Но деятельность В. Ф. Шишмарева довольно скоро перестала устраивать начальников в ЦК – он не стал для литературоведения тем, кем был И. И. Мещанинов для языкознания. К тому же В. Ф. Шишмарев обладал не самым крепким здоровьем, быстро утомлялся, что еще более выявилось после возвращения из Ташкента. Поработав недолго в Москве, В. Ф. Шишмарев из-за резкого ухудшения здоровья все реже бывал в столице (его мобильности, кроме прочего, препятствовали серьезные урологические проблемы). В конце 1945 г. заместителем В. Ф. Шишмарева стал известный московский литературовед, критик и общественный деятель В. Я. Кирпотин – один из организаторов I съезда советских писателей (секретарь Оргкомитета ССП в 1932–1934 гг.), бывший в 1932–1936 гг. заведующим сектором художественной литературы Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Но в должности заместителя директора Кирпотин, бывший во время войны парторгом ИМЛИ, пробыл чуть более года: в начале февраля 1947 г. он перешел на должность старшего научного сотрудника, поскольку занял место профессора в образованной в феврале 1946 г. АОН при ЦК ВКП(б). В. Ф. Шишмарев, занимавший высокий академический пост, в 1946 г. был избран действительным членом Академии наук СССР.
Наблюдая, как сгущаются тучи, академик В. Ф. Шишмарев в июне 1947 г. подал заявление об уходе с поста директора ИМЛИ, поскольку, как тогда констатировали его коллеги, он «не смог обеспечить перелома в работе, как по своему преклонному возрасту и болезненному состоянию, так и из-за недостаточной ориентировки в марксистско-ленинской методологии и запросах современной литературной жизни»[1016]. Тот факт, что причина отставки крылась в серьезных идеологических требованиях, предъявляемых к ИМЛИ, подтверждает и следующее обстоятельство: через месяц, 18 июля 1947 г., в «Правде» появилась статья «Институт, оторванный от жизни». Несмотря на заглавие, тон статьи довольно сдержан, без переходов на личности. По поводу обстановки в ИМЛИ автор пишет:
«Институт мировой литературы стал на ложную дорогу. Он ушел от своей главной, жизненно важной для страны задачи, он до сих пор не отвечает требованиям жизни. И это больше всего характеризует аполитичность в его деятельности. Он не выпустил в свет ни одной серьезной работы по теории советской литературы, не издал ни одного труда ни по вопросам социалистического реализма и социалистической эстетики, ни по вопросам партийности литературы, ни о ведущей роли советской литературы в мировой литературе»[1017].
Словом, академик В. Ф. Шишмарев не видел никакой возможности оставаться руководителем института при подобных требованиях и, сославшись на нездоровье, перестал выезжать из Ленинграда. В. Я. Кирпотин, его бывший заместитель по научной работе, записал в дневнике:
«23 июня 1947 года. Шишмарев ушел в отставку. Поставленную в жизни цель он выполнил – достиг предела своих желаний. Он – академик, что для него все! Выпустил ничтожную книжонку, которую Фадеев походя выругал на партсобрании в Союзе писателей вместе с книгой Нусинова, которая была в центре его обстрела»[1018].
Меньше чем через неделю, 26 июня 1947 г., А. А. Фадеев выступил с программной разгромной речью на XI пленуме правления ССП СССР, основные тезисы которой были уже «обкатаны» на партсобрании ССП (а в первоначальном варианте – без упоминания Нусинова и Веселовского – еще 20 февраля на сессии в ИМЛИ). Выступление Фадеева, озаглавленное «Советская литература после постановления ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года о журналах “Звезда” и “Ленинград”», касалось не столько писателей, сколько литературоведов и критиков.
В разделе речи, посвященной борьбе с низкопоклонством перед заграницей, Фадеев не только резко обругал книгу И. Нусинова «Пушкин и мировая литература», но и пошел дальше, остановившись подробно на источнике подобных заблуждений:
«Эта книга не только не имеет ничего общего с марксизмом. Эта книга далеко не доросла до наших русских революционных демократов. “Пора нам перестать восхищаться европейским потому только, что оно не азиатское”, – писал Белинский.
“Нам, русским, нечего сомневаться в нашем политическом и государственном значении. Из всех славянских племен только мы сложились в крепкое и могучее государство, и как до Петра Великого, так и после него, до настоящей минуты, выдержали с честью не одно суровое испытание судьбы, не раз были на краю гибели и всегда успевали спасаться от нее и потом являться в новой и большей силе и крепости. В народе, чуждом внутреннему развитию, не может быть этой крепости, этой силы. Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово, свою мысль…”
“Признаюсь, жалки и неприятны мне спокойные скептики, абстрактные человеки; беспачпортные бродяги в человечестве”, – писал Белинский.
Вот этих “беспачпортных бродяг в человечестве” советская литературная критика должна выводить на свежую воду.
Встает вопрос: откуда могут возникнуть концепции русской литературы, подобные концепции Нусинова, кто их родоначальник?
