Наконец, я хочу остановиться на последнем вопросе – о плодах вредоносной деятельности формалистов. Мне сейчас в университете досталось некоторое наследие Б. М. Эйхенбаума. В связи с его болезнью мне прикрепили несколько его дипломантов, студентов V курса, занимавшихся в его семинаре по Толстому в прошлом году, а в этом году работавших под его руководством по написанию дипломных работ. Эти люди проработали с Б. М. Эйхенбаумом по крайней мере полтора года. И что же мы видим? Человек пишет дипломную работу на тему: “Незаконченный роман о русском помещике”. Какова основная идея этой дипломной работы? Что хочет доказать дипломантка? Эта девушка хочет или хотела доказать следующее: почему роман не был закончен? Потому что Толстой не овладел формой. “Помилуйте, говорю я ей, ведь Толстой к этому времени уже был знаменитым, великим писателем, как же он не овладел формой?” – “Я не знаю, мне так говорил Борис Михайлович”. Сейчас эта студентка перестраивается.
Другой факт: дипломантка пишет работу об “Анне Карениной”. Тема работы: “Значение образа Анны Карениной в идейной композиции романа”. Я спросил эту девушку: “Почему в ‘идейной композиции романа’? Разве есть еще другая композиция романа?” Она не сумела мне ответить на этот вопрос. Действительно, почему идейная композиция, разве художественная композиция – это особое дело? В каждом художественном произведении мы имеем единую композицию. Какова основная цель этой работы, что дипломантка хочет в ней показать? “Я рассматриваю, – говорит она, – Анну Каренину с двух точек зрения: во‐первых, я ее рассматриваю как жертву страсти, а во‐вторых, как жертву социальных условий“. “А какая основная, решающая точка зрения?” – “Конечно, первая. Мне нужно раскрыть эпиграф ‘Мне отмщение, и Аз воздам’ ”.
Третий случай. Человек пишет работу об образе Пьера Безухова: “Идейная биография Пьера Безухова”. Она говорит: “В сущности, у меня работа уже сложилась. Я в прошлом году писала на эту тему работу в семинаре. Я рассматриваю Пьера Безухова как человека, который занимался всю жизнь самоусовершенствованием”. Всякие предприятия Пьера Безухова, все его метания, масонство, облагодетельствования крестьян и проч. – все это игнорируется, берется только линия “самоусовершенствования”.
Таких девушек не 3, и не 5, их много этих девушек, которые слушали Эйхенбаума, и им, конечно, тяжело сейчас придется. Они пострадали. Это тоже своего рода “жертвы” – жертвы метода, и эти жертвы нам надо спасать.
Смысл всей кампании, которая сейчас проводится, смысл всех наших обсуждений состоит именно в том, чтобы таких жертв больше не было. А для того, чтобы таких жертв не было, надо избавиться от людей, подобных Эйхенбауму, надо прекратить такое положение, когда этим людям доверялось воспитание наших молодых кадров»[830].
Ю. М. Лотман, который как член ВКП(б) в обязательном порядке присутствовал на этом собрании, вспоминал:
«Можно не упоминать о невежественных клеветниках, но, к сожалению, к кампании преследователей присоединились и такие люди, как Б. И. Бурсов.
Тогда это был начинающий самородок, человек того разряда, которых очень любили проникнутые просветительским пафосом старые ученые. То, что Бурсов – из простой крестьянской семьи и чуть ли не до 18 лет был неграмотным, в соединении с бесспорной талантливостью привлекало к нему внимание старых ученых. Того, что ум его не гибок и явно склоняется к догматизму, старались не замечать, а его поистине безграничное самомнение в ту пору еще не проявилось. Я был слушателем первых лекций Бурсова: они были тяжелы, неинтересны, но содержательны. Тем более было для нас неожиданностью, когда мы узнали, что Бурсов на одном разгромном собрании, обратившись с кафедры к Эйхенбауму, сказал: “Борис Михайлович, признайтесь, ведь Вы не любите русский народ!” Такие слова в те дни были равносильны приговору, который не подлежит апелляции. Бурсов был незлой человек, но Эйхенбаум обладал особым, не очень приятным для него даром: он вызывал зависть. Ему смертельно завидовал Пиксанов, завидовал и Бурсов…»[831]
Впрочем, Б. И. Бурсов не был последователен в своей критике, о чем свидетельствуют строки из доноса И. П. Лапицкого на имя Л. П. Берии, написанные в апреле 1952 г.:
«…В 1949 г. в связи с разоблачением антипатриотов‐космополитов стоял вопрос о наложении партийного взыскания на Б. И. Бурсова. Тогда поведение Б. И. Бурсова в отношении его “учителя”, растленного буржуазного эстета Б. Эйхенбаума, нельзя было определить иначе, как беспринципное и подхалимское. Бурсов всячески оберегал своего разоблаченного “учителя” Эйхенбаума от критики и лицемерил, стремясь представить этого заклятого врага советской культуры, лидера космополитов и формалистов невинным старцем, отставшим от жизни, хотя Б. И. Бурсову, более, чем кому-нибудь другому, были известны антисоветские выступления Эйхенбаума в печати и на собраниях»[832].
