На собрании выступил с докладом заместитель директора института тов. Плоткин. Он признал справедливой критику, которой была подвергнута в газете “Культура и жизнь” его статья о Веселовском, напечатанная в “Литературной газете”. Он подробно остановился на политическом значении тех попыток оживить Веселовского, которые наблюдались за последнее время. Он подчеркнул идеологическую враждебность буржуазного космополитизма, ставшего орудием борьбы в руках международной реакции. Именно с этих позиций идет отрицание национального суверенитета отдельных государств и расчистка пути для американской экспансии.
– Принципы русской литературной науки, – сказал докладчик, – выработаны в огне борьбы Белинским, Добролюбовым, Чернышевским, и созданная ими национальная традиция принята на вооружение советским литературоведением, опирающимся на гениальное учение Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина и их высказывания о литературе.
Между тем некоторые ученые, работающие в институте, откровенно исповедуют методологию Веселовского и непосредственно примыкающий к ней “объективистский” формализм. Духом формализма пронизаны многие работы Б. Томашевского. В плену методологии Веселовского находится В. Жирмунский. Не только старые, но и последние, подготовленные было к печати работы М. Азадовского и других носят явный отпечаток буржуазно-либеральных взглядов на литературу и фольклор.
Докладчик приводит выдержки из различных статей, показывая, до каких нелепостей договариваются литературоведы, не преодолевшие чуждую нам методологию. Жертвами легенды, созданной вокруг имени Веселовского, стали и некоторые литературоведы, стоящие на марксистских позициях. Ничем иным нельзя объяснить наличие в ценной книге Б. Мейлаха “Ленин и проблемы русской литературы” случайного и совершенно лишнего реверанса в сторону Веселовского.
Докладчик призывает коммунистов‐литературоведов к большей активности и принципиальности в борьбе за партийность в литературе. Он оценивает как грубо ошибочное выступление коммуниста В. Мануйлова в защиту Веселовского на одном из собраний в Союзе писателей.
В заключение тов. Плоткин говорит о тех неотложных задачах, которые встают перед партийной организацией института в связи с постановкой вопроса о решительном искоренении всяких проявлений буржуазного либерализма в советском литературоведении.
После доклада развернулись прения, в которых отчетливо ощущалась тревога коммунистов за положение, создавшееся в институте, и отражалась их готовность по-большевистски исправить допущенные ошибки»[143].
Судя по этой публикации, которая фактически сделала закрытое партсобрание открытым, партийные органы предъявляли форпосту литературоведения серьезные требования. Этим объясняется и то обстоятельство, что, кроме двух представителей Василеостровского райкома (инструктора и секретаря по кадрам), в президиуме партсобрания находился и заведующий отделом печати горкома А. Г. Дементьев, а в зале – представители органов печати, а также парторг филологического факультета ЛГУ Г. П. Бердников. Такой официоз был вполне оправдан, поскольку партсобрание являлось генеральной репетицией более масштабного мероприятия – заседания Ученого совета Пушкинского Дома.
Прения, действительно, были в этот день оживленными – выступило более десяти литературоведов‐коммунистов. Первым поднялся на трибуну ученый секретарь института:
«Б. П. ГОРОДЕЦКИЙ – Вопрос о борьбе с вредным влиянием методологии А. Н. Веселовского, поднятый партией, имеет самое прямое отношение и стоит в непосредственной связи с такими важнейшими партийными актами, как постановление ЦК ВКП(б) о журналах “Звезда” и ”Ленинград”, доклад тов. А. А. Жданова о задачах советской литературы, постановление ЦК ВКП(б) о советской музыке. Это все – звенья одной и той же цепи, документы исключительно большого политического и культурного значения, направленные к дальнейшему развитию и расцвету советской социалистической культуры и искусства, с одной стороны, и помогающие в борьбе с враждебными тенденциями, задерживающими и тормозящими это развитие, – с другой. ‹…›
Особенности дискуссии о Веселовском в Ленинграде (собрание в Союзе Писателей, конференция в Ленинградском Университете) показывают, что в литературоведческой среде все еще сильно давление мнимого авторитета Веселовского и некоторых видных ученых, являющихся его учениками и последователями.
Партия указала нам верный путь к преодолению этих вредных и глубоко враждебных нам традиций старой буржуазно-либеральной псевдонауки. Наши задачи – претворить эти указания партии в конкретные дела и, не прекращая повседневной борьбы с конкретными проявлениями методологии Веселовского, противопоставить им полноценные работы и исследования, построенные на началах марксистско-ленинской методологии»[144].
