Однако именно непримиримая позиция А. Д. Александрова, сформировавшая окончательное мнение Ф. Р. Козлова на это увольнение, оказалась решающей. Ректор же, возмущенный жалобами бывшего доцента, открыто заявил члену Президиума ЦК КПСС, что возвращение И. П. Лапицкого в Ленинградский университет «рассматривалось бы коллективом научных работников университета как оскорбление». После этого разговора активность Министерства высшего образования СССР и районной прокуратуры сошли на нет, а решение суда осталось без последствий.
Попытки восстановиться на филологическом факультете предпринимались И. П. Лапицким и в дальнейшем. Но к тому времени его мания погромщика была диагностирована: он все больше времени проводил поблизости – на 5‐й линии Васильевского острова. Именно здесь, в городской психиатрической больнице № 5 имени «отца русской психиатрии» И. М. Балинского, Игорь Петрович проводил массу времени, получив даже, исходя из тяжести своего заболевания, II группу инвалидности.
Душевное заболевание меняло порой и поведение бывшего проработчика:
«С не меньшей страстью Лапицкий стал каяться. Он ловил на факультете, в Пушкинском Доме, на улице коллег и знакомых – пострадавших или нет, неважно – хватал их за руку, извинялся, захлебывался в потоке слов, плакал… Рассказывал, что ходит даже в синагогу отмаливать свои прежние антисемитские выходки и что раввин будто бы отпустил ему тяжкие грехи ‹…›.
В середине 1960‐х годов ‹…› Лапицкий зачастил на родной факультет: стал проситься на кафедру! Он был явно не в себе: наряду с прежними покаянными речами начал убеждать, что сейчас он нравственно чист, регулярно посещает богослужения и если бы ему поручили курс древнерусской литературы, то он бы его целиком построил на прославлении родной церкви… Любопытно, что и на факультете, и в отделе кадров нашлись заступники Лапицкого, они осторожно просили коллег смилостивиться, простить и принять несчастного. Но кафедра решительно отказала, и возврат заблудшего сына не состоялся»[1407].
Эти обстоятельства, вместе с тем, не затупили его пера: в 1974 г. парткомиссия Ленинградского горкома КПСС опять разбирала его обращение с требованием восстановить его в университете…
«Вплоть до начала 90‐х годов Лапицкий продолжал ходить на различные конференции и открытые заседания. Обшарпанный, обтрепанный, одутловатый, он носит маску добряка: рот до ушей в улыбке, здоровается чуть ли не за двадцать метров до встречи, но мгновение – и улыбка вдруг исчезает, лицо искажается злобой, с губ слетают ругательства…»[1408]
Игорь Петрович Лапицкий умер 1 декабря 1998 г., в почтенном 78‐летнем возрасте.
Участие в погроме ученых в 1949 г. принесло Николаю Сергеевичу Лебедеву повышение, которое стало пиком его карьеры, – он был назначен директором университетской Научной библиотеки имени А. М. Горького. Причем место это оказалось вакантным также в результате антикосмополитической чистки университета: предшественник Н. С. Лебедева, профессор кафедры истории Средних веков исторического факультета ЛГУ О. Л. Вайнштейн (1894–1980), занимавший эту должность, был уволен из ЛГУ[1409].
Поскольку должность директора библиотеки входила в номенклатуру МВО СССР, ректорат был вынужден отдельно ходатайствовать о назначении Н. С. Лебедева, который не имел ученой степени, перед начальником ГУУ МВО К. Ф. Жигачом. А так как партийная характеристика имела тогда много больший вес, нежели наличие ученой степени, а заслуги Н. С. Лебедева были Кузьме Фомичу хорошо известны, то в январе 1950 г. ГУУ МВО назначило его на эту должность.
Директорское место представляло собой откровенную синекуру, а потому довольно скоро общеизвестные слабости Н. С. Лебедева стали проявляться постоянно – в трезвом виде он практически не появлялся. Именно по этой причине он ранее, 22 сентября 1949 г., не был избран в новый состав партбюро факультета, а когда ситуация не переменилась, то партком ЛГУ принял решение о его «непригодности к работе». В результате Н. С. Лебедев был вынужден в апреле 1952 г. подать заявление об уходе.
Сначала ему была дарована еще одна синекура – должность проректора сектора заочного обучения ЛГУ, но в октябре он был назначен ответственным секретарем журнала «Вестник Ленинградского университета», поскольку возникла необходимость назначить кого-то из проверенных сотрудников ЛГУ на эту «комиссарскую» должность. Но работать непосредственно в журнале ему не довелось, так как Николаю Семеновичу предоставили отпуск «для работы над диссертацией». И хотя в августе 1953 г. срок отпуска закончился, ни о работе в университете, ни уж тем более о диссертации к тому времени речи уже не шло – Н. С. Лебедев стал конченым алкоголиком. 16 июля 1954 г. ректор А. Д. Александров подписал приказ о его увольнении[1410].