Вслед за Б. И. Бурсовым особое внимание проблеме воспитания студенчества уделила О. К. Васильева-Шведе:
«…Как здесь уже было доказано, космополитизм в различных его проявлениях, в виде формализма, эстетства и т. д. передавался на протяжении целого ряда лет молодежи, на которую очень большое воздействие оказывали соответствующие авторитеты, их лекторское мастерство, эрудированность, огромный опыт. Неудивительно, что без особого труда в курсах, на семинарах студентам прививались буржуазно-эстетские взгляды на литературу и искусство, снобизм стал характерным для ряда студентов филфака, раздувалось значение буржуазной западноевропейской литературы и отрицалась национальная самобытность передовой русской литературы, умалялось ее всемирное значение. Здесь был показан целый ряд конкретных примеров того, как отравлялись умы наших студентов. Я хочу привести только еще один пример, конкретный, имеющийся в моем распоряжении. Это работы аспирантки университета Михельсон[833]“Черты импрессионизма в творчестве Оскара Уайльда”. Мы все знаем, какая борьба, внешняя и внутренняя, ведется всегда вокруг каждой кандидатуры в аспирантуру. Эта работа была представлена на право приема в аспирантуру нашей бывшей студенткой. После некоторого перерыва она вернулась в университет и представила эту работу (в 1945 г.). Поверьте мне на слово, что эта работа является не критикой импрессионизма, а панегириком ему. Я только приведу две строчки, где высказывается собственная точка зрения будущей аспирантки. Она была принята по этой работе, проучилась три года, диссертации не защитила и была отчислена. Вообще надо сказать, что работа написана “с огоньком”. ‹…›
Здесь были возгласы возмущения. Спешу добавить, что, конечно, бо́льшая часть нашего студенчества противостояла этому влиянию, но немалое число поддавалось ему. Внутри здорового студенческого коллектива образовывались группы “эстетствующих юнцов”, из которых в дальнейшем выходили Эткинды[834], Левинтоны[835] и др., т. е. тот “брак” в нашем производстве, за который мы несем ответственность перед государством, перед советским народом и на устранение которого должны быть направлены все наши усилия. Это – следующий этап борьбы с космополитизмом, вероятно, более длительный и более сложный, чем первый, на который мы должны мобилизовать наши силы.
Важнейшим средством борьбы с тлетворным влиянием реакционной идеологии космополитизма в вузе является усиление всей нашей работы по воспитанию студенчества в духе коммунизма, животворного советского патриотизма, в духе большевистской бдительности»[836].
Продолжил тему студент (и будущий декан факультета) В. Балахонов:
«Я хочу сказать несколько слов о том, как вредные космополитические теории отражались на дипломных работах наших студентов, причем на работах преимущественно хороших студентов, зачисленных позже в аспирантуру.
Вообще, надо сказать, что руководство дипломантами на кафедре западноевропейской литературы в общем и целом неудовлетворительно. Прежде всего, выбор тем производится без всякого учета возможностей студентов в разрешении этих тем. Характерна также постановка ненаучных, малоинтересных тем и, главное, забвение тех тем, в которых нуждается наше советское литературоведение. Причиной этому является отсутствие стремления оценивать явления литературы с позиций современности, давать им нашу партийную оценку. Важным моментом сейчас является разоблачение реакционных социальных и эстетических учений, и раздача тем такого характера требует особого внимания. Нужно, чтобы руководитель дипломанта, давая такую тему, был уверен, что студент сумеет с этой темой справиться, сумеет действительно разоблачить реакционное социальное или эстетическое учение. А мы видим, что очень часто студенты не справляются с такими темами и идут на поводу тех самых реакционных учений, разоблачить которые они поставили себе целью.
В 1946 г. была такая тема: “Утопия Морриса ‘Вести ниоткуда’ ”. Весь характер работы говорит о том, что руководитель дипломантки проф[ессор] Алексеев, небрежно занимаясь с нею, не дал ей возможности показать утопию Морриса как реакционное социальное учение, реакционное, прежде всего, потому, что произведение создавалось в ту эпоху, когда получало широкое развитие учение Маркса. Подобная тема давалась в этом году. Студентка Алексеева[837] пыталась разоблачать социальную сущность утопии Морриса и тоже с этой задачей не справилась. Дипломная работа Давыдовой[838] содержит ряд политических ошибок. Но я хотел бы более подробно остановиться на работе аспиранта Генина