Как оказалось впоследствии, отстранение от академических выборов стало самым серьезным наказанием для К. В. Островитянова, а выборы А. В. Топчиева в Академию наук стали уникальным примером[844]. Окончательно тучи над К. В. Островитяновым рассеялись в 1952 г. – когда сразу после публикации в «Правде» статей Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» сам автор позвонил экономисту и спросил его мнение о прочитанном; на выборах 1953 г. Островитянов был избран академиком[845].
Еще одним, намного более близким к Н. А. Вознесенскому человеком был Василий Васильевич Колотов – выпускник Ленинградского промышленного института, затем сотрудник Госплана. С 1938 по 1939 гг. он заведовал Секретариатом председателя Госплана СССР, а с 1939 по 1949 г. – Секретариатом заместителя Председателя Совета министров СССР. То есть более десяти лет он оставался в служебном отношении едва ли не самым близким к Н. А. Вознесенскому, был в курсе большинства его дел, в том числе секретной переписки. Именно В. В. Колотов впоследствии стал автором единственной биографической книги о Н. А. Вознесенском, выдержавшей два издания.
Когда Н. А. Вознесенский был снят с государственных должностей, то его секретариат и заместители также потеряли свои места, но не были арестованы, не вызывались на допросы, и даже в связи с фактами пропажи в Госплане секретных документов для них не было сколько-нибудь серьезных последствий. В. В. Колотова перевели на работу в Главное управление по делам полиграфической промышленности, издательств и книжной торговли при Совете министров СССР на должность заместителя начальника планового отдела. Конечно, это было серьезное понижение, но он оставался в Москве и, главное, на свободе. Чтобы исключить всякие кривотолки, его было решено убрать из Москвы. Но В. В. Колотов, вполне осознавая происходящее, не робеет и 1 июля 1949 г. пишет письмо секретарю ЦК Г. М. Маленкову, с которым, несомненно, был знаком по службе, сделав вверху листа пометку «Личное»:
«После освобождения меня т. Помазневым от работы в аппарате Совета Министров СССР я поступил на работу в Главное управление полиграфической промышленности в качестве зам[естителя] начальника планово-экономического отдела, где сейчас и работаю.
Отдел плановых кадров ЦК ВКП(б) (т. Сазонов) не известно по какой причине рекомендует мне поехать на статистическую или плановую работу в одну из областей.
Убедительно прошу Вас тов. Маленков дать мне возможность трудиться по своей специальности там, где я сейчас работаю.
Я был бы счастлив т. Маленков, если бы вы смогли меня принять и выслушать»[846].
Маленков не стал с ним встречаться, поручив заведующему Планово-финансово-торговым отделом ЦК ВКП(б) С. В. Сазонову (который занимался в тот момент также и вопросом пропажи в Госплане секретных документов) еще раз переговорить с В. В. Колотовым. 5 июля 1949 г. С. В. Сазонов докладывал Секретарю ЦК П.К. Пономаренко, что «тов. Колотов вызывался в отдел ЦК ВКП(б) для беседы, согласия поехать на статистическую работу в область не дал»[847]. В результате 8 июля 1949 г. Секретариат ЦК, заседание которого проходило под председательством Г. М. Маленкова, все равно принял решение № 149: «Направить т. Колотова В.В. в распоряжение ЦСУ СССР для использования на работе в качестве заместителя начальника областного статистического управления»[848].
Таким образом, были примеры, когда даже не просто близкие, а вопиюще близкие к Н. А. Вознесенскому люди не были затронуты активными репрессивными мерами (причем В. В. Колотов еще и раздражал Г. М. Маленкова). То обстоятельство, что фигуры А. А. Кузнецова, Н. А. Вознесенского и, наконец, А. А. Вознесенского, находившихся к тому времени в Москве, удалялись без уничтожения окружения, довольно показательно для определения цели основного удара – именно Ленинграда как политического и даже географического образования. Даже можно сказать более определенно – Ленинград стал жертвенным городом ради низложения Н. А. Вознесенского и А. А. Кузнецова.
Также стоит отметить тот факт, что «ленинградское дело» практически не затронуло военных – в худшем случае их перевели в другие округа. Это легко объяснимо: деятельность Министерства Вооруженных сил СССР контролировалась Сталиным лично[849].