Их родоначальник – Александр Веселовский, основатель целой литературной школы в России, последователи которой и до сих пор подвизаются в наших университетах. Я бы сказал, что школа Александра Веселовского, выкристаллизовавшаяся в конце прошлого и начале нынешнего века (он начал писать в шестидесятых годах), – это та школа, которая противостоит великой русской революционно-демократической школе Белинского, Чернышевского, Добролюбова. Она является главной прародительницей низкопоклонства перед Западом в известной части русского литературоведения в прошлом и настоящем.
В 1946 году издательство Ленинградского университета выпустило небольшую книжечку “Александр Веселовский и русская литература” В. Шишмарева. Профессор Шишмарев является в настоящее время директором Института мировой литературы имени Горького в Москве, т. е. руководителем самого крупного научного учреждения в области советского литературоведения. Редактором книги является проф[ессор] М. Алексеев, руководитель литературного образования в Ленинградском университете.
Автор книжечки и не пытается скрыть, что он находится в плену самых худших сторон учения Веселовского. Вспоминая прежнюю свою работу о Веселовском, В. Шишмарев пишет: “Мы стремились тогда вскрыть то новое, что внес Веселовский в метод историко-литературного исследования и в постановку вопросов; мы подчеркивали, по преимуществу, его разрыв с усвоенными им на родине приемами работы и новыми навыками, приобретенными им в западноевропейской школе”.
Оговоримся сразу: Веселовский – крупный ученый по накопленным им фактическим знаниям в области западноевропейских литератур, особенно филологии и лингвистики. Но это не снимает того обстоятельства, что Веселовский в шестидесятых годах прошлого века целиком и полностью порвал с великой русской революционно-демократической литературной традицией и стал рабом романо-германской школы.
В. Шишмарев, благоговея перед иностранными фамилиями, с упоением перечисляет всех тех немецких псевдоученых, среди которых Веселовскому удалось сказать “свое” слово в области “поэтики сюжетов” (как-то – Шерер, Каррьер, Ваккернагель, Баумгарт, Э. Вольф, Л. Якубовский, Э. Гроссе, К. Боринский, К. Брухман, К. Бюхер и т. д. и т. д.!). Но В. Шишмареву невдомек, что пресловутая “поэтика сюжетов” Веселовского при всем изобилии в ней фактических данных глубоко антинаучная по своей методологии, “идеалистическая” и антиисторическая, хотя и рядится в тогу “историзма”.
В. Шишмарева умиляет, что в университете Веселовский увлекался “лекциями Леонтьева по философии мифологии”, ибо, как легко догадаться, “Леонтьев читал по Шеллингу”, затем его умиляет увлечение Веселовского Буслаевым, который читал, “вооруженный методом Гримма”.
Но уж совсем благоговеет наш автор, комментируя приезд Веселовского в Берлин. “Берлинская мудрость, – игриво замечает В. Шишмарев, – должна была пополнить недостаточные познания в области западной филологии, германистики, скандинавистики и романистики, к которым обращался Буслаев и ряде своих специальных работ, опубликованных в ‘Очерках’ и ‘Народной поэзии’, вроде, например: ‘О сродстве славянских вил, русалок и полудниц с немецкими эльфами и валькириями’; ‘Песни древней "Эдды" о Зигурде и Муромская легенда’ ” и пр. и пр.
В. Шишмареву очень нравится, что в процессе своего дальнейшего путешествия “Веселовский так освоился в Италии, настолько проникся местными интересами, что у него появилась даже идея, а затем и возможность совсем устроиться в Италии, тем более, что в Москве о нем как-то забыли”.
В другом месте В. Шишмарев называет Италию просто “соперницей родины”. Поэтому уже трудно удивиться, читая такие строки: “К речи о Пушкине Веселовский готовится серьезно, т. к. Пушкин был его любимым русским поэтом, в какой-то мере напоминавшим ему его итальянского любимца Боккаччо”…
В. Шишмарев целиком и полностью принимает фальшивую теорию Веселовского об иностранном происхождении древних русских былин, а уж об апокрифических сказаниях и говорить нечего. Так, “Послание новгородского архиепископа Василия к тверскому епископу Федору, относящееся к XIV веку” “носит на первый взгляд вполне русский характер”, но потом выясняется, что это “вроде… немецкой поэмы (XIII век) Генриха Нейенштадтского”.
Повторяю, работы Веселовского, благодаря его огромному знанию фактов, могут послужить полезным источником для человека, владеющего марксистской научной методологией. Но горе-последователи Веселовского молятся на его худшие стороны, пропагандируют их и внедряют в умы молодежи самое ложное представление о месте и роли западноевропейской литературной науки.
Не должны ли Президиум Академии наук и Министерство высшего образования поинтересоваться тем, что у нас в Институте мировой литературы им. Горького и в Московском и в Ленинградском университетах возглавляют все дела литературного образования молодежи попугаи Веселовского, его слепые апологеты?»