[818]. Решающую роль в этом сыграли Г. М. Маленков в ЦК и В. М. Андрианов в Ленинграде. О масштабах деятельности по обновлению Ленинградского партийного руководства красноречиво говорит решение Секретариата ЦК ВКП(б), заседавшего под председательством Г. М. Маленкова 25 июля 1949 г.: «Увеличить штаты особого сектора Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) на два инструктора и 6 технических работников»[819].
Арестовывались не только сами «заговорщики», но и члены их семей, дети определялись в интернаты. Все «ленинградское дело» было развернуто с большой, непривычной для послевоенного времени жестокостью. Здесь уместно вспомнить слова Сталина, сказанные им в 1947 г.:
«Иван Грозный был очень жестоким. Показывать, что он был жестоким, можно, но нужно показать, почему необходимо быть жестоким.
Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он не дорезал пять крупных феодальных семейств. Если он эти пять боярских семейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал… Нужно было быть еще решительнее»[820].
Сталин был решителен как никогда. 12 января 1950 г. Президиум Верховного Совета СССР принял указ, в котором говорилось: «В виде изъятия из Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года об отмене смертной казни допустить применение к изменникам родины, шпионам, подрывникам-диверсантам смертной казни как высшей меры наказания», а 18 января Абакумов подал Сталину список из 44 таковых фигурантов – участников «ленинградского дела», которых предполагалось судить Военной коллегией Верховного суда СССР, 23 марта он подал другой список (туда вошли и осужденные по делу ЕАК). Возглавил список Н. А. Вознесенский. 4 сентября 1950 г. Сталину был представлен проект судебного решения, где предполагалась смертная казнь для шести из девяти обвиняемых на специальном процессе. Сценарий этого судебного процесса был лично утвержден Сталиным[821]. Отдельно стоит сказать о том, что, подписывая необходимые Сталину признательные показания, «ленинградцы» до самого суда оставались в неведении о восстановлении смертной казни.
29–30 сентября 1950 г. в Ленинградском доме офицеров прошел закрытый суд над девятью обвиняемыми. Он проходил без участия государственного обвинителя и защитников. Все представшие на скамье были сильно изнурены, и все признавали свою вину по заранее заученному тексту. Единственным, кто не признавал за собой вины, отмежевался от остальной группы, оказался Н. А. Вознесенский. Он не признал обвинения в участии в «антипартийной группе» и просил «великого Сталина» сохранить ему жизнь и дать закончить написание курса политэкономии[822]. «Сталину несомненно это передали. Все помнят огромную, многочасовую паузу в процессе…»[823]
Только поздно вечером 30 сентября 1950 г. Сталин дал распоряжение озвучить приговор, которым Н. А. Вознесенский, А. А. Кузнецов, М. И. Родионов, П. С. Попков, Я. Ф. Капустин и П. Г. Лазутин приговаривались к высшей мере наказания – расстрелу, остальные трое – к длительным срокам тюремного заключения. Оглашение приговора было закончено за полночь – в 0 часов 59 минут уже 1 октября, прямо в зале суда приговоренным к расстрелу на головы были надеты мешки, а час спустя, без возможности ходатайствовать о помиловании, приговор был приведен в исполнение. Тела, как свидетельствуют документы следствия, были захоронены в Левашово.
О суде над «ленинградцами» пишет и Хрущев (который, по-видимому, также сыграл свою роль в описываемых событиях):
«Сталину рассказывали (я присутствовал при этом), что Вознесенский, когда было объявлено, что он приговаривается к расстрелу, произнес целую речь. В своей речи он проклинал Ленинград, говорил, что Петербург видел всякие заговоры – и Бирона, и зиновьевщину, и всевозможную реакцию, – а теперь вот он, Вознесенский, попал в Ленинград. Там он учился, а сам-то родом из Донбасса. И проклинал тот день, когда попал в Ленинград. Видимо, человек уже потерял здравый рассудок и говорил несуразные вещи. Дело ведь не в Ленинграде. ‹…›
Не помню, что говорили в последнем слове Кузнецов и другие ленинградцы, но, что бы они там не говорили, фактически их приговорили значительно раньше, чем суд оформил и подписал приговор. Они были приговорены к смерти Сталиным еще тогда, когда их только арестовывали. Много людей погибло и в самом Ленинграде, и там, куда выехали из Ленинграда для работы в других местах…»[824]
В октябре были проведены еще несколько «рядовых» процессов, на которых к расстрелу были приговорены многие ленинградские руководители, в том числе бывший ректор ЛГУ А. А. Вознесенский и его сестра М. А. Вознесенская. Аресты по «ленинградскому делу» продолжались до лета 1952 г., а расстреляно было около 200 человек. Ход репрессий контролировал лично И. В. Сталин: 18 октября 1950 г. усердный В. М. Андрианов просил Сталина «дать указание МГБ СССР о выселении из Ленинграда семей враждебной антипартийной группы – Кузнецова, Попкова, Лазутина, Капустина и других осужденных как предателей и врагов советского народа»[825].
