.) Существует даже версия, что Григорий Александрович умер, «объявив в тюрьме голодовку»[1152]. В результате преждевременной кончины «дело по обвинению Гуковского было прекращено в стадии следствия на основании ст. 4. п. 1. УПК РСФСР, за смертью обвиняемого»[1153], а «в 1950 году дочь Гуковского, Наталья Григорьевна, получила извещение о смерти своего отца»[1154]. Жена ученого Зоя Владимировна Гуковская 21 октября 1950 г. была арестована уже как вдова «врага народа», в ноябре ОСО при МГБ СССР приговорило ее к ссылке в Новосибирскую область, где она до апреля 1954 г. работала статистиком в одном из совхозов Усть-Тарского района[1155].
Хотя «обвинение в антисоветской деятельности» составляет печально знаменитую обширную 58-ю статью УК РСФСР, но непонятно, в чем именно обвинялся ученый. По-видимому, из-за смерти во время следствия и, соответственно, отсутствия обвинительного приговора причину в те годы мало кто знал (да и узнает ли? Ведь несомненно, что часть документов в связи с его кончиной была из дела изъята). Например, И. П. Лапицкий, который, как свидетельствуют его многочисленные «обращения» в инстанции, был хорошо информирован, называет уже репрессированных И. З. Сермана «троцкистом», а Г. А. Гуковского «сионистом»[1156], тогда как термин «сионист», согласно опубликованному впоследствии обвинительному приговору, как раз применим к И. З. Серману, троцкизм же ему не вменялся[1157]. Также следует указать, что еще до войны, когда готовилось постановление Василеостровского райкома ВКП(б) от 28 июня 1937 г. «О состоянии работы в Институте литературы Академии Наук СССР», среди подготовительных материалов имеется список сотрудников Пушкинского Дома «с прошлым», где имеется и следующая запись: «Гуковский – брат связан с Бухариным»[1158].
Что же касается вообще статистики арестов в Ленинграде в 1949 г. по линии МГБ СССР, то министр госбезопасности В. С. Абакумов 14 января 1950 г. информировал И. В. Сталина на этот счет:
«Докладываю, что в результате чекистских мероприятий, проведенных Управлением МГБ по Ленинградской области, в течение 1949 года в гор. Ленинграде и области всего арестовано 1 145 человек.
В числе арестованных:
Агентов иностранных разведок – 164
Троцкистов, зиновьевцев, правых,
эсеров, меньшевиков и анархистов – 279
Участников антисоветских организаций и групп – 194
Других лиц, проводивших вражескую деятельность – 508
Относительно свидетельских показаний, которые присутствовали в следственном деле Г. А. Гуковского, имеются некоторые сведения в воспоминаниях его учеников: Г. П. Макогоненко, который вместе с В. Н. Орловым подал в 1955 г. ходатайство на имя Генерального прокурора СССР о реабилитации учителя, вспоминал:
«Вызывают меня в здание городского суда – на Фонтанке, напротив Михайловского замка. Встречает меня женщина – следователь прокуратуры, сидим мы в отдельной комнатке, и начинает она листать присланное в Ленинград дело Гуковского. Иногда задает вопросы: “Был ли Гуковский космополитом? Принижал ли русскую культуру? Превозносил ли западную?” Я отвечаю: “Влияние Запада на русскую культуру XVIII века общеизвестно. Но Гуковский-то как раз показал, как много оригинального, национального внесли русские писатели в литературу”. Она дальше читает какой-то очередной вопрос, как бы про себя говорит: “Здесь все ясно. Это чепуха”. Затем опять вопрос: “Он своим студентам дома читал Мандельштама?” Отвечаю: “Читал, и Ахматову читал, и Зощенко. Но ведь к ним мы возвращаемся сейчас. Ахматову же стали печатать”… Так и течет беседа. Без сомнения, следователь не видит в деле Гуковского никакого криминала. Наконец, она говорит: “Вот вам список вопросов, ответьте на них письменно”, – а затем выходит, оставив документы на столе. Читаю я доносы, почерк Бердникова не спутаешь, а затем протоколы. Это было ужасно: грубые и топорные вопросы полуграмотного следователя, а затем беззащитные ответы Григория Александровича. Когда она вернулась, я задал только один вопрос: “А где похоронено его тело?” – “Ну что вы, это же смерть в тюрьме. Яма с негашеной известью – и вся могила”»[1160].
И. З. Серман также подробно вспоминает события, которые последовали за возвращением в 1955 г. его брата, М. А. Гуковского, из лагеря, а затем и супруги, З. В. Гуковской, из ссылки в Западную Сибирь:
«Когда в начале 1960‐х гг. удалось добиться переследствия, то меня попросила З. В. Гуковская съездить и поговорить с одним из свидетелей обвинения Владимиром Днепровым (Резником)[1161], очень известным в Советском Союзе автором книг по философии современной литературы.
