едению»[347].
Далее он прошелся критическим слогом по сотрудникам Института литературы:
«…Возьмите формализм. Для коллектива нашего Института проблема преодоления формалистических пережитков имеет особое значение, потому что мы знаем, что в нашем коллективе, среди наших работников есть товарищи, которые в свое время были лидерами формалистического направления. Это – Эйхенбаум, Томашевский, Жирмунский. Формализм представлял собой воинствующее направление, боровшееся против марксистского понимания литературы. Когда формализм устами В. Шкловского утверждал, что литература независима от жизни, от общества и что цвет флага над крепостью города не отражается на деятельности художника, он выступал против коренных основ нашего мировоззрения. Когда Б. М. Эйхенбаум в своих прежних работах о Лермонтове выводил поэта за рамки истории и изолировал его от хода исторического развития общества, это тоже было, конечно, воинствующей антимарксистской концепцией.
Мы об этом вспоминаем теперь потому, что пережитки формалистических взглядов еще и теперь живучи среди некоторых литературоведов ‹…›.
Если попытаться раскрыть внутренний смысл антимарксистских идеалистических течений в литературоведении, то что же для них характерно? Для них характерно отрицание связи искусства с общественной жизнью, отрицание идейности в литературе, отрицание социально-исторического фактора в его воздействии на литературу.
С пережитками антимарксистских взглядов мы сталкивались и в недавнее время. В работах Б. М. Эйхенбаума о Толстом утверждалась ложная буржуазно-космополитическая мысль о воздействии на великого русского художника таких западных философов и «писателей», как Шопенгауэр и… Поль де Кок. В первом лермонтовском томе «Литературного наследства» (1941 г.) Б. В. Томашевский анализирует прозу Лермонтова только с точки зрения влияния на него разного рода иноземных учителей.
Компаративистские ошибки свойственны учебнику по западноевропейской литературе, принадлежащему В. М. Жирмунскому, М. П. Алексееву и А. А. Смирнову и вышедшему в 1947 году. Так, происхождение искусства трактуется там не по Энгельсу, а по Веселовскому.
В книге В. П. Адриановой-Перетц о литературном стиле русского средневековья древнерусская литература анализируется, главным образом, с точки зрения заимствования образов, сюжетов из византийских и иных источников.
Нет надобности говорить нам, что литературоведческий космополитизм источником своим имеет те же антимарксистские школы, о которых мы уже говорили: формализм и компаративизм ‹…›.
Отсутствие подлинной большевистской партийности и объективистские элементы сказались в сборнике “Русская литература на Западе” (отв. редактор М. П. Алексеев). Сборник полностью подготовлен к печати, набран и сверстан, однако мы его задержали именно из-за этих ошибочных тенденций»[348].
Критические замечания Л. А. Плоткина прозвучали и в адрес сторонних исследователей, в том числе он указал на недостатки недавно вышедшей книги И. Г. Лежнева «Михаил Шолохов» ([М.], 1948).
Но поскольку ему нельзя было ограничиться лишь общей критикой, а «История русской литературы» все-таки была коллективной монографией института, то для подробного критического разбора Л. А. Плоткин избрал труды специалиста по советской литературе, заведующего аспирантурой и докторантурой Пушкинского Дома Ивана Ивановича Векслера (1885–1954). Мишенью для оратора стала монография «Алексей Николаевич Толстой: Жизненный и творческий путь», изданная в 1948 г. по материалам защищенной И. И. Векслером в 1944 г. в Ташкенте докторской диссертации. Сказав вскользь о достоинствах книги, Л. А. Плоткин заострил внимание на обратном:
«…Должны быть признаны крупнейшие и принципиальные недостатки в некоторых монографиях по советской литературе, которые вышли за последнее время, и в том числе в монографии сотрудника нашего Института И. И. Векслера “А. Н. Толстой”. Достоинства его монографии нам всем понятны. ‹…› И все-таки, надо сказать, что в этой работе И. И. Векслера постигла неудача и не только его, но и нас. Причина этой неудачи: отсутствие подлинной большевистской партийности, пережитки буржуазного объективизма, идеализация прошлого, следование ошибочной теории “единого потока”. И. И. Векслер представляет Толстого идеализированно и в этом случае идет по пути антиисторическому. О том, как неправильно изображает И. И. Векслер дореволюционную творческую деятельность Толстого, хорошо сказано у Тарасенкова в его статье в “Большевике”. Никаким революционным демократом Толстой не был, да и нужно различать: одно дело – революционный демократ в 60‐х гг. и другое – в 900‐х гг., когда уже был марксизм, когда развернулась деятельность Ленина, когда пролетарское движение росло и ширилось. Это – совершенно разные аспекты. Да и вообще ни в каком смысле революционным демократом Толстой не был. Но И. И. Векслер идеализирует не только дореволюционную деятельность А. Н. Толстого, но и творчество его в послереволюционный период. Вот два примера. Письмо Толстого к лидеру белой эмиграции Чайковскому И. И. Векслер приводит, но он выпускает из письма те строки, которые определяют позицию Толстого, как сменовеховскую позицию. Эти строки звучат, примерно, так: “большевики и советы существуют. Это – факт, и с этим фактом нужно считаться точно так же, как приходится считаться, что за окном метель, в то время, как тебе хотелось бы, чтобы за окном был хороший майский день”. Вот настроение Толстого. Марксистский историк литературы не имеет права затушевывать эту сторону А. Толстого. Затушевывая такие стороны, мы умаляем роль советской действительности в том огромном перевороте, который произошел в Толстом. ‹…›
