О. М. Фрейденберг со свойственной ей бесстрашной категоричностью пишет:
«Когда говорят о крепостничестве, имеют в виду рабов. Но оно ужасно и угнетателями. Крепостничество породило жестоких, грубых зверей, начальников над своим же братом-горемыкой. Дело не в диктатуре пролетариата – ее и в помине нет. Дело не в господстве “низших”. Нет, господствуют потомки крепостничества, жестокая, хамская, бездушная сила тех мужиков, которые били и будут бить народ. Сталин призвал к власти этих управителей, помещичьих хозяйчиков, жандармерию, становых, кулаков, кабатчиков. Сейчас они стали заведующими столовыми и магазинами, управляющими столовыми и магазинами, управляющими домами и начальниками учреждений. Они организуют наш быт. Мы даны на откуп этой грубой силе. Они наши инструкторы, судьи, критики нашей духовной продукции. То, с чем боролась культура в течение веков, вся жестокая невежественная сила этих ростовщиков и кабатчиков – наши цензоры, бытоустроители, воспитатели наши.
Этих взяточников, воров и жуликов переигрывают Алексеевы, Мещаниновы, Жирмунские. В жалком раболепии перед почестями, они одной своей стороной лижут подметки негодяям, другой – смеются над ними и тащат в карман куски добра»[610].
Ученые звания, степени и различные членства свою первостепенную роль сыграли во время войны, прежде всего в распределении и обеспечении продовольственных и товарных карточек, а также дополнительного питания. Многие члены Союза советских писателей, к которому относилась большая часть литературоведов, обеспечивались по так называемой рабочей карточке (самой высокой в системе), причем благодаря ведомственному «прикреплению» эти карточки почти всегда нормально отоваривались; то же касалось и профессуры. Все эти ставшие привилегированными «классы» имели и свои столовые, где можно было брать обеды, туда же можно было «прикреплять» и членов семьи. Члены-корреспонденты и действительные члены Академии наук снабжались еще лучше. Кроме питания, «прикрепленные» снабжались предметами первой необходимости и одеждой.
Сперва приведем некоторые строки из переписки критика и литературоведа В. Я. Кирпотина:
«Я питаюсь в Клубе. Обед: закуска, щи, мясо и стакан чаю с пирожком. Видишь, вполне сытно. Прикрепили к распределителю на Петровке, где по рабочей карточке все будут обеспечивать» (5 апреля 1942 г.); «Сейчас для писателей проблема питания в Москве не стоит. Я сыт и даже вновь пополнел» (3 мая 1942 г.); «В продовольственном отношении вы бы со мной в Москве прожили легче. Жен и детей прикрепляют в Клубе и к распределителю, и к столовой» (3 июня 1942 г.); «Обед в столовой по-прежнему совершенно сытный» (13 января 1943 г.); «На май месяц я получил, как и многие писатели, карточку на ужин, сухим пайком. Эта карточка равна примерно рабочей» (3 мая 1943 г.); «Между прочим, Союз писателей получил право (с разрешения наркомторга Любимова) регистрировать жен некоторых писателей как секретарей. Это освобождает их от работы в учреждениях и дает карточку служащего. Это только по Москве, конечно, а не по другим городам… Если ты захочешь воспользоваться этим по приезде, то это можно будет оформить» (24 июля 1943 г.)[611].
«О том, на каком я снабжении, я тебе писал. Не знаю, что у вас подразумевается лимитом. Лимит в Москве – высшая категория (на 300 и 500 рублей). Союз писателей получил 150 лимитов на весь СССР. Мне Фадеев лимита не дал, зато дал Ермилову, Усиевич, Гурвичу, то есть дал людям, с которыми связан по персональной линии. Таковы чисто “благородные особи”. Подавив отвращение, я пошел с ним объясняться. Глазки у него становятся оловянными, лепечет, что Ермилов работает на радио. Я ни у кого ничего не хочу отнимать, но вопиющий характер исключения меня из лимита бросается в глаза. Лимита я не получил, но получил абонемент. Абонементы даны всем докторам и профессорам. Фадеев сказал, чтоб никому из ученых в Союзе писателей лимитов не давали, а направляли их в учреждения Академии наук за абонементами. ‹…› Я перекрепился [sic!] в Институт [мировой литературы имени] Горького. Таким образом, я буду иметь литерные обеды, обыкновенную рабочую карточку и абонемент» (9 августа 1943 г.)[612].
В Ташкенте, куда были эвакуированы многочисленные научные учреждения, находилась его жена, которая также пишет о «главном военном вопросе»:
«В последние дни началась канитель (конец месяца) с получением столовой. Академики и членкоры никак не могут успокоиться, что в столовой питаются “люди не 1-й категории”. Они хлопочут все время об откреплении от столовой людей, не входящих в 1-ю категорию. Нас, живущих на Пушкинской, они вроде бы не хотят открепить. Во всяком случае, не настаивают. Но зато доктора, живущие в других местах (Благой, Нечкина и другие), хотят, чтоб прикреплены были все или никто. Но, конечно, лучше бы всех прикрепили»[613] (июль 1942, Ташкент).
