В-четвертых, излишне печатать варианты в этой книге, поскольку мы отказались от желания издать ПОЛНОГО Языкова и решили издать только те произведения Языкова, которые не УТРАТИЛИ своего значения и доныне»[541].
Пытаясь спасти книгу, М. К. Азадовский обратился к помощи А. М. Еголина, с которым был знаком[542]:
«…Книга, которая должна была выйти в этом году, – “Языков” в “Библиотеке поэта” – совершенно готова (т. е. сверстана), но у меня огромный спор с редакцией. Не знаю, чем кончится. Ожидается вмешательство отдела ЦК. Уже написано письмо Еголину»[543].
Воспроизводя этот сюжет в письме Ю. Г. Оксману, Марк Константинович был более красноречив:
«Сейчас переделываю Языкова (для “Биб[лиотеки] Поэта”), испакощенного евнухами из редколлегии, гл[авным] об[разом] Груздевым и Саяновым. Они не только сняли все фривольные пьесы, но даже и такие, как
“Кому достанется она
Нерукотворная Мария?..”,
даже такие, как “Напрасно я любви Светланы…”, ибо последние строки звучат чересчур двусмысленно:
“Она – res publica, мой милый”
и т. д., сняли всё, где, казалось им, “может оскорбиться” бывшая Ливония (“как била русская рука или чухну иль поляка”), где категорически сняли все антизападнические послания. Я был болен, не мог вмешаться, но только заявил, что в случае реализации всех этих мероприятий требую снятия своего имени. Пусть издание будет анонимным.
Дело пошло в ЦК. Оттуда дуракам разъяснили, что заниматься лакировкой – занятие крайне предосудительное, кое им ни в коем случае не рекомендуется. Так оказалась восстановленная в правах почти целиком моя вступительная статья и важнейшие тексты. В результате новых переговоров я согласился делать избранного Языкова ‹…›.
Кстати, Саянов потребовал даже снятия “Гимна” – пародии на “Боже, царя храни”, по соображениям, которые Вы, хоть голову расшибете, – не угадаете. Айзеншток по этому поводу сказал: “Я всегда знал, что Вис[сарион] Мих[айлович] – глуп, но что так глуп, в голову не приходило”»[544].
Партийная точка зрения была изложена двумя членами редколлегии «Библиотеки поэта», которые одновременно являлись и сотрудниками аппарата ЦК ВКП(б), – литературоведами А. М. Еголиным и И. В. Сергиевским:
«В редакцию “Библиотеки поэта”.
Редколлегия “Библиотеки поэта” высказалась за исключение из книги стихотворений Н. Языкова ряда его произведений, содержащих элементы идеализации ливонского рыцарства, некоторых эротических вещей, текстов, которые могут быть оскорбительны для эстонцев, наконец – наиболее резких посланий позднего периода жизни поэта.
Со своей стороны полагал бы, что стихотворения первых трех категорий действительно неуместны в книге. Что касается “славянофильских” посланий Языкова, то исключать их – значило бы вступать в прямое противоречие с теми указаниями о недопустимости “приукрашивания истории”, которые являются для нас руководящими. В массовом издании давать их не следовало, но большая серия “Библиотеки поэта” – издание не массовое, а данное собрание стихотворений Н. Языкова задумано как полное.
Удалять из вступительной статьи все материалы, характеризующие реакционность политических позиций позднего Н. Языкова, также значит фальсифицировать историческую действительность. Не думаю, чтобы подобная фальсификация могла быть оправдана.
Как видно из письма, недопустимость «приукрашивания истории» применяется этими двумя сотрудниками идеологического ведомства лишь к тем текстам, которые созвучны настроениям руководителя страны. Несмотря на вмешательство ЦК, приговор подготовленной книге был вынесен: готовый набор был рассыпан, что отражено в «Акте по убыткам» ЛО издательства «Советский писатель» от 8 декабря 1947 г.:
«Азадовский М. – Языков “Стихотворения”.
При пересмотре рукописи весной 1947 г. после постановления ЦК ВКП(б) от 16 августа 1946 г. о журналах “Звезда” и “Ленинград” редколлегия “Библиотеки поэта” наметила изъятие части стихотворений Языкова. Однако окончательное решение вопроса задержалось вследствие его сложности, что потребовало длительной переписки между ленинградской и московской частью редколлегии. Список изымаемых стихотворений был окончательно утвержден редколлегией после согласования с московскими членами редколлегии т. т. Еголиным и Сергиевским.
Ввиду изложенного производственные расходы по набору, сброшенному типографией вследствие задержки сверх установленных сроков в сумме 13 630 рублей – списать в убыток»[546].
После переработки рукопись в очередной раз начала проходить дантовы круги.