В книге И. И. Векслера есть еще один крупнейший недостаток. И. И. Векслер всюду вовлекает А. Толстого в круг образов и идей его предшественников. Вот почему его назвали эпигоном компаративизма, – и по заслугам. И. И. Векслер должен был идти совсем другим путем, путем историка советской литературы, он должен был показать реальную историко-литературную обстановку в советскую эпоху, он должен был показать Толстого на фоне развития советской литературы, в конкретных условиях напряженной борьбы, которая происходила в те времена. И именно потому, что нет реального исторического фона, нет и противоречий, которые были у Толстого, нет того, что тянуло Толстого назад и что двигало его вперед. Известно, что в 24 г., наряду с ошибками, А. Толстой стоял за литературу больших чувств, за литературу монументальную. Это было стремление к социалистическому реализму, к которому он пришел позднее. И, может быть, не случайно у И. И. Векслера имеются такие оговорки: “Образы сестер Булавиных, Телегина – значительнейшее художественное достижение новой русской литературы…” Какой новой русской литературы? Есть советская литература, и надо было показать, какое место занимает в ней Толстой. А этого-то как раз и нет в книге»[349].
После доклада был объявлен перерыв перед прениями; первым в них выступил Г. А. Гуковский. Отчитавшись о работе группы по изучению литературы XVIII в., он высказал свое мнение и о текущем моменте:
«Мне хочется сказать об одном вопросе, который вытекает из того, что я говорю, это вопрос об отношении нашего Института и всех его ячеек к живой практике советской литературы, а, следовательно, и к изучению оной. Должен сказать, что исторически сложившееся деление на два института русской литературы, из которых один занят историей русской литературы, а другой (московский) современной литературы, – это деление нужно признать изжившим себя, потому что процесс мировой борьбы показал нам, что невозможно заниматься историей прошлого, не живя интересами современности. Мы должны подходить с тем критерием, о котором я говорил раньше, т. е. общественной полезности и посильной помощи быстрейшему созданию коммунизма и борьбе с реакцией. Этот критерий невозможен реально без научной подготовки, без знания советской литературы. В этом смысле наши ученые, чем бы они ни занимались: “Молением” ли Даниила Заточника или Тредьяковским и Херасковым, занимаются ли они А. Н. Толстым, они все равно являются современными советскими литературоведами и поэтому знание современной советской литературы для них обязательно, иначе их исследование мертво и бесполезно…»[350]
Выступивший вслед за ним руководитель отдела западных литератур В. М. Жирмунский остановился на специфических сложностях в работе отдела:
«О роли нашего отдела в критике современного западноведения и современного западного литературоведения. Что касается современного западного литературоведения, то эту тему мы можем поднять и будем в этом году поднимать. В этом году мы дали статьи Смирнова и Реизова, посвященные истолкованию Шекспира и Бальзака. Мы будем иметь еще ряд таких статей. Смирнов, Державин и другие будут писать на эту тему.
Что же касается вопроса о занятии современной западной литературой, о ее разоблачении, то дело здесь обстоит недостаточно хорошо. Это не значит, что мы, западники – несовременные люди, если не занимаемся и не читаем современной западной литературы. Мы читаем и занимаемся современной советской литературой, и я хотел бы, чтобы на нас возложили обязанность участвовать в секторе современной советской литературы, но наши товарищи не проявляют острого интереса к современной болезненной, упадочной западной литературе. В порядке дисциплины можно предложить, но если нет внутреннего импульса, то это трудно.
Еще одна оговорка. Книги современной западной литературы проходят через цензуру политических органов, которые держатся по этому вопросу совсем не той точки зрения, чем та, которую подсказывает критика реакционных течений; они задерживают книги и отправляют их в секретное хранение, считая, очевидно, что больше пользы будет от того, что советские граждане не будут читать, чем нежели будут критиковать. Это расхождение между компетентными органами нашего Союза нужно было бы продумать до конца»