[537]. Совокупность представленных в этом документе сведений, сфабрикованных в конце 1947 – начале 1948 г., легла краеугольным камнем в основание дела ЕАК, закончившегося расстрелом членов комитета в 1952 г.
Однако внешнеполитическая ситуация еще не давала возможность спустить курок уже готового громкого дела: это могло усложнить взаимоотношения с провозглашенным 14 мая 1948 г. государством Израиль. А СССР не только первым признал новопровозглашенное государство, но и проводил через Чехословакию поставки оружия, чем оказал Израилю решительную помощь; Сталин возлагал на Израиль надежды как на советского союзника на Ближнем Востоке. Вместе с тем признание Советским Союзом нового государства всколыхнуло невиданный доселе подъем еврейского самосознания, носящий характер эйфории.
Особенно это было очевидным в сентябре 1948 г., когда в качестве посланника нового государства в Москву 3 сентября прибыла Голда Меир (будущий премьер-министр Израиля). Ее встречали, как папанинцев в 1937 году! В субботу, 11 сентября, она посетила московскую хоральную синагогу, где собралась ликующая толпа людей; то же самое произошло 16-го числа при посещении ею Московского еврейского театра; такие массовые акции в Москве, а также приезд делегаций евреев из провинции не могли оставить Сталина равнодушным[538].
События октября 1948 г. казались просто-таки революционными:
«…4 октября 1948 г. В тот день в московской хоральной синагоге началось празднование еврейского Нового года (Рош ха-Шана). По такому знаменательному случаю туда прибыли израильские дипломаты во главе с Меир. По “приблизительному подсчету” чиновников из Совета по делам религиозных культов, в этом богослужении, по сути ставшим празднованием возрождения еврейской государственности, участвовало до 10 тыс. человек, многие из которых не вместились в помещении синагоги. Нечто подобное имело место и 13 октября, когда Меир посетила синагогу по случаю праздника судного дня (Йом Киппур)»[539].
Для многих, понимавших действительное значение подобных массовых действ, неминуемость высочайшего гнева была очевидной. Недаром после событий 4 октября ответственный секретарь ЕАК И. С. Фефер, негласно связанный с «органами», сказал жене: «Этого нам никогда не простят»[540].
Последней каплей была речь президента США Гарри Трумэна, переизбранного на второй срок 7 ноября 1948 г., произнесенная в конгрессе. В своей речи Трумэн «подтвердил готовность следовать старому своему курсу по отношению к Израилю, поддержать все его устремления»[541]. После этого прозорливому Сталину уже было легко перейти от фазы раздумий к решительным действиям:
«Немедля распустить Еврейский антифашистский комитет, так как, как показывают факты, этот Комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки. В соответствии с этим органы печати этого Комитета закрыть, дела Комитета забрать. Пока никого не арестовывать»[542].
Это решение Бюро СМ СССР было утверждено Политбюро ЦК 20 ноября 1948 г. и имело наивысшую степень конфиденциальности – гриф «Строго секретно. Особая папка». 3 января 1949 г. ЦК разослал специальное письмо в обкомы, крайкомы и ЦК союзных республик, где сообщалось: «Советское правительство решило Еврейский антифашистский комитет закрыть, а лиц, уличенных в шпионаже, арестовать»[543].
Вместе с закрытием ЕАК Сталин окончательно решил для себя «еврейский вопрос»:
«Во-первых, евреи, как советская национальность, стали этнической диаспорой, потенциально лояльной враждебному государству. После создания Израиля и начала “холодной войны” они обратились в подобие греков, немцев, поляков, финнов и прочих “некоренных” национальностей, этнически связанных с заграничной родиной и, следовательно, неисправимо чуждых. ‹…›
Во-вторых, согласно новому советскому определению национальной принадлежности и политической лояльности, русская советская интеллигенция, созданная и вскормленная товарищем Сталиным, была, как выяснилось, не русской – а значит, не вполне советской. Русские люди еврейского происхождения оказались замаскированными евреями, а замаскированный еврей – вдвойне изменник.
