х композиторов»[423].
Как говорится в тексте постановления, 10–13 января 1948 г. в ЦК ВКП(б) было спешно организовано совещание деятелей советской музыки, подготовкой которого занимался Д. Т. Шепилов, а непосредственно проводил А. А. Жданов. После сурового доклада главного партийного идеолога (однако не такого зубодробительного, как его ленинградский доклад по постановлению от 14 августа 1946 г.), присутствующие деятели – партийные и музыкальные – в течение трех дней обсуждали проблемы своей «отрасли». Кроме более чем 70 участников-музыкантов в совещании приняли участие и четыре секретаря ЦК ВКП(б) – А. А. Жданов, А. А. Кузнецов, М. А. Суслов и Г. М. Попов.
«Андрей Александрович ярко, правдиво, глубоко раскрыл организационное и внутреннее содержание всего музыкального процесса, охарактеризовал те нездоровые явления, которые тормозят развитие советской музыкальной культуры, и наметил пути ее дальнейшего расцвета»[424].
Композиторы держались достаточно дружно и критиковали себя и коллег сдержанно. Наиболее резкие слова о современной музыке, полностью разделяющие точку зрения Жданова и ЦК, были сказаны профессором Московской консерватории А. Б. Гольденвейзером:
«Когда я слушаю грохочущие фальшивые сочетания современных симфоний и сонат, я с ужасом чувствую – страшно сказать, – что этими звуками более свойственно выражать идеологию вырождающейся культуры Запада, вплоть до фашизма, чем здоровую природу русского, советского человека»[425].
На этом совещании прозвучали попытки переложить ответственность с композиторов на музыкальных критиков (что впоследствии удастся А. А. Фадееву и спровоцирует так называемую борьбу с космополитизмом).
Ю. А. Шапорин в своем выступлении говорил об идущих от критиков модернистских веяниях и констатировал, что «некоторые наши критики недостаточно ценят наше музыкальное искусство» и «допускают неверную оценку произведений»[426]. Музыковед Т. Н. Ливанова отметила, что в музыкальной критике «дело обстоит катастрофически»[427] и критика существует лишь в виде «бюро по захваливанию»[428]. Ей вторил дирижер Симфонического оркестра СССР К. К. Иванов:
«Спит наша музыкальная критика. За последние годы свелась эта критика к тому, что к некоторым нашим маститым композиторам прикрепились некоторые критики и поют им дифирамбы – только о них, только о них, а о других ни слова. ‹…› Имена таких критиков, как [Д. А.] Рабинович, Матиас [М. А.] Гринберг, [С. И.] Шлифштейн, всем хорошо известны – это те, которые покрупнее»[429].
Но поскольку основная проблема критиков, по словам Жданова, была в том, что они были «подхалимского типа»[430], то их пока не рассматривали в качестве самостоятельного деструктивного сообщества, как впоследствии было с критиками литературными. Хотя и здесь, как следует из перечисления фамилий, была намечена определенная национальная линия.
В своем заключительном выступлении на совещании А. А. Жданов коснулся пресмыкательства перед Западом:
«Что касается современной буржуазной музыки, находящейся в состоянии упадка и деградации, то использовать из нее нечего. Тем более несуразным и смешным является проявление раболепия перед находящейся в состоянии упадка современной буржуазной музыкой. ‹…› Интернационализм в искусстве рождается не на основе умаления и обеднения национального искусства. Наоборот, интернационализм рождается там, где расцветает национальное искусство. Забыть эту истину – означает потерять руководящую линию, потерять свое лицо, стать безродными космополитами»[431].
Постановление ЦК ВКП(б), как всегда, повлекло за собой и неминуемые персональные оргвыводы. В случае с постановлением об опере «Великая дружба» выбор прежде всего пал на М. Б. Храпченко – председателя Всесоюзного комитета по делам искусств. Еще на заседании 6 января Жданов спустил собак на М. Б. Храпченко и его ведомство:
«Опера готовилась в тайне от ЦК и правительства. ‹…› Мы в ЦК смотрим каждый фильм, прежде чем допустить его на экран, а тут оперу от ЦК скрыли. Разве коллектив Большого театра не заинтересован в нашей помощи – в помощи ЦК и правительства? ‹…›
Вы впустили в искусство людей, которые топчут искусство. ‹…› Если вы будете действовать так дальше, то вы забьете все таланты. Вы не даете развернуться наклонностям композитора, вы сковываете его творчество, навязываете ему так называемую “современную” музыку. ‹…› Увлечение модой – вот что характерно для Комитета. Вы поддерживаете эту музыку, но она не наша, не народная, это аристократическая музыка. Вы разделили музыку на два рода: одну для народа, в которой вы допускаете и напевность, и мелодийность, это – музыка советских песен. Другую – для “Олимпа”, для музыкальных гурманов. Комитет хочет сидеть между двумя направлениями – реалистическим и псевдофутуристическим»[432].
