Текст записки, написанной от руки на клочке бумаги, которая требовалась вождю народов, лаконичен:
«Товарищ Сталин!
По Вашему указанию Вознесенского А. А. допросили и считаем, что он виновен.
Маленков
Берия
Булганин»[1224].
После этого визита, состоявшегося поздней осенью 1949 г.[1225], начались еще более жестокие допросы в целях получения признательных показаний и приведения к задуманному Сталиным концу. И только через полгода – 13 марта 1950 г. – Александр Алексеевич, уже представлявший после пыток одно подобие живого человека, подписал окончательный протокол с признанием вины.
23 марта 1950 г. министр госбезопасности СССР В. С. Абакумов подал И. В. Сталину «Список арестованных МГБ СССР изменников родины, шпионов, подрывников и террористов», в котором перечислены основные фигуранты «ленинградского дела». Бывший министр просвещения занимает там восьмое место, а возглавляет перечень его младший брат Николай Алексеевич. В этом расстрельном списке, утвержденном главой государства, кратко определены и основные обвинения каждого. А. А. Вознесенскому вменялся целый ряд преступлений:
«Обвиняется в том, что в 1917 году установил связь с “народными социалистами”, неприязненно встретил Октябрьскую революцию, голосовал за меньшевистский список в учредительное собрание. Имел антисоветскую связь со своей женой Судаковой[1226] и на протяжении долгих лет скрывал ее вражескую деятельность.
Составлял и издавал вредные работы, в которых извращал марксистско-ленинскую науку.
Являясь ректором Ленинградского университета, группировал в университете врагов партии – троцкистов, зиновьевцев и других антисоветски настроенных лиц из числа профессорско-преподавательского состава.
Будучи министром просвещения РСФСР, продолжал поддерживать связь с врагами Советской власти, пригретыми им в Ленинградском университете, оказывал им всяческую поддержку и помощь в сокрытии своих преступлений.
Изобличается показаниями [А. А.] Кузнецова, [П. С.] Попкова, [В. В.] Рейхардта и других арестованных и документами»[1227].
Суд над А. А. Вознесенским состоялся через месяц после расстрела основной «шестерки» обвиненных по «ленинградскому делу». 25 октября Александру Алексеевичу и его сестре Марии Александровне были предъявлены протоколы об окончании следствия, 26 октября они были ознакомлены с текстами обвинительных заключений, 27 октября в следственном изоляторе МГБ СССР «Лефортово» состоялось закрытое заседание Военной коллегии Верховного суда СССР.
В этом судебном заседании Александр Алексеевич, подобно брату, показал себя человеком, который, будучи почти уничтожен физически, остался не сломленным морально. Он отказался от показаний, выбитых у него полгода назад, и настаивал на своей невиновности. Заместитель председателя Военной коллегии генерал-майор юстиции И. О. Матулевич, председательствовавший месяцем ранее на выездном заседании Военной коллегии в Ленинграде, вел и это заседание; он был озадачен несоответствием ответов обвиняемого с подписанными признательными показаниями, в результате чего состоялся следующий диалог:
«ПОДСУДИМЫЙ: Это не моя формулировка. Я только подписал протокол допроса от 26‐го декабря 1949 года. В действительности было так, как я уже доложил суду выше.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Из материалов дела видно, что некоторые формулировки, с которыми вы были не согласны, вы оговаривали и собственноручно вносили исправления. Здесь же никаких исправлений вами сделано не было.
ПОДСУДИМЫЙ: Верно, что в некоторых протоколах допроса я вносил исправления, но только не в протокол моего допроса от 26‐го декабря 1949 года. О причинах подписания этого протокола я не хочу говорить суду Военной Коллегии…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Кто вас выдвинул на должность министра просвещения РСФСР?
ПОДСУДИМЫЙ: Я не знаю. О назначении меня на должность министра просвещения имел разговор с А. А. Ждановым. В протоколе моего допроса по этому вопросу записано иначе. Следователь сказал мне, что без секретаря ЦК ВКП(б) по кадрам (А. А. Кузнецова. – П. Д.) на такие должности не выдвигаются. Я согласился с ним, а при подписании протокола был в таком состоянии, что не мог осмыслить формулировки»[1228].
На суде А. А. Вознесенский не признал за собой никакой вины, кроме той, что, «будучи ректором Ленинградского университета, санкционировал прием на профессорско-преподавательскую работу нескольких лиц без специальной проверки», и той, что «поддерживал связь со своей бывшей женой»[1229], матерью его двоих сыновей.