В молодости Резник был партийным деятелем, примыкал к «право‐левацкой группировке Шацкин – Ломинадзе», отсидел свое, после отсидки жил в Саратове, потом вернулся в Ленинград и был арестован в конце 1948 года как космополит (вышел он где-то в 1955–1956 гг.). Резник мне объяснил, что его таскали на допросы после тяжелейших сердечных приступов и что он, конечно, откажется от всех своих показаний против Гуковского, что он и сделал.
Другой свидетель обвинения, тот самый Г. П. Бердников, который председательствовал на “историческом” Ученом совете, от своих показаний не отказался. В 1949 г. он на следствии говорил о “теории стадиальности как о самом прямом выражении космополитических, идеологически враждебных социализму взглядов Гуковского, как о враждебной диверсии американского империализма”. Повторил он эти показания снова, нисколько не смущаясь тем, что теперь это может стать известно всем, кто помнит Гуковского, и что его научная и общественная репутация пострадает… Но Бердников ничего не боялся – и был прав»[1162].
Несомненно, кроме этих двух свидетелей были и другие, о которых мы сейчас доподлинно не можем сказать… Однако мы должны привести еще одно соображение И. З. Сермана:
«И все же, в “деле” Гуковского осталось много загадочного. Сегодня даже мне, хорошо знакомому по собственному опыту с советской юриспруденцией 1949 г., как-то не верится, что “теория стадиальности” одна, сама по себе, обусловила арест Гуковского. Ведь одновременно был арестован Матвей Александрович Гуковский, который, конечно, был братом своего брата, но к “теории стадиальности” никакого отношения не имел…
Возможно другое – Матвей Александрович был близок к тогдашнему ректору Университета А. А. Вознесенскому, родному брату Н. А. Вознесенского, одного из самых страшных сталинских сатрапов военного времени. “Персона брата”, – назвал ректора наш покойный друг, А. Г. Левинтон.
Когда в начале 1949 г. “загремел” Н. Вознесенский и началось так называемое “ленинградское дело” – последняя сталинская внутрипартийная чистка – был арестован ректор Вознесенский и, может быть, по своим отношениям к нему братья Гуковские.
Повторяю, все это только предположения, но я о них вспоминаю для того, чтобы читатель лучше мог себе представить, что делалось в Ленинграде 1949 года и почему Гуковский должен был погибнуть»[1163].
Мы склонны не только присоединиться к такому мнению, но и настаивать на его реалистичности. И главное доказательство, которое утвердило нас, – место смерти Г. А. Гуковского. Сам факт этапирования профессора в Москву уже является важным, а помещение его в «Лефортово» – следственный изолятор МГБ СССР – определяющим[1164].
Именно в связи с этим необходимо коснуться заката А. А. Вознесенского и попытаться проследить четкую связь этого события с судьбой Ленинградского университета и его профессоров.
Министерство просвещения сдает политические позиции
После дискуссии о преподавании литературы в школе все силы министерства были брошены на переработку учебников к предстоящему 1949/50 учебному году. В феврале 1949 г. А. А. Вознесенский констатировал, что работа эта выполнена:
«Нам кажется, что удалось подготовить для предстоящего учебного года лучшую программу по литературе для 8–10‐х классов. В ней устранены последние остатки объективизма и аполитичности в трактовке отдельных художественных произведений. Особенно подчеркнуто мировое значение русской и советской литературы, полнее раскрываются высокая идейность ее содержания и художественные достоинства формы, социально-историческая обусловленность литературных явлений и т. д.»[1165]
Министр просвещения продолжал деятельно руководить исправлением программ и учебников в духе партийной идеологии. Об одном из таких мероприятий, характеризующем точку зрения министра и проводимую им политику, повествует рассказ главного редактора Учпедгиза В. В. Морозова, поведанный уже после освобождения А. А. Вознесенского от должности:
«У нас были некоторые действительно трудные учебники, которые нуждались в переработке. К числу таких учебников и мы, издательство, и общественность, и учительство относили учебник по литературе для VIII класса Поспелова и Шаблиовского[1166]. Здесь у нас не было споров и расхождений. Он был переработан под руководством тов. Бродского, являющегося в одно и то же время и председателем секции учебно-методического совета, утверждающей эти учебники, и титульным редактором этого учебника. Переработка была солидная и по объему и по качеству. Но министр не был удовлетворен этой переработкой и написал письмо на имя Бродского и Морозова на 5‐ти страницах. В результате этого письма Бродский, побаиваясь начальства, выкинул из этого учебника и то, что нельзя было выкинуть. В вопросах трактовки взаимоотношений западноевропейского классицизма с русским классицизмом тов. Бродский, боясь, как бы это не было понято как низкопоклонство перед Западом, выкинул вообще все. Он вычеркнул характеристики эпохи Петра I, боясь, как бы не упрекнули в низкопоклонстве, выкинул все, вплоть до того, что даже были выкинуты поездки Петра за границу и ничего не осталось.