Б. С. Мейлах определил ближайшие планы: «Наша задача – коммунистов Института – точно определить позиции наших беспартийных ученых и потребовать у них признания ошибок. Ряд наших ученых – как Томашевский, Эйхенбаум – ни разу публично не выступили с признанием своих идеологических ошибок»[145].
К. Н. Григорьян[146] отметил, что «школа Веселовского пустила глубокие корни не только в области литературы, но и в искусстве. До сих пор бытует теория А. Бенуа, которая доказывает, что искусство Запада ярко, талантливо, а искусство России – бледно, неинтересно»[147].
В. Г. Базанов в своем продолжительном выступлении отдельно коснулся ситуации в фольклористике:
«Вполне согласен с положением доклада Л. А. Плоткина о фольклоре. Компаративизм буквально разъел всю фольклористику, и я считаю, что Л. А. Плоткин самоустранился от работы в отделе фольклора. Наш институт является центром всей литературной науки – этого нельзя забывать. ‹…› Я считаю, что наши коммунисты в отделе фольклора должны оказывать влияние, задавать тон – выступать. ‹…› Все ученые Института должны откликнуться на наши мероприятия. Азадовский очень повинен в канонизации Веселовского. Я считаю, что I томом о фольклористике Азадовский показал, как надо отвечать на критику, его работа в целом патриотическая, автор идет навстречу отечественному фольклору»[148].
По тому же вопросу выступила П. Г. Ширяева[149]:
«Обидно, что работа в секторе фольклора дана “на откуп” проф[ессору] Азадовскому. Нам надо изучать источники, которыми пользуется Азадовский, чтобы вести с ним борьбу, как с апологетом Веселовского. Заслуга Азадовского – в разработке проблем фольклоризма 60 гг. в трудах революционных демократов. Азадовский в своих работах к наследию Веселовского относится очень некритически. Мейлах хорошо здесь сказал о типе ученого. Вот ученый Азадовский так “тонко” и ловко обращается с источниками – точно в карты играет, что и уличить его нелегко в фактах, хотя работа в целом не пронизана марксистским методом, нет чувства и нового»[150].
Отдельным и наиболее важным эпизодом собрания было покаяние члена партбюро Пушкинского Дома В. А. Мануйлова:
«Мое выступление в Союзе писателей после выступления тов. Фадеева, конечно, было нелепо. Я поставил вопрос о наследии прошлого в области литературы и не осознал, совершив большую теоретическую и политическую ошибку, этим [sic!] самым, что нельзя с одинаковой меркой подходить к разному наследию. Субъективно я хотел выступить из побуждений патриотизма, говоря, что какая-то часть наследия Веселовского обогащает нашу науку, не учтя, что это как раз то наследие, от которого мы должны отказаться. Я совершенно не учел, что мое выступление получит такой резонанс, какой оно фактически получило. Я бы мог с Фадеевым поговорить в более узком кругу – это моя ошибка, которую я полностью признаю. Я ставил в виде вопроса, а прозвучало как возражение тов. Фадееву – присутствовавшие на этом собрании восприняли мое выступление как полемику с генеральным секретарем Союза Советских писателей, я не учел, что это было мнение партии и возражать было недопустимо, что сейчас и осознаю»[151].
Вслед за ним выступил А. С. Бушмин:
«Я присутствовал на докладе тов. Фадеева в Союзе писателей. Часть публики тогда явилась как на зрелище, и были разговоры о том, что тов. Фадееву будет дан “бой”. Эти слухи были даже у нас в институте. При такой обстановке выступление тов. Мануйлова с подготовленной аргументированной речью в защиту Веселовского – прозвучало очень плохо. На этот раз у Мануйлова не оказалось политического чутья и аплодировали Мануйлову даже те, кому не нужен Веселовский. Как хватило смелости у т. Мануйлова упрекнуть тов. Фадеева в том, что он не читал всего Веселовского. В этом я вижу академическую позу, отрыв от жизни, “академическое давление” у ученого-коммуниста.
Я думаю, что мы проявляем очень много терпения в отношении ряда ученых (напр. Эйхенбаума), методология которых не последовательно-марксистская. Но почему, в таком случае, у них учеников‐аспирантов много? Разве может нас удовлетворить молодой ученый, который только что вышел “из выучки” своего раболепствующего перед иностранцами руководителя? В нашей парторганизации, к сожалению, не много ученых с большими степенями, мало докторов наук. Может быть этим объясняется тот факт, что коммунисты недостаточно энергично входят в науку. Подчас трудно выступать в стенах нашего Института без наличия высоких степеней. Наша парторганизация должна принимать меры для повышения роли в науке коммунистов, в делах Института»