Поскольку большинство евреев не принадлежало до 1917 г. к классу «эксплуататоров», то на них не налагались никакие новые запреты, которым подвергалась значительная часть русского населения, и они получили в том числе право беспрепятственно получать образование. Результат оказался уникален:
«Евреи оставались – без перерыва и со значительным отрывом – самой грамотной национальной группой Советского Союза (85 % в сравнении с 58 % у русских в 1926-м; и 94,3 % в сравнении с 83,4 % у русских в 1939-м). Относительно свободный доступ к образованию в сочетании с уничтожением дореволюционной российской элиты и официальной дискриминацией детей ее членов создал для еврейских иммигрантов в советские города беспрецедентные социальные и профессиональные возможности (по меркам любой страны) ‹…›.
К 1939 году 26,5 % советских евреев имели среднее образование (по сравнению с 7,8 % у населения Советского Союза в целом и 8,1 % у русских граждан Российской Федерации). В Ленинграде доля выпускников средних школ составляла среди евреев 40,2 % (28,6 % по городу в целом). Доля евреев-учеников двух старших классов средних школ в 3,5 превышала долю евреев среди населения СССР. Образование было одним из главных приоритетов марксистского режима, пришедшего к власти в стране, которую он считал “отсталой” ‹…›.
Между 1928 и 1939 годами число студентов вузов в Советском Союзе выросло более чем в пять раз (с 167 000 до 888 000). Евреям за такими темпами было не угнаться ‹…›. Тем не менее, масштабы еврейского успеха оставались непревзойденными. За десять лет, прошедших с 1929 по 1939 год, число студентов еврейской национальности увеличилось в четыре раза – с 22 518 до 98 216 (11,1 % всех студентов вузов). В 1939 году на долю евреев приходилось в Москве 17,1 % всех студентов, в Ленинграде – 19 %, в Харькове – 24,6 % и в Киеве – 35,6 %. Доля выпускников вузов среди евреев (6 %) была в десять раз выше, чем среди населения в целом (0,6 %), и в три раза выше, чем среди городского населения страны (2 %). Евреи составляли 15,5 % всех советских граждан с высшим образованием; в абсолютном исчислении они шли за русскими впереди украинцев. Треть всех советских евреев студенческого возраста (от 19 до 24 лет) были студентами. Соответствующий показатель для Советского Союза в целом – от 4 % до 5 %»[512].
Вторым важнейшим преимуществом была возможность занимать руководящие должности и работать во многих отраслях, куда не допускались русские «из бывших».
«С первых дней советской власти уникальное сочетание высокого уровня грамотности с высокой степенью лояльности (“сознательности”) сделало евреев опорой советской бюрократии. Царских чиновников – и вообще небольшевиков, получивших дореволюционное образование, – партия считала неисправимо неблагонадежными. Их приходилось использовать (в качестве “буржуазных спецов”), пока они оставались незаменимыми; их следовало вычищать (как “социально чуждые элементы”), как только они переставали быть необходимыми. Лучшими кандидатами на замену (пока пролетарии “овладевали знаниями”) были евреи – единственные представители образованных классов, не запятнавшие себя службой царскому государству (поскольку их к этой службе не подпускали) ‹…›.
Советское государство остро нуждалось не только в чиновниках, но и в профессионалах. Евреи – особенно молодые выдвиженцы из бывшей черты оседлости – откликнулись на его зов. В Ленинграде в 1939 году евреи составляли 69,4 % всех дантистов, 58,6 % всех фармацевтов и провизоров, 45 % адвокатов, 38,6 % врачей, 34,7 % юрисконсультов, 31,3 % писателей, журналистов и редакторов; 24,6 % музыкантов и дирижеров, 18,5 % библиотекарей, 18,4 % научных работников и преподавателей вузов; 11,7 % художников и скульпторов и 11,6 % актеров и режиссеров. Московская статистика была почти такой же. Чем выше в советской статусной иерархии, тем выше процент евреев. ‹…› Особенно существенным и – по определению – заметным было присутствие евреев в культурной элите Москвы и Ленинграда»[513].
Такая свобода неминуемо подняла волну антисемитизма[514]. Как писал профессор ЛГУ С. Я. Лурье,
«…наступили события весны 1917 года, когда казалось, что антисемитизм, а вместе с ним и весь еврейский вопрос, канул в вечность вместе с другими призраками старого режима. ‹…› Ход событий показал, что весенние настроения 1917 года были пустой иллюзией, и блестяще подтвердил верность сделанных мною прежде выводов о причинах и происхождении антисемитизма: несмотря на полное отсутствие официальных еврейских ограничений, антисемитизм вспыхнул с новой силой и достиг такого расцвета, какого нельзя было и представить себе при старом режиме»[515].