Положительную роль сыграла рецензия Н. И. Мордовченко, хотя и достаточно сдержанная, поданная им в редколлегию 19 апреля 1948 г.[547] Круговерть продолжалась до осени; в сентябре 1948 г. М. К. Азадовский писал Ю. Г. Оксману:
«Моего Языкова дают уже чуть ли не шестьдесят четвертому рецензенту – и каждый мудрствует по-особому. Недавно, – уже, когда, казалось, все заложено, – появилось требование пересмотреть в статье главку о славянофилах на предмет их некоторой реабилитации. А то, – оказывается, – я не учел их борьбы за национальное своеобразие, т. е. я это не развернул с должной полнотой, широтой и проч. Я уже отказался наотрез что-либо делать дальше»[548].
В декабре книга вышла в свет. Реакция Марка Константиновича вполне объяснима:
«Вышел мой Языков!!! Боже, что с ним сделали? Более испохабленной книги я не видывал»[549] (19 декабря 1948 г. Ю. Г. Оксману); «Каждое издание – борьба с невероятным количеством препятствий, возникающих на пути. А, под конец, книги выходят в таком виде, что лучше бы их в огонь бросить, чем видеть в них свое имя. В таком виде вышел, например, “Языков” в “Библиотеке поэта”»[550] (18 января 1949 г. Г. Ф. Кунгурову).
На экземпляре, посланном Ю. Г. Оксману, были начертаны следующие слова:
«Дорогому другу Юлиану Григорьевичу Оксману с болью и горечью шлю на суд сию испорченную книгу. М. Азадовский»[551].
Предположить, что злоключения М. К. Азадовского, связанные с этой книгой, были окончены, – значило бы недооценить советскую власть.
Во‐первых, пока Марк Константинович не успел отправить этот экземпляр в Саратов, идейные литературоведы Пушкинского Дома не постеснялись заглянуть в профессорский портфель и переписать дарительную надпись – вскоре она цитировалась на проработочных собраниях, причем с обязательным реверансом в сторону «репрессированного за антисоветскую деятельность Ю. Г. Оксмана».
А осенью 1949 г. свои соображения по поводу «Языкова» высказал в «Литературной газете» А. Г. Дементьев:
«…Воинствующая аполитичность сказалась и в подборе текстов для отдельных сборников. Нередко в них включались стихотворения, идейно и художественно неприемлемые. ‹…› В вышедшем не так давно сборнике стихотворений Языкова составитель М. Азадовский поместил истерически-реакционный пасквиль поэта “К ненашим”, направленный, как известно, против Белинского, Герцена, Грановского, Чаадаева и представляющий, по справедливому мнению многих современников, стихотворный донос. Это ли не яркое свидетельство буржуазной беспартийности и академического вегетарианства!»[552]
По поводу этого обвинения Марк Константинович с горечью писал:
«Конечно, очень огорчительно… Но что же поделаешь… Подошла, значит, пора неудач! Нужно постараться все это пережить. В какой мере все это справедливо и заслуженно, Вы-то как раз хорошо знаете. Тут много есть боковых причин, ничего общего с наукой не имеющих ‹…›. На примере “Языкова” Вы смогли убедиться, как правильно и честно меня цитируют. Самое включение стихов “К ненашим” и “К Чаадаеву”, о чем специально писалось в “Литературной газете”, – произошло с ведома и санкции отдела литературы ЦК, куда я и редактор обращались со специальным письмом. А. М. Еголин разъяснил редакции “Библ[иотеки] поэта”, что отсутствие этих стихотворений может быть истолковано, как лакировка поэта, стремление исказить его облик, зачеркнув отрицательные черты. Автор статьи все это великолепно знал, но не побрезговал клеветой»[553].
«Травля ведь не утихает. Говорю именно: травля. Вы вот сумели заметить грубую фальшивку вокруг Языкова. Так вот скажу Вам: это только одна из десятков таких фальшивок. Не говорю уже о цитатах искаженных (начинающихся после двоеточия, с пропуском отд [ельны]х слов и пр.), то есть “цитаты”, просто-напросто выдуманные. В кавычках, как мои писания, стоят фразы, которых я нигде, никогда не писал и не мог писать как противоречащих всему моему складу мыслей. ‹…› Это речь идет о кавычках, – а что же там, где нет даже кавычек…»[554]
Конец года
1948 г. завершался в Ленинграде Объединенной X областной и VIII городской конференцией ВКП(б). На заседании 25 декабря состоялись выборы членов горкома и обкома. Ректор ЛГУ Н. А. Домнин, согласно заложенной еще при А. А. Вознесенском традиции, был избран членом Ленинградского горкома (в числе 71 партийца)