ответствующие выводы.
В заключение я хочу указать на то, что в своих работах, лекциях и выступлениях последних лет я иду по новому пути. Замкнутый круг вопросов современного западного литературоведения для нас потерял всякую привлекательность. Нужно усилить критику и разоблачение, ту работу, которую я начал несколько месяцев тому назад, когда я читал доклад о книге Симмонса[212]. В своей книге о Толстом, о которой я докладывал товарищам год тому назад, я старался уже изложить совсем не те вопросы, которые ставил в прежних книгах и статьях о Толстом. В центре моей книги стоят жизненные вопросы нашей современности.
Работы мои 20–30‐х гг., вплоть до войны, конечно, во многом не на правильном пути. Я это вполне понимаю и понимаю законность того осуждения, которое встречается в современной печати по отношению к некоторым из них. Я считаю, что обижаться на резкий тон статей, по меньшей мере, наивно. Речь идет о слишком важных вопросах, чтобы заниматься этими мелочами.
Мы должны заново продумать теоретические и идеологические основы литературоведения и преодолеть пережитки космополитизма, а вместо этого делаем другое, как бы считая свою область, свою науку каким-то академическим заповедником. Конечно, такого рода поворот сразу не дается; он требует усилий и труда и иногда для старших поколений мучительных исканий, но делать это нужно и нужно понять, что мы не хранители заповедника науки, а люди, призванные историей к организации новой жизни, нового общества и новой культуры»[213].
Вслед за выступлением Бориса Михайловича вышли те, кто должны были ставить диагнозы. Первым выступил организатор мероприятия:
«ДЕМЕНТЬЕВ. У меня два замечания. Одно по поводу выступления В. А. Десницкого. Я ожидал совершенно другого выступления и по тону, и по направлению, и по содержанию. В. А. Десницкий говорил, что он оказался случайно в компании апологетов Веселовского. Вряд ли это справедливо, что он никакого отношения к Веселовскому не имеет, но все равно. В. А. Десницкий требовал каких-то оговорок, чтобы они были сделаны в выступлениях и статьях по этому поводу. И напрасно он ссылался на целый ряд критических замечаний, которые сделал по адресу Веселовского в своей критической статье 38 г., потому что критические замечания были и в статьях В. М. Жирмунского, и если бы он захотел пойти по этому направлению, то мог бы наскрести и собрать много таких критических замечаний. Напрасно В. А. Десницкий требовал оговорки, что если заменить характеристику “великий ученый Веселовский” характеристикой “великий буржуазный ученый Веселовский”, то это спасло бы дело. Нет, не спасает дела такая оговорка, ибо все равно, как мы напишем “выдающийся ученый П. Н. Милюков” или “выдающийся буржуазный ученый П. Н. Милюков”. Но если делать такие оговорки по части В. А. Десницкого в статье “Культура и жизнь”, если развивать мысль, относящуюся к нему, то нужно было бы сказать, что объективный вред от его статьи о Веселовском был гораздо больше, чем, скажем, от статей других апологетов Веселовского. На него ссылались, его авторитетом пользовались. Обычно судят о человеке не по его намерениям, а по объективным результатам. Характерно, что В. Ф. Шишмарев в своей защите Веселовского ссылался не на кого иного, как на В. А. Десницкого, как на некий марксистский авторитет в этом вопросе. Книги читаются по всей стране, и, конечно, такие книги, как статья В. А. Десницкого, приносят большой вред. Вот почему меня выступление В. А. Десницкого не удовлетворило. Получается впечатление – вместо того, чтобы идти впереди перестраивающихся советских литературоведов, В. А. Десницкий оказывается в хвосте. Я скажу, что я искренне об этом жалею.
Второе замечание касается выступления Б. П. Городецкого. Мне представляется выступление это очень неудачным. Я думаю, что не так нужно разговаривать ученому-коммунисту со своими товарищами по работе, особенно тогда, когда сошлись для разговора по такому серьезному поводу.
Я думаю, что нельзя критиковать во всяком случае покойников[214] и Л. М. Лотман, которая была в то время юной студенткой, нельзя критиковать, а надо критиковать своих товарищей по работе, если ты их уважаешь и ценишь. В выступлении Б. П. Городецкого отсутствовала прямая, нелицеприятная критика ученых. Как будто бы их нельзя критиковать, как будто бы их можно обидеть, и это поведет ко всякого рода неприятностям. Нельзя вести разговор в таком тоне. Нельзя ослаблять критику разными анекдотами, которых можно набрать очень много, когда речь идет о коренных вопросах нашей науки, когда речь идет о том, чтобы сплотить всех наших литературоведов на борьбу с идеологической международной реакцией, на воспитание русского народа в духе советского патриотизма и коммунизма»[215].
Итог заседания Ученого совета подвел докладчик:
«ПЛОТКИН. Выступление А. Г. Дементьева, очень точное и правильное, в значительной степени облегчило мою задачу. Я постараюсь как можно короче подвести итоги той большой работы, которую мы проделали с вами.