Лишь единственный раз после этого Николай Сергеевич трудоустраивался – с 9 мая по 1 сентября 1956 г. он был зачислен временно на должность инженера Научно-исследовательского физического института при ЛГУ. 17 мая 1959 г., в возрасте 47 лет, он в пьяном виде погиб под колесами автомобиля.
После назначения на должность ученого секретаря Пушкинского Дома Дмитрий Семенович за свою активную общественную работу был избран в сентябре 1949 г. в партбюро института, а 17 марта 1950 г. стал руководителем парторганизации[1411]. Но его работа не устроила ни рядовых коммунистов, ни партийное руководство.
Коллеги отмечали, что «члены партбюро и секретарь т. Бабкин страдают чванством, тов. Ковалев держится в коллективе странно, особенно с беспартийными – высокомерно, презрительно, даже не здоровается»[1412]. Василеостровский райком предъявлял претензии иного характера:
«Бюро Райкома отметило, что партбюро института и, особенно, тов. Бабкин не оправдали доверия парторганизации и не оказались на уровне задач, выдвинутых товарищем Сталиным в его трудах по языкознанию. К обсуждению работ товарища Сталина бюро подошло формально и не организовало действительной перестройки института»[1413].
В. А. Ковалев оказался более исполнительным и возглавлял партийную организацию ИРЛИ долгие годы. Что же касается Д. С. Бабкина, то он, несмотря на ряд весомых работ по истории русской литературы XVIII в., получил несравненно большую известность в связи с исследованием жизни и творчества А. Н. Радищева, причем в весьма специфическом ракурсе.
Приведенная выше история с Г. А. Гуковским и радищевскими материалами, которая так и не получила огласки, оказалась не случайной. Плагиат был свойством натуры этого сотрудника Пушкинского Дома. Такую славу закрепила за Д. С. Бабкиным аналогичная ситуация с А. И. Старцевым, а Ю. Г. Оксман канонизировал его в своем знаменитом памфлете «Доносчики и предатели среди советских писателей и ученых»:
«Большая работа Старцева под названием “Процесс Радищева”, находившаяся в типографии в момент ареста автора, вышла в свет под именем Б. [sic!] С. Бабкина, секретаря партийной организации Института русской литературы в Ленинграде. Самое забавное, что эту книгу Бабкин представил как свою докторскую диссертацию. Защита не состоялась, так как умер Сталин и возвратился из лагерей Старцев»[1414].
Суть этой нашумевшей истории выглядит следующим образом: в 1946 г. известный филолог-американист Абель Исаакович Старцев (1909–2005) обнаружил неизвестные архивные материалы следственного дела А. Н. Радищева и приступил к написанию книги «Дело Радищева». «К 1949 году (200‐летию со дня рождения Радищева) книга была закончена и тогда же сдана в печать»[1415].
Поскольку книга была уже в типографии, А. И. Старцев перестал скрывать свои находки. 10 августа 1949 г. «Литературная газета», посвященная в тот день 200‐летию со дня рождения А. Н. Радищева, сообщила в отдельной заметке:
«…Важная часть материалов – почти все судебное разбирательство петербургской Уголовной палаты считалось пропавшим. Недавно оно обнаружено в архиве петербургских губернских учреждений доктором филологических наук А. Старцевым. ‹…› Эти материалы, в числе других, войдут в книгу А. Старцева “Дело Радищева”. Из 104 документов, печатающихся в книге, 44 публикуются впервые»[1416].
Эта новость имела серьезный резонанс, отчего две недели спустя «Литературная газета» представила возможность уже более развернуто высказаться об открытии самому исследователю[1417]. Этой важной находке посвятил материал журнал «Огонек»[1418].
26 октября 1949 г. гранки книги были окончательно утверждены[1419]. Но в том же месяце А. И. Старцев был арестован. О значении, которое придавал автор собственным находкам, говорит следующее свидетельство: «Когда ему выносили приговор, судья обратился с вопросом: “Какие две вещи из архива вы хотели бы сохранить?” Абель Исаакович просил оставить две записные книжки с материалами о Радищеве, которые он собирал в архивах. Судья удивился и сказал: “Неужели вы думаете, что когда-нибудь еще будете писать?” Как ни странно, эти книжки сохранились, и через шесть лет, выйдя из лагерей, он написал две книги о Радищеве»[1420]