Не менее порочными являются работы Эйхенбаума о Лермонтове. Эйхенбаум категорически отрицает значение статей Белинского о Лермонтове для правильного понимания творчества поэта. В 1924 г. он писал: “Ничего конкретного о поэзии Лермонтова, как и о других явлениях, Белинский сказать не умеет – в этих случаях он, как типичный читатель, говорит общими фразами и неопределенными метафорами”.
Отрицая значение наследия Белинского, Эйхенбаум превозносит до небес Шевырева. На него он опирается в своем изучении Лермонтова. Все творчество великого русского поэта Эйхенбаум рассматривает не как отражение русской действительности, а как отражение влияний западноевропейской литературы на него.
В целом “труды” Эйхенбаума находятся за пределами советского литературоведения, вне рамок советской идеологии»[1313].
По-видимому, «инстанция» дала ход «делу Эйхенбаума», по крайней мере, к осени 1949 г., когда Борис Михайлович уже смог немного оправиться от болезни, относится приказ Н. Ф. Бельчикова № 88 от 21 ноября 1949 г., который явно был отзвуком каких-то скрытых ходов:
«Назначить комиссию в составе А. С. Бушмина, Д. И. Рязанова и М. О. Скрипиля для проверки документов (планы и отчеты), связанных с работой проф[ессора] Б. М. Эйхенбаума. Руководителем комиссии считать А. С. Бушмина, сроком окончания работ считать 25 сего ноября»[1314].
Причина этого приказа – подписанный 5 ноября 1949 г. акт проверки Пушкинского Дома, проведенной контрольно-ревизионным управлением Минфина СССР, в котором были персонально отмечены многие сотрудники ИРЛИ, в том числе и Б. М. Эйхенбаум[1315]; однако из многочисленного списка лишь по вопросу Б. М. Эйхенбаума была создана специальная комиссия под председательством секретаря партбюро. Но как внезапно комиссия была создана, так и внезапно закончила свою деятельность – в назначенный день ученый секретарь Пушкинского Дома Д. С. Бабкин подписал следующую справку:
«Работа Комиссии по проверке документов (планы и отчеты), связанных с работой проф[ессора] Б. М. Эйхенбаума, в связи с обнаружением планов и отчетов Б. М. Эйхенбаума за 1946, 1947, 1948 и 1949 годы, прекратила свою работу 25 ноября 1949 г.»[1316]
В конце 1952 г. арест Бориса Михайловича казался неминуемым. Л. Я. Гинзбург вспоминала о своих встречах с «органами»:
«Вторая встреча с ними была гораздо страшнее, хотя я была не в тюрьме, а на свободе. Это конец 1952 года, тогда уже арестованы были врачи, но мы еще не знали об этом.
Параллельно решено было сочинить дело о еврейском вредительстве в литературоведении и т. п. ‹…›
Пятнадцатичасовой разговор свинцово топтался на месте. Мне предлагали удостоверить, что Эйхенбаум враг народа; я отвечала, что этого не может быть. ‹…› По ходу допроса главный (со значком) предложил мне в письменной форме изложить все, что я знаю о вредной деятельности ведущих сотрудников ГИИИ. Я писала долго какую-то вдохновенную ахинею. Вроде того, что действительно имели место методологические просчеты, например теория имманентного развития литературного процесса. Главный посмотрел мои листочки и молча порвал их на мелкие куски. Так что ахинея в архив так и не попала. ‹…›
Вообще же я была обречена. Дело о вредительстве в изучении русской литературы (в истоках – Институт истории искусств, в центре – Эйхенбаум) начали бы с какого-нибудь другого конца и дошли бы до меня в свое время. Да еще свели бы счеты за задержку. Смерть Сталина (через два с небольшим месяца) спасла и мою в несметном числе других жизней»[1317].
Но страх ареста, который довлел над значительной частью населения страны, притуплялся, поскольку ежедневные нужды оказывались едва ли не более тягостными – не было ни работы, ни издательских договоров. За 1949–1953 гг. у Б. М. Эйхенбаума в свет вышла лишь одна небольшая статья «Легенда о зеленой палочке», напечатанная в столичном «Огоньке» к 40‐летию со дня смерти Л. Н. Толстого[1318]. Написанная для «Литературного наследства» статья «Наследие Белинского и Толстой» была благополучно похоронена[1319].
Наряду с этим ранее вышедшие работы профессора традиционно растаскивались коллегами по цеху, но особенно обидными были события 1952 г., когда ведущие центры литературоведения обратили свой взор к вопросам текстологии – тому разделу науки о литературе, которым Борис Михайлович упорно занимался долгие годы и в котором его авторитет был непререкаемым[1320].
Все его разработки в области текстологии – подготовленные рабочие материалы или ранее озвученные в виде докладов[1321] – в один момент были присвоены другими, причем были представлены как большое академическое начинание, но уже без всякого упоминания об Эйхенбауме. Речь идет о программной статье «За образцовое издание классиков», которую 15 июля 1952 г. напечатала «Литературная газета»[1322]. По поводу этой публикации Борис Михайлович записал в дневнике: «Фактически значительная часть статьи написана мной – взята прямо из текстологической инструкции, которую я написал для Гослитиздата»[1323].
