Оправдания лингвистов продолжались и в дальнейшем. Например, 18 апреля 1949 г. тот же В. А. Аврорин отметил в докладе на партсобрании:
«Отсутствие развернутой самокритики является недостатком в работе ИЯМ. На идеологической дискуссии в декабре 1947 г. в резолюции отмечались ошибки ак[адемика] Шишмарева, Жирмунского, Бубриха, Истриной, но потом все эти имена оказались вычеркнутыми из резолюции и остались имена только московских работников. Этот “географический” принцип критики совершенно нам чужд»[730].
Примерно те же ноты имеются в отчете партбюро, озвученном на партсобрании 7 мая 1949 г.:
«Критика в области изучения русского языка до сих пор еще носит “территориальный” характер. ‹…› Безусловную ошибку совершила т. Десницкая, когда на фонологической дискуссии, подвергнув правильной и острой методологической критике идеалистические взгляды группы московских фонетиков, она умолчала об ошибках сотрудника ИЯМ т. Зиндера[731], чем дала повод к попыткам истолкования ее выступления как стремления противопоставить якобы “правильные” позиции ленинградских языковедов “неправильным” позициям москвичей, чего она, конечно, не имела в виду. Вообще, никакой линии противопоставления ленинградских языковедов московским ни у кого из членов нашей парторганизации не было, а были лишь отдельные ошибки»[732].
В истории литературы было все с точностью до наоборот, поскольку и именно Ленинград ассоциировался с формализмом. И в 1949 г. эта «географическая неблагонадежность» ленинградской филологии серьезно усилит удар по ней.
Кроме того, в ЛГУ ситуация усугублялась еще одним обстоятельством. Как говорилось выше, одной из формальных причин «ленинградского дела» явился факт подтасовки голосов при выборах секретарей обкома на Ленинградской Х областной и VIII городской партконференциях 25 декабря 1948 г., при котором было объявлено, что все избраны единогласно, тогда как имелись единичные бюллетени с голосами «против». 22 февраля 1949 г. Объединенный пленум обкома и горкома отметил этот факт в своей резолюции[733]. Оказалось, что в состав счетной комиссии, состоявшей из 35 человек, входила не только 2-й секретарь Василеостровского райкома ВКП(б) М. А. Плюхина, которая долгое время преподавала марксизм-ленинизм на Восточном факультете ЛГУ, но и член бюро райкома, 1-й секретарь парткома ЛГУ А. А. Андреев.
В результате 9 марта 1949 г. партком университета, обсудив постановление от 22 февраля, принял решение: «А. А. Андреева – освободить от обязанностей секретаря парткома, вывести из состава парткома»[734]. Кроме того, постановлением пленума обкома ВКП(б) была создана специальная комиссия обкома и горкома, по результатам работы которой 17 марта 1949 г. было принято совместное постановление бюро обкома и горкома ВКП(б) «О фактах непартийного поведения членов счетной комиссии Х областной и VIII городской объединенной конференции Ленинградской организации ВКП (б)»[735]. Это означало для А. А. Андреева не только вывод из состава бюро райкома, но и выговор с занесением в личную карточку, а впоследствии и исключение из рядов ВКП(б). Одновременно на заседании бюро райкома А. А. Андрееву вменялось и подхалимское отношение к бывшему партийному руководству, которое он отверг:
«Приписывать себе подхалимаж я не могу. Я с Попковым ни разу в жизни не разговаривал. С Капустиным встречался по делу раза два. За собой вины подхалимажа я не признаю. Почему не сообщил в ЦК и ГК? Потому что не хватило смелости.
ВОПРОС С МЕСТА: А скажите все-таки откровенно, нет ли тут угодничества перед начальством?
ОТВЕТ: Попков и Капустин до Университета мало доходили, мало им руководили»[736].
О факте участия двух членов бюро райкома в подтасовке результатов выборов стало известно в первичных парторганизациях района; даже на партсобрании в Библиотеке Академии наук склонялись имена членов комиссии:
«Мы с отвращением отзываемся о таких, как бывш[ий] II секретарь РК ВКП(б) т. Плюхина и бывш[ий] секретарь партбюро ЛГУ т. Андреев, допустивших подлог во время подсчета на областной партконференции»[737].
Необходимость отмываться от такого позорного пятна также усилила работу парткома Ленинградского университета весной 1949 г.
Безродным космополитам не место в высшей школе
Вслед за Союзом советских писателей расправой над космополитами занялось МВО СССР. Однако прежде оно разобралось с московскими филологами. В столице события развивались не менее драматично, а наиболее сильный удар большевистской критики и самокритики пришелся по филологическому факультету МГУ и Институту мировой литературы имени А. М. Горького, где громили литературоведов‐евреев.
