И вот, о влиянии этой воинствующей идеологии англо-американского блока нам нужно особенно серьезно говорить. Не случайно, что в организационном оформлении структурализма принимал активное участие белоэмигрант, безродный космополит Роман Якобсон[847], теснейшим образом связанный с теми формалистами в литературоведении, о которых мы сейчас все время говорим. Роман Якобсон – это ближайший друг В. Шкловского, который является автором знаменитого “Гамбургского счета”. И вот этот враг Советского Союза – Роман Якобсон – является одним из идейных вождей этой воинствующей идеологии англо-американского блока.
Каково непосредственное влияние этих идей? Надо считаться с тем, что у Якобсона остались прямые связи с некоторыми представителями нашей лингвистики. Но, кроме того, сама идеология структурализма в целом сильно влияет на наше языкознание, и часто мы недостаточно учитываем это влияние. На днях произвели полный разгром структуралистских теорий, получивших развитие среди некоторой группы работников в области фонетики. Эти наши фонетисты, развивавшие идеи структурализма, признали свои ошибки. Так что в данной области разгром этого враждебного направления совершен. Но надо считаться с тем, что в области общего языкознания, в области изучения грамматики, структуралистские идеи имеют очень сильное хождение, причем их не всегда можно обнаружить, потому что если наши авторы часто любят ссылаться на зарубежных лингвистов по частным вопросам, то по вопросам общетеоретическим они предпочитают не ссылаться, а просто излагают враждебные концепции под видом последнего слова советской науки.
Дело разоблачения структурализма в нашем языкознании, это дело, которое только-только начинается. Мы должны будем этим серьезно заняться»[848].
Выступления сотрудников Пушкинского Дома, отличавшиеся повышенным градусом большевистской критики, продолжил еще один делегат от парткома Института литературы, присланный на собрание райкомом ВКП(б), – Б. В. Папковский; он поставил вопрос критики шире – рассмотрение отдельных личностей он перевел в опасную область «групповщины», выдвигая против ученых серьезнейшие политические обвинения:
«Я не посмел бы задержать ваше внимание на минуту, учитывая, что мы все устали, что работа продолжалась очень плодотворно, если бы одна проблема, один существенный вопрос не был здесь так мало затронут. Он оказался совершенно обойденным.
Вопрос этот состоит в том, что ни в одном выступлении не прозвучало в должной мере – а как же обстоит дело на факультете с организационными формами космополитизма. ‹…› Плоткин на партбюро в Институте литературы заявил, что в Институте литературы существовала сплоченная группа, которая ставила перед собою определенную цель и задачи не только идеологические, но и организационные. Плоткину пришлось признать, что он фактически явился главой этой группы, сплотил ее. Этот авантюризм Плоткина, который известен с начала Отечественной войны, его политическое двурушничество становятся совершенно очевидными.
Ну, а у вас на филфаке ведь работают те же самые лица. Если в Институте литературы такая сплоченная группа была, то у вас ее не было? Я смею утверждать, что была. Я приведу только один пример, известный в райкоме. В начале этого учебного года новый декан, новое партбюро проводили укрепление преподавательских кадров коммунистическим составом. И что вышло? Против этого выступили космополиты, против этого выступил Плоткин, причем на бюро райкома обследовательская комиссия официально заявила, что Плоткин выступил как представитель этой группы, и мнение было такое, что коммунистами укреплять кафедры не следует. Ведь такой факт был? Был. Это проявление групповщины? Безусловно. А то, что Гуковский сгруппировал вокруг себя не только преподавателей, старших преподавателей, доцентуру, но и студенчество, – это групповщина или нет? А тот факт, что в Ленинграде создалась монополия формалистов и космополитов, начиная с лекторского бюро и кончая всякими издательствами и редакциями газет (напр., “Вечерний Ленинград”) – это организованная группа или нет? Спрашивается, а у вас в университете нет организованной группы? По-моему, на этот вопрос двусмысленного ответа быть не может, – эта группа, безусловно, есть. И ту тревогу, которую выразил секретарь партийного комитета университета (Ф. Я. Первеев. – П. Д.), я поддерживаю. Вы правильно подчеркнули, что разоблачение только начинается, что надо довести его до конца, что надо разоблачить и изгнать дутые авторитеты. Речь идет не об отдельных ошибках, а речь идет о системе взглядов, системе буржуазного контрреволюционного космополитизма и формализма, речь идет не о том, чтобы исправлять их, а о том, чтобы ликвидировать это наследие буржуазной культуры.