Ольга Борисовна Эйхенбаум вспоминала позднее:
«Папу в послевоенные годы почти не печатали, а потом и вообще отовсюду выгнали надолго. Так что он в своей жизни сделал гораздо меньше, чем мог бы сделать, если б работал в нормальных условиях. Но он почти всегда был нищим, прожил очень тяжелую жизнь»[1324].
23 июня 1949 г. Б. М. Эйхенбаум писал своему ближайшему другу В. Б. Шкловскому:
«…Живу пока тем, что продали рояль. Надо дожить до середины января, когда надеюсь получить пенсию по новому закону (1600 руб. в месяц).
У меня пока нет никакой оплачиваемой работы – выключен совершенно. ‹…› Итак, я – веселый нищий. Веселый – потому что сижу спокойно дома, не бываю на заседаниях, не вижу подлецов, не устаю и не пишу. ‹…›
Новая поговорка: “Земля наша велика, а заработка в ней нет”.
Кроме того, у меня украли пальто. Есть поговорка: “Не повезет, так уж не повезет: в п…е на кость напорешься”. Грубо, но хорошо!»[1325]
В этот сложный момент большую помощь и поддержку оказали Борису Михайловичу друзья. Позднее, по инициативе Г. П. Макогоненко, в складчину ему было куплено «профессорское» пальто[1326], а постоянно приходившие в дом гости обеспечивали семью продуктами.
«У нас в доме обожали собираться гости, несмотря на то что деда выгнали из университета и Пушкинского Дома за “формализм и космополитизм”. Анатолий Мариенгоф с женой, актрисой Никритиной, Козаковы, Шварцы, иногда Ольга Берггольц (правда, редко – она пила, и ее старались не приглашать), артист Игорь Горбачев, Юрий Герман, отец Алеши, писатель Израиль Моисеевич Меттер, автор сценария “Ко мне, Мухтар!”, тайком от деда приносили прямо на кухню продукты. А тот все удивлялся и спрашивал у дочери: “Оля, откуда у нас такое изобилие, ведь денег нет?”»[1327]
К научной работе Борис Михайлович стал возвращаться только в 1950 г., а до той поры он посещал лишь симфонические концерты в соседней филармонии[1328]. Но летом 1950 г. он уже начал подготовку «Записок С. П. Жихарева» для «Литературных памятников»; 20 октября он после долгого перерыва переступил порог Отдела рукописей Публичной библиотеки (вступив тотчас же в И. П. Лапицкого), и часто там бывал той осенью[1329]. В ноябре М. К. Азадовский писал Ю. Г. Оксману: «Бор[ис] Мих[айлович] “трудится” над образом далеко не прелестного Жихарева[1330]».
Однако получение гонорара за это издание также задерживалось. 11 января 1953 г. М. К. Азадовский писал Ю. Г. Оксману:
«Юлиан Григорьевич, дорогой, как бы воздействовать на этого… Благого. Волгин дал распоряжение выплатить Борису Михайловичу 60 % за Жихарева. Но бухгалтерия отказывается выполнять это, пока у ней в руках не будет одного документа – отзыва Благого. И вот он уже несколько месяцев обещает, – и ничего. Он зарылся в сотнях тысяч, которые на него сыплются отовсюду, и не понимает, что́ значит для Б[ориса] М[ихайловича], у к[ото]рого нет ничего, кроме пенсии, 10–12 000»[1331].
Как и М. К. Азадовский, Борис Михайлович был почтен статьей в БСЭ, причем довольно лояльной, с одной лишь оговоркой, что он «был связан с Обществом по изучению поэтического языка (ОПОЯЗ) и в 20‐е гг. придерживался формалистических взглядов в литературоведении»[1332].
Однако, как свидетельствует его творческая характеристика, утвержденная на секретариате ЛО ССП 27 июня 1952 г., отношение к нему за три года не сильно изменилось:
«Эйхенбаум, Борис Михайлович, член Союза советских писателей с 1934 года. Литературовед, доктор филологических наук, профессор.
Борис Михайлович Эйхенбаум, автор многих книг и статей – известен как знаток истории русской литературы XIX в., в особенности творчества Льва Толстого и Лермонтова. Известен также как редактор-текстолог сочинений ряда русских классиков. На протяжении многих лет Б. М. Эйхенбаум был одним из теоретиков формалистической школы, противопоставлявшей себя марксистско-ленинскому литературоведению. Идеалистические и космополитические теории Б. М. Эйхенбаума неоднократно подвергались резкой принципиальной критике в печати, в последний раз в 1949 году. В настоящее время работает в области текстологии. Работает над книгой “Юность Льва Толстого”. Вопросами советской литературы не занимается. Пенсионер. В общественной жизни писательской организации г. Ленинграда не участвует»