Произнося свое последнее слово, Вознесенский сказал:
«Никаких группировок я не поддерживал и к ним не примыкал. Вреда партии умышленно я никогда не приносил. Я 32 года честно и искренне служил коммунистической партии. В течение 25 лет я беспрерывно вел пропагандистскую работу. Я прочел более пяти тысяч лекций для студентов. Более тысячи для рабочих и служащих. Я все время вел большую воспитательно-политическую работу… Прошу все это учесть при вынесении приговора»[1230].
Но приговор был вынесен заранее. 24 октября 1950 г. министр госбезопасности СССР В. С. Абакумов передал Сталину список из 38 «ленинградцев», сопроводив его письмом, где говорилось:
«МГБ СССР считает необходимым осудить Военной коллегией Верховного Суда СССР в обычном порядке, без участия сторон, в Лефортовской тюрьме, с рассмотрением дел на каждого обвиняемого в отдельности:
Первое. Обвиняемых, перечисленных в прилагаемом списке с 1 по 19 номер включительно ‹…› – к смертной казни – расстрелу, без права обжалования, помилования и с приведением приговора суда в исполнение немедленно…»[1231]
Среди этих девятнадцати были и А. А. Вознесенский, и его сестра. Сталин не высказал никаких сомнений по поводу приговора; его секретарь А. Н. Поскребышев начертал на документе: «т. Сталин не возражает»[1232].
Приговор был объявлен и приведен в исполнение. «К месту казни его, истерзанного с особой жестокостью, несли на руках»[1233]. Исполнители составили следующий акт:
«Мы, нижеподписавшиеся, удостоверяем, что приговоры Военной коллеги Верхсуда СССР от 27 октября 1950 г. в отношении осужденных к ВМН – расстрелу – Вознесенского Александра Алексеевича 1898 года рождения и Вознесенской Марии Алексеевны 1901 года рожд[ения] приведены в исполнение 28 октября 1950 года в 2 часа 00 мин.»[1234]
Тела всех расстрелянных были кремированы в Донском крематории, прах был сброшен здесь же – в яму на территории Донского кладбища.
Все родственники Вознесенских также были арестованы и сосланы; первая жена А. А. Вознесенского – А. В. Судакова, разошедшаяся с ним за 20 лет до того, – была осуждена на 10 лет лагерей, вторая жена – К. П. Мироненко – отправлена на поселение в Красноярский край. Туда же была отправлена почти 90‐летняя мать Вознесенских; из четверых ее детей трое были расстреляны по «ленинградскому делу», а четвертая – младшая дочь Валентина Алексеевна, кандидат экономических наук, заведующая кафедрой политэкономии в ЛГПИ имени А. И. Герцена, – была арестована 20 октября 1950 г., приговорена к 10 годам ссылки и была выслана вместе с матерью на поселение в Туруханский район Красноярского края[1235].
Гражданская жена А. А. Вознесенского – доцент исторического факультета ЛГУ Е. М. Косачевская – в декабре 1949 г. была исключена из рядов ВКП(б) «за потерю политической бдительности, выразившуюся в неразоблачении врага народа Вознесенского, за нежелание вскрыть и оценить его вредительскую деятельность», а затем арестована и осуждена[1236]. Сыновья А. А. Вознесенского, которые с 1949 г. жили в его квартире, оставались еще некоторое время на свободе[1237]; арестованы они были тогда, когда судьба их отца была окончательно решена: в ночь с 20 октября 1950 г. был арестован старший, Лев Александрович, а ровно через сутки – 19-летний Эрнест Александрович. Приговором ОСО при МГБ СССР оба получили по восемь лет лагерей по 58-й статье УК. Наказание они отбывали в разных лагерях, освобождены и реабилитированы были в 1954 г.
Особого упоминания достойно и смелое поведение декана филологического факультета М. П. Алексеева, который благодаря покровительству А. А. Вознесенского был избран в 1946 г. членом-корреспондентом Академии наук СССР. Михаил Павлович не побоялся помогать сыну своего друга и благодетеля, отправляя по адресу его заключения посылки:
«…В лагере распространился упорный слух, о чем я узнал много позднее и с величайшим удивлением, что их отправляет мне… Светлана Сталина (Аллилуевой ее тогда не называли). Не знаю, кто и зачем распустил такую глупую версию о человеке, с которым у меня было лишь мимолетное и сугубо шапочное знакомство: ее тогдашний муж Ю. А. Жданов представил нас однажды друг другу в фойе театра. На самом же деле среди помогавших мне выжить была семья друга моего отца, члена-корреспондента Академии наук, а позднее академика М. П. Алексеева. Для Михаила Павловича это был очень рискованный шаг…»