля о совершенстве небес, имело чрезвычайное значение для доказательства несостоятельности всей прежней системы мира. Именно поэтому доказательство движения пятен на солнце, оказавшееся одним из важнейших астрономических открытий Галилея, имело столь серьезное значение для доказательства учения Коперника. Галилей, как справедливо указано в приведенных А. А. Ждановым словах из книги Г. Ф. Александрова, «видит в этом и в других открытиях подтверждение учения Коперника о гелиоцентрическом строении нашей солнечной системы».
Таким образом, познания секретаря ЦК ВКП(б) по основополагающим вопросам естествознания оказались не столь глубокими, как ему казалось, а стремление проявить эрудицию – не слишком обоснованными.
При этом показателен именно сам факт того, как А. А. Жданов без тени сомнения обращается к совершенно неведомым ему областям науки с твердым осознанием собственной правоты. Безусловно, в этом он был отражением «корифея всех наук», который, прочитав заранее ждановский доклад, внес свои исправления.
Одновременно А. А. Жданов является и наследником тех, кто за несколько столетий до него посчитали доказательства гелиоцентрической системы мира абсурдными: как Инквизиция в 1633 г. осудила Галилея лишь за попытку толкования Святого Писания, не вникая в суть его аргументации и не обращая внимания на прогресс естествознания первой трети XVII столетия, так и главный сталинский идеолог послевоенной эпохи не обращает никакого внимания на основное завоевание научной революции XVII в. – доказательство гелиоцентризма, отстаивая завоевания совершенно другой революции.
Учитывая сказанное, небезынтересен другой вопрос – каким образом эти перлы партийного идеолога, которые можно охарактеризовать не только употребленным им словом «абсурд», но даже как откровенная ересь, оказались не только не забыты, но и канонизированы – суммарный тираж изданий этого выступления за 1947–1953 гг. намного превысил миллион экземпляров[360].
Такое обстоятельство требует объяснения. Дело в том, что отдельным пунктом постановления ЦК ВКП(б) от 22 апреля 1947 г. «О дискуссии по книге тов. Александрова “История западноевропейской философии”» было указано следующее: «Все выступления должны быть застенографированы и после дискуссии стенограммы должны быть опубликованы отдельным изданием»[361]. И действительно, первый номер нового журнала «Вопросы философии» оказался невиданного для журнала объема; он содержал стенограмму «Философской дискуссии», причем выступление А. А. Жданова сохранило в себе и приведенные выше перлы по вопросам естествознания. Это кажется удивительным – ведь среди участников дискуссии было немало действительно выдающихся знатоков естествознания (во главе с президентом АН СССР С. И. Вавиловым). Кроме того, главным редактором «Вопросов философии» был утвержден подлинный титан в этой области – Бонифатий Михайлович Кедров (1903–1985). Несомненно, они понимали всю несостоятельность высказываний секретаря ЦК, но предпочли не акцентировать на этом внимание.
Естественно, Б. М. Кедров сгладил бы эти слова при публикации, но тому неожиданно возникло серьезное препятствие, о котором он позднее вспоминал:
«Помощники А. А. Жданова передали мне полный текст материалов философской дискуссии для помещения их в No. 1 журнала, причем строго-настрого запретили вносить какие-либо изменения, поскольку, как они сказали, по указанию И. В. Сталина дискуссия была совершенно свободной и каждому была предоставлена возможность говорить все, что он хотел или считал нужным сказать. Мне было дано несколько дней на то, чтобы выпустить в свет весь этот материал в No. 1 журнала. Я не стал перечитывать устных выступлений, которые я слышал все до единого, но тексты приложенных речей прочитал очень внимательно. Среди них я обнаружил несколько речей, в которых, на мой взгляд, содержались совершенно недопустимые вещи; публиковать такие вещи, по-моему, было нельзя, даже несмотря на указание Сталина. Сейчас я помню два таких случая. Во-первых, в тексте речи проф[ессора] А. К. Тимирязева обливались буквально грязью наши советские ведущие физики – А. Ф. Иоффе, В. А. Фок, С. И. Вавилов и другие, как в философском, так и в идейно-политическом отношении. Во-вторых, не годился весь текст от начала до конца речи некоего Аджемяна, который проводил идею о необходимости союза между философией диалектического материализма и православием. Он писал, что подобно тому, как при наличии трактора нужна и лопата, так в борьбе против католицизма и Ватикана может пригодиться нам (как “трактору”) и православная церковь в качестве идейного союзника (“лопаты”).
Я написал Жданову письмо, что, будучи главным редактором, не могу подписать к печати подобные вещи, так как они позорят нашу философию, и просил разрешения вычеркнуть из текста речи А. К. Тимирязева клеветнические выпады против ведущих физиков, а текст речи Аджемяна снять совсем.
Через несколько дней Жданов пригласил меня к себе и прочитал свое письмо к Сталину по поводу моих предложений. Он пояснил при этом, что так как от Сталина исходило указание провести дискуссию как совершенно свободную, то теперь для любого ограничения чьего бы то ни стало места требуется личное разрешение от Сталина. В ответ же на письмо Жданова, по его словам, Сталин ему позвонил и дал согласие на предложенные мною изменения»