Поняв, какая роль отведена Храпченко, его уже мало кто защищал, в основном же его делали главным виноватым и повторяли безапелляционную точку зрения Жданова (особенно здесь старался Т. Н. Хренников); неблаговидную докладную записку Жданову подал позднее все тот же А. Б. Гольденвейзер… Лишь только В. М. Городинский (по некоторым сведениям, именно он был автором бестселлера 1936 г. – статьи «Сумбур вместо музыки») заступился: «…Никто так резко не критиковал оперу Мурадели, как Храпченко. Ему принадлежит самая резкая критика, которой я был свидетелем: я находился в Комитете по делам искусств, я выступал до его речи и после и знаю это хорошо»[433].
Но исход дела был предрешен: 26 января 1948 г. Политбюро ЦК приняло постановление «О смене руководства Комитета по делам искусств при СМ СССР и Оргкомитета Союза Советских композиторов СССР», где первым пунктом было записано решение: «Освободить т. Храпченко М. Б. от обязанностей председателя Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР, как не обеспечившего правильного руководства Комитетом по делам искусств»[434]; на его место был назначен П. И. Лебедев. Также было обновлено руководство ССК: А. И. Хачатурян, В. И. Мурадели и Л. Т. Автомьян освобождены от работы в руководстве Союза; Оргкомитет ССК возглавил Б. В. Асафьев, а во вновь образованный секретариат Оргкомитета ССК в качестве генерального секретаря был назначен послушный и исполнительный Т. Н. Хренников (про назначение которого Сталиным точно выразился Шостакович: «Рыбак рыбака видит издалека»).
Стоит отметить, что М. Б. Храпченко повезло. По-видимому, он уже достаточно намозолил глаза Жданову, который в процессе разработки постановления занес в блокнот: «Наказать Мдивани и Мурадели материально. Храпченко под партийным судом. Отдельное следствие по опере Мурадели»[435]. Но до суда (очевидно, суда чести) – дело тогда не дошло.
Биология – это тоже идеология
Одним из важнейших в цепи описываемых «идеологических» событий стала сессия Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, проходившая в Москве с 31 июля по 7 августа 1948 г. и получившая печальную известность под названием Августовская сессия ВАСХНИЛ.
Лаконично рисуют ее суть слова министра высшего образования СССР С. В. Кафтанова:
«В биологической науке партия всегда поддерживала передовое, материалистическое мичуринское направление. За последние годы неизмеримо выросли силы мичуринского фронта в биологической науке. Но чем шире и крепче становился этот фронт, тем агрессивней выступали против него сторонники другого, антимичуринского направления – сторонники реакционного вейсманизма.
Партия не могла дальше терпеть такого положения, когда идеалистическое, реакционное вейсманистское направление в биологии препятствовало развитию истинно передового, материалистического мичуринского направления. Вмешательство Центрального Комитета и лично товарища Сталина положило конец затянувшейся борьбе между двумя направлениями в биологии»[436].
Несмотря на то что эта сессия явилась, по сути, сведением личных счетов амбициозного «народного академика» Трофима Денисовича Лысенко со своими оппонентами-биологами, вылилась она в трагедию многих. И если постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» оказало сильнейшее воздействие на общественные науки, то результаты Августовской сессии ВАСХНИЛ сотрясли не только естественные науки и медицину, но и в очередной раз ударили по гуманитарной сфере.
Трагедия под названием Августовская сессия ВАСХНИЛ берет свое начало еще в довоенные годы[437]; старт послевоенным событиям дал суд чести над президентом Белорусской академии наук и профессором кафедры генетики Сельскохозяйственной академии имени К. А. Тимирязева А. Р. Жебраком, известным советским генетиком и оппонентом Лысенко.
В 1945 г. в октябрьском номере американского журнала «Science» была опубликована небольшая статья А. Р. Жебрака «Советская биология»[438], в которой присутствовала и критика деятельности Лысенко, поименованного агрономом. Статья эта была подготовлена А. Р. Жебраком с ведома членов Политбюро ЦК Г. М. Маленкова, В. М. Молотова и Н. А. Вознесенского, а разрешение на отправку ее в США было получено от Секретаря ЦК ВКП(б) А. С. Щербакова