Все сталинские чистки боролись с ползучим проникновением невидимых вредителей – и вдруг оказалось, что существует национальность, которая повсюду и нигде; национальность, которая так удачно стала незаметной, что стала заметной в рядах элиты (и, может быть, стала элитой); национальность, которая не имеет собственной территории (вернее, имеет, но отказывается на ней жить); национальность, у которой нет собственного языка (вернее, есть, но никто не хочет на нем говорить); национальность, которая состоит почти исключительно из интеллигенции (вернее, отказывается заниматься физическим трудом); национальность, которая пользуется псевдонимами вместо имен (причем это относится не только к старым большевикам, беллетристам и журналистам, но и к большинству иммигрантов из черты оседлости – всем детям Борухов, Гиршей и Мойш, поменявших отчества на Борисович, Григорьевич и Михайлович). Еврейство стало преступлением: те, кто исповедовал отдельную еврейскую культуру, превратились в “буржуазных националистов”, те, кто отождествляли себя с русской культурой, – в “безродных космополитов”»[544].
Таким образом, разыгранная в «Правде» 28 января 1949 г. «космополитическая» карта оказалась как нельзя более актуальной и объясняется злободневностью «еврейского вопроса» для самого Сталина. Ключевым исполнителем его воли в борьбе с космополитизмом был секретарь ЦК Г. М. Маленков, «руководивший по поручению Сталина деятельностью ЦК по борьбе с еврейскими националистами и космополитами»[545]; естественно, он был в курсе и раскручивающегося дела ЕАК (основные аресты по нему были проведены с 13 по 28 января 1949 г.).
Несмотря на то что большинство решений по еврейскому вопросу не были оформлены юридически актами, разгром еврейской литературы оказался официально зафиксирован: 21 февраля 1949 г. Секретариат ССП СССР, выслушав доклад А. В. Софронова «Об объединении еврейских писателей», постановил:
«В связи с тем, что еврейские организации строятся чисто по национальному признаку, распустить объединение еврейских писателей и предложить еврейским писателям работать в жанровых секциях. Поручить тов. Софронову созвать собрание объединения еврейских писателей и доложить им об этом решении. На тех же основаниях предложить ССП Белоруссии распустить объединение еврейских писателей в Минске»[546].
Суть проводимой кампании по борьбе с космополитизмом сформулировал профессор-литературовед Ф. М. Головенченко, занимавший тогда должность заместителя заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК: «Вот мы говорим – космополитизм. А что это такое, если сказать по-простому, по-рабочему? Это значит, что всякие мойши и абрамы захотели занять наши места!»[547] Впрочем, эти слова, сказанные во время апогея антикосмополитического буйства, стоили оратору должности в ЦК. И хотя Головенченко подвергся нареканию за проведение столь вызывающих параллелей, для рядового гражданина СССР вряд ли ассоциации были иными[548].
Если же говорить об общеупотребительном значении слова «космополит» для конца 1940-х гг., то его раскрывает поговорка того времени: «Чтоб не прослыть антисемитом – зови жида космополитом». А для наглядного примера 20 марта 1949 г. на первой стороне обложки издаваемого газетой «Правда» журнала «Крокодил» была опубликована цветная карикатура К. С. Елисеева «Беспачпортный бродяга»[549]. Среди прочего, на чемодане персонажа имелись надписи с именами и фамилиями писателей, говорящими сами за себя, например – «АНДРЕ ЖИД».
Кампания по борьбе с космополитизмом оказалась краном, открыв который власть дала возможность хлынуть скопившемуся в стране (не только внизу, но и наверху) антисемитизму. Типичным примером проявления таких настроений были и некоторые заголовки газетных статей первых месяцев 1949 г. Например, разгромная рецензия на очередную книжку «Театрального альманаха» называлась «Заповедник махрового эстетства»[550].
Совпав хронологически с антиизраильскими настроениями в руководстве страны, кампания по борьбе с космополитизмом затронула взрывоопасные чувства во всех слоях населения и моментально переросла из локальной акции против группы каких-то «отраслевых» критиков в самую масштабную идеологическую кампанию послевоенного времени.
Антисемитизм, прятавшийся в потаенных уголках души русских, не очень русских да и совсем нерусских людей, оказался воспламенен подобно сухому пороху. Тяготы фронтовых лет, постоянный недостаток продуктов, трудности с одеждой, обувью, товарами первой необходимости – словом, все невзгоды советского человека конца 40-х гг. вдруг получили возможность, пусть единственную и не очень справедливую, для изъявления. Именно свобода без особенного стеснения исторгнуть из себя все накопившееся, хотя и к незнакомым, не заслужившим того людям, оказалась причиной больших невзгод для тех, кто, казалось, давно стал частью братской Страны Советов[551].