Так стоит вопрос. Эта постановка вопроса политическая, а не разговоры вообще, не критика отдельных ошибок. Отдельные ошибки легко исправить, отдельные ошибки, может быть, будут и в дальнейшем, мы не гарантированы от этого, но это не система определенных контрреволюционных взглядов. Спрашивается: а формалисты, космополиты – это контрреволюционеры или нет? На этот вопрос надо дать четкий ответ. Я утверждаю, что это контрреволюция, никаких либеральных споров здесь быть не может. Вопрос идет о полной ликвидации. Теперь у нас как-то принято говорить, что Эйхенбаум – человек больной, он в очень тяжелом состоянии, и поэтому его критиковать неудобно. Но ведь дело не в этом, не будем говорить о субъективном состоянии человека, а будем говорить об общественной значимости его деятельности, которая отражена в какой-то мере в культуре и этой культуре вредит. Поэтому разрешите остановиться на политическом моменте.
В 1922 г., как известно, издеваясь над русской культурой, Эйхенбаум провозгласил, что русская интеллигенция никогда не имела самостоятельного лица и постоянно училась у немцев. Дальше он оплевывает ленинскую теорию отражения. Большевики – монисты, материалисты, они всю жизнь свели к единому началу. Но так как искусство к единому началу не сводится, то большевики выбросили искусство – пусть существует как отражение, иногда полезно для просвещения.
Эйхенбаум говорит, что жизнь пошла не по Марксу.
Но какова социальная база, на которую была рассчитана эта проповедь формалистов? Статьи 1924 г. это лучше всего показывают. Что произошло в 1924 г.? Эйхенбаум в родстве с Троцким выступил в дискуссии по поводу формального метода, причем Троцкий признал, что формальный метод – хорошая вещь. И Эйхенбаум принимает поддержку троцкизма. В журнале “Печать и революция” (№ 5, 1924) Эйхенбаум прямо писал, что общественно-педагогическое значение формального метода во многом приподнял Троцкий, за что формалисты Троцкого очень благодарят. Таковы заключительные слова Эйхенбаума по поводу дискуссии.
В 1927 г. Эйхенбаум также благодарил Бухарина за то, что он обронил несколько строк и хорошо отозвался о формалистах. По-моему, контрреволюция находила явное отражение и поддержку в эйхенбаумщине.
1929 год. Здесь уже цитировали, что Эйхенбаум не принимает славяно-русской культуры. А как он относится к таким явлениям, как литература? Он прямо заявляет, что, собственно, советской литературы нет. Книг никто не читает. Поэзию издатели не хотят печатать, беллетристику тоже. Что касается писателей, то писатель – это гротескное явление в условиях 1929 г. Его больше прорабатывают, чем читают. Не лучше ли удовлетвориться одними газетами? Это – юмор, но юмор контрреволюционера, – иначе определить деятельность Эйхенбаума невозможно. ‹…›
Контрреволюционная сущность этих выступлений достаточно ясна. Кроме того, выступления Эйхенбаума по вопросам театральной критики на страницах ленинградских газет 1945–1946 гг. явились по сути предтечей выступлений безродных космополитов театральных критиков. И не только по этой линии идет родство. Родство идет и по той линии, что Янковский, Шнейдерман, Цимбал – прямые ученики Эйхенбаума по Институту истории искусств. Если стоит вопрос о ликвидации этих безродных космополитов театральных критиков, то духовного отца, их вдохновителя, вредившего русской культуре на протяжении всей своей литературной деятельности, мне кажется, миловать не приходится.
На данном этапе более опасны гуковщина и бяловщина, но мне не понравилось одно место в выступлении тов. Западова. Если он лучше западников разобрал Жирмунского, то о Гуковском он пел тихой трелью.
(ЗАПАДОВ: Я не считаю его контрреволюционером.)
Вы были его учеником, работали под его руководством и натворили массу ошибок именно благодаря Гуковскому. Вы, как коммунист, который отдает полный отчет в политическом положении и политической оценке этого явления, сегодня разрываете с методологией Гуковского? На этот вопрос мы не слыхали ответа.
Плоткино-гуковская группа не менее сильна на филфаке, чем в Институте литературы. Перед коммунистами филфака и коммунистами Института литературы общая задача: боевое сплочение сил, полная ликвидация безродного космополитизма, формализма и буржуазного национализма»[849].
После выступления Б. В. Папковского на трибуну поднялся представитель горкома ВКП(б), доцент кафедры истории ВКП(б) исторического факультета ЛГУ В. А. Овсянкин[850], который озвучил точку зрения нового ленинградского партийного руководства на сложившуюся ситуацию:
«Советская литература является одним из средств идеологического воспитания народа. Советская литература призвана активно участвовать в борьбе за построение коммунистического общества. Советское литературоведение призвано пробуждать глубоко патриотические чувства советского народа и помогать советскому народу в решении стоящих перед ним задач. Работники советской литературы, преподаватели филфака должны создавать работы, на которых мы могли бы воспитывать студентов, трудящихся нашей страны в духе марксистско-ленинского мировоззрения.