Если филологический факультет ЛГУ был разгромлен уже после того, как МВО СССР дал на это “добро”, то в Москве министерство само шло по горячим следам событий, которые сотрясли филологическую Москву в середине месяца. 19 марта 1949 г. «Литературная газета» сообщала:
«Три дня продолжалось заседание ученого совета Института мировой литературы имени А. М. Горького Академии наук СССР, посвященное вопросам борьбы против космополитов‐антипатриотов в критике и литературоведении. В своем докладе проф[ессор] Ф. Головенченко указал на огромное значение статей газет “Правда” и “Культура и жизнь”, разоблачивших деятельность антипатриотической группы театральных критиков.
Вредное влияние космополитизма сказалось и в области литературоведения, в работах ряда исследователей, проявивших антипатриотическое низкопоклонство перед зарубежной наукой и литературой. Космополиты всячески раздували значение буржуазной западноевропейской литературы и отрицали национальную самобытность передовой русской литературы, умаляя ее всемирное значение.
Ф. Головенченко отметил, что Институт мировой литературы до настоящего времени ничем не помог борьбе нашего народа с космополитизмом. Институт не выпустил ни одной книги, ни одной статьи, которые содействовали бы разоблачению безродных космополитов. Мало того, те труды, которые выходили из стен института, оказались зараженными ядом космополитизма. ‹…›
Выступавшие в прениях научные сотрудники говорили о необходимости до конца разоблачить вредоносную деятельность космополитов в критике, в литературоведении. Они отмечали тот огромный вред, который нанесли космополитствующие “теоретики” работе Института мировой литературы»[738].
В Москве между ИМЛИ и филологическим факультетом МГУ в кадровом вопросе была налажена система «сообщающихся сосудов», подобная той, которая существовала между Пушкинским Домом и филологическим факультетом ЛГУ в Ленинграде. Конечно, в Москве такой дуализм соблюдался лишь отчасти, поскольку параллельно подобное явление существовало между ЦК и ИМЛИ, что придушило свободу научной мысли в столице значительно раньше, чем в городе Ленина.
То же касается борьбы с литературоведами-космополитами: в марте в Москве они уже были выявлены, проработаны на партсобраниях, и ко многим из них были приняты оргмеры, тогда как в Ленинграде основные проработки состоялись только в начале апреля. Эту динамику иллюстрирует и передовица мартовского номера журнала МВО СССР «Вестник высшей школы», принадлежащся перу специалиста по истории ВКП(б), штатного сотрудника министерства, профессора А. В. Шапкарина «Выкорчевать остатки космополитизма из высшей школы», в которой перечислены московские жертвы:
«Сколько путаницы и вреда нанесли безродные космополиты делу подготовки советских литературоведов! В ряде гуманитарных высших учебных заведений гор. Москвы кафедры всеобщей литературы были заняты ими: в Московском университете – Металловым, Мотылевой, Мендельсоном[739], Гальпериной[740], в Областном педагогическом институте – Эйхенгольцем, в Городском педагогическом институте – Исбахом[741], в Литературном институте – Металловым[742]. Куда бы ни пытался проникнуть со здоровыми, свежими мыслями новый человек – всюду он встречал организованное сопротивление этой группы.
Пишут ли они о русских классиках или о молодых советских писателях – мерка подхода у них одна. “В эпоху, когда искусство Запада, – пишет Т. Мотылева, – утрачивало связь со многими традициями своего прошлого, – русский художник Лев Толстой, творчески участвуя в достижениях современного ему мирового искусства, в то же время явил в себе неповторимый синтез гомеровской цельности, шекспировской живости, бальзаковской трезвости… Толстого роднит с Вальтер-Скоттом широта исторической перспективы, с Диккенсом – гуманность и живое ощущение будней, с Мериме – динамичность повествования”. Это строки из недавно защищенной Т. Мотылевой диссертации, за которую она получила ученую степень доктора филологических наук.
В дальнейшем Мотылева с яростью выступает против лучших произведений советской литературы. Ей мерещится “слащавый привкус” в поэме Недогонова “Флаг над сельсоветом”, “налет идиллической сентиментальности” в поэме Грибачева “Колхоз ‘Большевик’ ”, в романе С. Бабаевского “Кавалер Золотой Звезды”. Все это выдумано для того, чтобы опорочить лучшие произведения нашей литературы, которыми по праву гордится советский народ.