Интенсивность чисток партийно-государственного аппарата Ленинграда была чрезвычайной и чрезмерной, «попковское охвостье» выжигалось каленым железом. В качестве рядового и отнюдь не самого страшного примера приведем запись из дневника К. И. Чуковского, сделанную со слов министра торговли СССР Д. В. Павлова: «Один директор кондитерской фабрики был арестован только за то, что Попков приходил к нему на фабрику принимать душ. Павлов защитил директора, но все же его уволили и исключили из партии»[826].
Про смерть Н. А. Вознесенского существуют дополнительные версии. Начальник управления Госплана С.И. Семин «утверждает, что, по некоторым сведениям, Н. А. Вознесенского еще три месяца после приговора продержали в тюрьме (может быть, “вождь” колебался – всю войну проработали вместе в ГКО; никто так много не сделал для развития экономики, как его заместитель). А в декабре, по чьей-то команде, рассказывал мне Сергей Ильич, Вознесенского в легкой одежде повезли в грузовой машине в Москву. Дорогой он то ли замерз, то ли его застрелили…»[827]. А самая невероятная версия изложена Ю. Б. Боревым: «В конце концов Вознесенский был казнен страшной средневековой казнью: ему в живот была зашита голодная крыса»[828].
Так Сталин, говоря словами Молотова, «отшил» ленинградцев[829]. Это емкое определение говорит и о роли вождя в истории «ленинградского дела»:
«В последний период у него была мания преследования. Настолько он издергался, настолько его подтачивали, раздражали, настраивали против того или иного – это факт. Никакой человек бы не выдержал. И он, по-моему, не выдержал. И принимал меры, и очень крайние. К сожалению, это было. Тут он перегнул. Погибли такие, как Вознесенский, Кузнецов… Все-таки у него была в конце жизни мания преследования. Да и не могла не быть. Это удел всех тех, кто там сидит подолгу»[830].
Но многие выходцы из Ленинграда счастливым образом избежали страшной участи. По большей части это касалось тех, кто перебрался из Ленинграда в ЦК вместе с Ждановым в 1945 г. или ранее; практически не пострадали литераторы и ученые.
В крайне щекотливой ситуации оказался обладатель ленинградского «провенанса», член Политбюро ЦК ВКП(б) А. Н. Косыгин, которого нетрудно было присоединить к «ленинградскому делу»; не говоря уже о его дружеских отношениях с Вознесенским и Кузнецовым. Кроме того, Косыгин был предшественником М. И. Родионова на посту предсовмина РСФСР, также, несомненно, имел, как занимавшийся легкой промышленностью, отношение к Всероссийской оптовой ярмарке. Хотя Косыгин еще в 1939 г. был переведен с поста председателя Ленгорисполкома в Москву и назначен наркомом текстильной промышленности, связи с Ленинградом он не прерывал: «В период вражеской блокады Ленинграда Алексей Николаевич по поручению правительства провел большую работу по эвакуации из осажденного города населения и промышленного оборудования, а также по снабжению трудящихся Ленинграда топливом»[831]. В 1946 г. он был избран в Верховный Совет СССР по Ленинградскому сельскому округу (включавшему тогда Ленинградскую и прилегающие области).
Хрущев вспоминает:
«Косыгин тоже висел на волоске. Сталин рассылал членам Политбюро показания арестованных ленинградцев, в которых много говорилось о Косыгине. Кузнецов состоял с ним в родстве: их жены состояли в каких-то кровных связях[832]. Таким образом, уже подбивались клинья и под Косыгина. Он был освобожден от прежних постов и получил назначение на должность одного из министров[833]. Раньше он был близким человеком к Сталину, а тут вдруг все так обернулось и такое получилось сгущение красок в “показаниях” на Косыгина, что я и сейчас не могу объяснить, как он удержался и как Сталин не приказал арестовать его. Косыгина, наверное, даже допрашивали, и он писал объяснения. На него возводились нелепейшие обвинения, всякая чушь. Но Косыгин, как говорится, вытянул счастливый билет, и его миновала чаша сия»