И в конце 1930-х гг. антисемитизм, ранее сдерживаемый государством, получил путевку в жизнь.
«Курс сталинского руководства на возрождение имперского шовинизма, последовательное уничтожение в партии интернационалистского духа и ленинских кадров, курс, увенчавшийся официальной проповедью примиренчества с нацистской идеологией на международной арене и жестокой расправой с противниками этой идеологии у себя в стране, в конечном итоге обернулся переходом к негласной политике государственного антисемитизма»[516].
Ситуация, которая сложилась к октябрю 1940 г., была описана видным деятелем еврейского движения, доктором филологических наук И. М. Нусиновым[517] в личном многостраничном обращении, которое он направил секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Жданову. Этот документ не был передан в архив ЦК и отложился в его личном фонде. Приведем выдержки.
«В настоящее время в ряде республик нашей страны, где проживают основные массы еврейских трудящихся, как, например, в Белоруссии, в Крыму, полностью ликвидированы еврейские школы. Большинство еврейских школ закрыто на Украине. Это мероприятие было проведено в 1938–1939 годах. За те же годы ликвидированы все учительские техникумы, все еврейские педагогические факультеты, все имевшиеся при гос. пединститутах кафедры по еврейскому языку и еврейской литературе. Таким образом, в стране нигде больше не готовят ни еврейских учителей, ни еврейских культработников.
При Академии наук БССР существовал Институт еврейской культуры. Он закрыт. ‹…› При Академии наук УССР в Киеве существовал Институт еврейской культуры. Он закрыт. ‹…› Сокращена сеть еврейских библиотек. Закрыты многие еврейские клубы. Закрыт ряд еврейских театров. ‹…›
В одной Москве не используется по своей непосредственной специальности около 20 профессоров и доцентов, специалистов по истории еврейской литературы и фольклору, по еврейской филологии и по общей еврейской истории. Такие же кадры, не используемые по своей специальности, имеются в Минске, Киеве, Одессе, Виннице, Витебске и многих других городах СССР»[518] и т. д.
Но особенно расцвел антисемитизм в военное время; тому было несколько причин. Во-первых, антисемитизм еще с дореволюционных времен идет рука об руку с великодержавностью, которая приняла во время войны характер великодержавного шовинизма[519]. Во-вторых, немецкая пропаганда, прежде всего на оккупированных территориях, оставила у многих находившихся под оккупацией уверенность, что причина их невзгод – именно евреи. В-третьих, эвакуированные евреи, отличные внешне и зачастую не приспособленные к трудностям военного времени, но, тем не менее, изо всех сил помогавшие друг другу, оказались серьезным раздражителем в тылу. В-четвертых, антинемецкие настроения в армии дали вспышку невиданного антисемитизма на фронте, на что командование упорно закрывало глаза.
Вполне естественно, что возрастание шовинистических настроений было заметно, но воспринималось во время войны как неизбежность, условие поднятия боевого духа армии. Пушкиновед С. М. Бонди летом 1943 г. говорил:
«Жалею вновь и вновь о происходящих у нас антидемократических сдвигах, наблюдающихся день ото дня. Возьмите растущий национальный шовинизм. Чем он вызывается? Прежде всего, настроениями в армии – антисемитскими, антинемецкими, анти по отношению ко всем нацменьшинствам, о которых сочиняются легенды, что они недостаточно доблестны, и правительство наше всецело идет навстречу этим настроениям армии, не пытаясь ее перевоспитать, менять ее характер»[520].
Более прямолинеен был В. Б. Шкловский:
«Наш режим всегда был наиболее циничным из когда-либо существовавших, но антисемитизм коммунистической партии – это просто прелесть»[521].
Во всеуслышание идея главенства русской нации была провозглашена Сталиным 24 мая 1945 г. на приеме в Кремле по случаю Победы. Вот начало этой здравицы:
«Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний тост.
Я, как представитель нашего Советского Правительства, хотел бы поднять тост за здоровье нашего Советского народа и, прежде всего, русского народа. (Бурные, продолжительные аплодисменты, крики «ура».)
Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза.
Я пью за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне и раньше заслужил звание, если хотите, как руководящей силы нашего Советского Союза среди всех народов нашей страны.
Я пью за здоровье русского народа не только потому, что он – руководящий народ, но и потому, что у него имеется здравый смысл, ясный ум, стойкий характер и терпение»