«Интересный случай был со мною в Союзе писателей. В конце апреля бытовая комиссия Союза собирала деньги на закупку продуктов в Казахстане. Закупка проводилась за наличные деньги желающих. Люди внесли деньги, кто сколько мог. Я внесла 500 рублей. Эта сумма считалась значительной. Корифеи денег не вносили, считая, что из этой затеи ничего не выйдет. ‹…› В июне продукты прибыли. И тут встал вопрос, как распределять. Когда деньги вносили, нам обещали выдать продукты соответственно внесенной сумме. А так как многие денег не внесли совсем, особенно крикуны, то они не должны были ничего получить. Но это их не устраивало, особенно тех, кто денег не вносил совсем. И тогда под председательством Лежнева создали комиссию и всех разделили на 4 категории. 1-я категория. Творчески и общественно активные писатели. 2-я категория. Творчески активные, но общественно малоактивные писатели. 3-я категория. Творчески и общественно малоактивные писатели. И не члены Союза, но общественно активные. 4-я категория. Не члены Союза писателей и не ведущие общественной работы. Внесение суммы больше 300 рублей давало преимущество. Волнения, дрязг было много вокруг. ‹…› В день, когда начали раздавать продукты, я пошла в Союз писателей и выяснила: 1-я категория – 1 паек. 2-я категория – 3/4 от 1 пайка. 3-я категория – 1/2 от 1 пайка. 4-я категория ничего не получает. Стоимость пайка 1-й категории – 260 рублей. Меня, конечно, внесли в 3-ю категорию.
Меня просто взорвало. Дело не в продуктах, а в безобразном распределении. В комиссии было 9 человек. Я пошла к Лежневу. Он долго и пространно мне объяснял, что я должна быть во 2-й категории, но никак не в 3-й категории. Тогда я наугад назвала несколько жен, не подозревая, что они в первой категории. И сказала, что я должна быть там, где они. И что мой муж и по общественной линии Союза писателей, и по творческой работе, и по внесенной сумме денег должен быть в 1-й категории. ‹…› Получила я паек 1 категории, но глядеть на них всех мне было противно. Кто-то сказал очень точно: – Обидели тех жен, чьи мужья в Москве»[614].
В Ленинграде, где дело со снабжением продовольствием обстояло неизмеримо хуже, наблюдались те же процессы, и достигался тот же результат: возрождалось казалось бы изжитое «классовое» чувство:
«Как радовались профессора, особенно жены профессоров, когда прошел слух о том, что на Михайловской [улице] доцентов и кандидатов больше прикреплять не будут. Соображения о лучшем снабжении или о меньших очередях здесь были на заднем плане. Человек вовсе не так грубо утилитарен. Человек грубо утилитарен, только пока он простодушно голоден. Здесь же был крик души изголодавшихся по чувству привилегированности»[615].
Дополнительное обеспечение члены ССП получали также по линии Литфонда СССР. Например, в 1944 г. в Ленинград в большом количестве поступала американская продовольственная и вещевая помощь, распределявшаяся лишь среди привилегированных граждан и членов их семей. Поскольку члены ССП входили в группу избранных, то всем им также полагались такие «подарочные наборы», но не все вовремя успевали их получить. Именно по этой причине Совет правления Ленинградского отделения Литфонда 23 сентября 1944 г. рассматривал следующий вопрос: «Слушали: о выдаче американских подарков члену ССП тов. Эйхенбауму. Постановили: обратиться с ходатайством в Литфонд СССР о выдаче члену ССП тов. Эйхенбауму Б. М. полного комплекта подарков»[616].
Специальное распределение среди писателей сохранилось и впоследствии: в пору голода 1946–1947 гг. ленинградские литераторы получали специальные пайки, в том числе осенью 1947 г. – вагон картофеля от белорусских писателей, который оказался распределен не столько между самими писателями, сколько между сотрудниками аппарата. Именно поэтому 29 ноября 1947 г. Совет правления ЛО Литфонда отдельным пунктом рассматривал вопрос «О распределении картофеля писателям», поскольку «полученный из Белоруссии картофель по решению ЛО ССП был распределен среди писателей и сотрудников ЛО ССП, ЛО Литфонда, Охр[аны] Авт[орских] прав и др.», и в результате не все писатели его получили, тогда как «при распределении картофеля необходимо в первую очередь учитывать интересы писателя. Ставить в одинаковые условия писателей и сотрудников неправильно, так как белорусские писатели посылали картофель для писателей Ленинграда»[617].
Еще одной преференцией членов ССП стали дачные участки и путевки в Дом творчества писателей в поселке Келломяки (в 1948 г. переименован в Комарово), где выделение участков под дачи и строительство Дома творчества началось в 1945 г.; в конце того же года первые отдыхающие получили путевки в Дом творчества; с лета 1946 г. отдыхающие распределялись по сменам (стандартная путевка предоставляла право на 15 дней отдыха). Кроме того, ленинградские писатели имели возможность пользоваться Домом творчества писателей в Риге. Однако возможность отдыхать в Домах творчества открывалась не для всех: летом 1946 г. там было лишь 22 комнаты (из них 8 двойных), т. е. размещалось только 30 человек