Социально-экономическое состояние «колыбели революции»
О социально-экономической обстановке, сложившейся в блокадном и послевоенном Ленинграде, было хорошо известно руководству страны и лично Сталину. Ведь Ленинград имел не только ментальные особенности; ужасной была и экономическая, и криминогенная обстановка. Формирование такого неприглядного облика города Ленина, мерцающего ореолом до сегодняшнего дня, имело серьезные причины, ответственность за которые лежит на руководителях города и страны[850]. Несомненно, что городская обстановка оставила неизгладимый след на всех сторонах жизни Ленинграда.
После блокады город представлял собой удручающее зрелище, но еще больше оно усугубилось с окончанием военного времени и отменой многих жестких требований и нормативных актов военной поры:
«Разрушения, транспортные и жилищные проблемы дополнялись отвратительным снабжением населения продовольствием, одеждой, обувью и медикаментами. Немалое число искалеченных людей, попрошаек и нищенствующих, как и затравленных беспризорников, теперь можно было постоянно наблюдать не только на вокзалах, но и на главных улицах Ленинграда. Грязь и антисанитария способствовали заметному увеличению числа инфекционных заболеваний горожан, сведения о которых тщательно скрывались властями»[851].
Уголовная преступность набирала обороты: в первом квартале 1946 г. было зафиксировано 8346 преступлений, из которых более половины составляли разнообразные кражи; входили в обыденность вооруженные грабежи, в городе действовали банды; на улицах города, особенно в темное время суток, было по-настоящему страшно: за тот же период задержано более 4,5 тыс. уличных хулиганов, причем большая часть была вооружена холодным оружием; росли и активизировались банды беспризорных и безнадзорных подростков: с октября 1945 по март 1946 г. в Ленинграде было задержано 42 356 подростков, из которых 11 % уже имели криминальный опыт; по сравнению с довоенным временем заметно возросло число изнасилований и самоубийств[852]. Официальное число беспризорных детей, зарегистрированное в Ленинграде органами прокуратуры во втором полугодии 1946 г., было рекордным для страны – 3042 человека[853].
«Но особенно зловещими в послевоенном городе выглядели факты убийств людей с целью употребления их в пищу. ‹…› Анализ архивных уголовных дел арестованных по обвинению по ст. 19-59-3 УК РСФСР (особый вид преступлений) за этот период показал, что людоедство и трупоедство в Ленинграде было массовым явлением. Только с октября 1941 по февраль 1943 г. в городе было арестовано 1979 чел., совершивших эти преступления. Продолжалось людоедство и в 1946–1947 гг.»[854].
Стоит отметить, что после войны людоедство встречалось и во многих других районах страны, в том числе на Украине и в Молдавии[855].
Если людоедство в военном Ленинграде было следствием голода в блокаду и недоедания, то людоедство 1947 г. было вызвано масштабным голодом 1946–1947 гг., причем здесь Ленинград не выделялся на фоне остальных регионов СССР: «Исчезновение людей, особенно детей и подростков было зарегистрировано в 1947 г. в Воронежской, Курской, Ленинградской и других областях»[856].
«Послевоенный Ленинград стал другим городом. Печать деградации и нравственного опустошения, еще мало заметная в конце 20-х годов, особенно заявила о себе в середине 40-х»[857].
В уже послевоенном Ленинграде люди продолжали пухнуть от голода и умирать от истощения; и даже в 1946 г. современники писали в своих письмах из Ленинграда:
«Народ голодует, а это все ведет к преступности. Кражи пошли невыносимые. Даже с рук отнимают днем, особенно у детей и старых. ‹…› Народ стонет от голода и безработицы. Народ пухнет, смертность с каждым днем растет от голода…»[858]
А один из пленных немцев, умерший в Ленинграде в марте 1946 г. от истощения, писал незадолго до кончины: «Петербург разорен. Всюду следы нищеты и бедности ‹…› неприятно видеть нищих подростков. Люди озлоблены, мрачны…»[859]
Обнажившаяся в послевоенное время ситуация была прямым следствием не только военных тягот, но и социальной политики советского правительства. Блокада Ленинграда оказалась уникальным в своем роде экспериментом во всей советской истории, проводившимся руководством страны над собственным народом в отдельно взятом городе. И именно блокада с поразительной очевидностью продемонстрировала несостоятельность этого самого руководства.
Указанные выше 1979 арестов по случаям людоедства в период с октября 1941 по февраль 1943 г. – это только зафиксированные факты, по которым производилось следствие, вершина айсберга, причем «в подавляющем большинстве задержание преступников осуществлялось гражданами, ведущими самостоятельно розыск пропавш