Самое значительное из того, чего нам удалось добиться на сегодняшнем заседании Ученого совета, это то, что за очень долгие годы весь наш коллектив осознал со всей серьезностью и в подавляющем большинстве выступлений свою политическую ответственность, осознал со всей серьезностью негодность многого из того, что было сделано ранее, осознал необходимость, осознал, как выразился т. Жданов, “без подрессоривания” необходимость перестройки и критики. Должен сказать, что ряд выступлений, которые я слышал здесь, я слышал впервые. Я работаю в Институте 13‐й год и не разу не слыхал высказанную с таким чувством искренности и тревоги самооценку и самоосуждение, которые мы слыхали здесь в ряде выступлений. И это, конечно, является залогом того, что наши советские литературоведы и коллектив нашего Института, в котором работают хорошие советские люди, удачно справится со своими задачами, с очень нелегкими задачами.
Попытаюсь остановиться на некоторых выступлениях, в том порядке, как они были.
Я абсолютно согласен с т. Дементьевым, что выступление В. А. Десницкого было неудовлетворительным, неудовлетворительным потому, что В. А. Десницкий пытался все свести к оговоркам: вот такой-то абзац у него правильный, такой-то абзац тоже правильный и т. д., и все дело заключается в неверном призыве – учиться у Веселовского. Но если бы вся статья его была бы построена на критике компаративизма, как мог бы возникнуть этот неожиданный лозунг – учиться у Веселовского. Учиться можно у того, кто близок тебе, кто может тебя чем-нибудь обогатить. И я согласен с А. Г. Дементьевым, что недаром в своей очень странной статье В. Ф. Шишмарев нашел нужным противопоставить Кирпотину марксистский авторитет Десницкого.
В. А. Десницкому нужно было бы подумать о том, что он говорит. В литературе у него есть ученики и последователи, и очень часто среди молодежи существует представление: неправильно обижают, неправильно критикуют; он прав. ‹…›
Выступление В. М. Жирмунского мне показалось искренним и существенным. Он не пытался найти какие-нибудь амортизирующие абзацы и оговорки, а признал ошибочность того, что писал о Веселовском. В. М. Жирмунский сказал, что процесс перестройки сложен и в некоторых случаях мучителен для некоторых. Но мне хотелось бы указать, что в Москве на совещании один из наших работников подвергся резкой критике. Один из участников ленинградской делегации подал реплику, что он все-таки перестраивается, так как то, что было 15 лет тому назад, и то, что теперь, это – разные вещи. Но на это нам не безрезонно сказали: “Если такими темпами он будет перестраиваться, то перестроится через 90 лет”. Я предупреждаю всех нас от таких медленных темпов перестройки. Пока мы будем такими медленными темпами перестраивать науку, жизнь уйдет вперед и таким образом мы придем к зеноновской апории, из которой видно будет: не то движение вечно, не то за ним не угнаться, не то его совсем нет.
Вопрос перестройки, конечно, сложный вопрос, но не нужно усложнять его. Нужно думать о темпах перестройки, нужно помнить, что мы вошли в 31‐й год существования нашей страны, и темпы перестройки должны быть неизмеримо более быстрые, чем до сих пор.
Я не имею возражения против выступления А. А. Смирнова. Но меня поразили оговорки: “крупный, тонкий, оригинальный мыслитель”. Какой смысл имеют все эти замечания и оговорки? Мы говорим, что Веселовский, наш литературовед – злейший наш противник, что его школа враждебна нам, и в свете этого утверждения какое значение могут иметь все эти оговорки. Разве Милюков не был талантлив, но спорить о Веселовском все равно, что о Милюкове. Когда мы имеем дело с противником, то нужно говорить, что это наш противник, не нужно создавать системы компромиссов, которые сводят на нет большую работу по расчистке почвы.
В. П. Адрианова-Перетц говорила, что А. С. Орлов ненавидел Веселовского, а статью Данилова[216] посоветовал взять. А чем статья Данилова лучше Веселовского? Это если не финно-балтическое, то греко-римское разбазаривание русской культуры. Так что тут дело не в личной привязанности или антипатии, а дело в объективной ломке самого метода, и в этой связи я хотел бы сказать, что, несомненно, в некоторых отсталых кругах наших литературоведов будут попытки сориентировать от Веселовского к каким-нибудь другим деятелям русской литературной науки XIX в., скажем, к Буслаеву. Но чем Буслаев ближе нам, чем Веселовский? Я думаю, ничем, и в этом смысле ориентироваться мы должны не на Веселовского, Буслаева, Пыпина или Потебню, а на марксизм.
Я согласен с критикой т. Дементьевым выступления Б. П. Городецкого. В самом деле, мы имеем дело с очень серьезной проблемой, с острыми большими задачами и в такой период самым опасным является то, чтобы критику обложить ватой и сделать невесомой и безболезненной. Критика всегда должна быть немножко болезненной, иначе ее не почувствуют. И с этой точки зрения Б. П. Городецкий должен был выступить более остро, ибо неужели главная проблема нашей науки заключается в Якубовиче, Бонди и т. Лотман. Как пушкиновед, Б. П. Городецкий должен был сказать о работах Томашевского, Азадовского, М. П. Алексеева и о своих собственных, а вместо этого получается вот это самое “подрессоривание”, которое смягчает критику и делает ее, объективно говоря, неполезной.