Конечно, о работе нашего коллектива страна, народ, не будут судить по писаниям этих космополитов. Кроме писаний космополитов у нас были очень ценные работы ряда советских литературоведов, но эти космополиты, конечно, нанесли огромный вред всей работе Института. Они и подорвали марку, высокую марку Пушкинского Дома.
Когда обозреваешь писания антипатриотов, находящихся еще на службе в Институте, то замечаешь, что эти писания не оригинальны. Если сравнить то, что написано Гуковским, Жирмунским и другими с писаниями некоторых идеалистов и формалистов прошлой эпохи, в том числе не только Веселовского, но и компаративистов и идеалистов других стран, то можно заметить прямую перекличку. ‹…› Таких перекличек при тщательном рассмотрении мы можем найти очень много. Как и все идеалисты, как и все горе-теоретики, они питаются наследием идеалистов, наследием антинародных деятелей в области идеологии прошлого, это их характерная черта. Они не оригинальны, напрасно прикидываются они оригинальными, ничего оригинального в писаниях их нет.
Наш институт призван решить огромную задачу по изучению великого классического наследия. Он должен помочь нашей современной критике изучать развитие советской литературы, показать народу ее сильные стороны, помочь художникам в избавлении от недостатков, которые у них есть. Разве литературоведы, подобные Эйхенбауму, Жирмунскому и многим другим, могут раскрыть величие культуры и литературы русского народа? Раскрыть это величие значит, прежде всего, показать оригинальность и современность ее, это значит показать ее идейное богатство, ее идейную глубину. Разве в состоянии это сделать формалисты типа Жирмунского и Эйхенбаума или типа Гуковского и Бялого? Они неспособны стать теми деятелями нашей культуры, к которым будет прислушиваться советский народ, они неспособны помочь советскому читателю разобраться в литературе, они неспособны воспитывать в народе, помогать нашей партии воспитывать в народе чувство национальной гордости, любви к родной стране. Зачем держать эти кадры? Ведь если посмотреть свежим взглядом на деятельность этих людей, это идеологически отсталые люди, крайне отсталые от современного советского партийного, марксистско-ленинского мировоззрения. Чему они могут научить молодежь, чему они могут научить наш народ? Они знают много фактов, говорят, но разве в этом заключается сила ученого, в особенности ученого в области гуманитарных наук?
Мне кажется, что пора уже сделать коренные организационные выводы по отношению к этим людям, они не могут и не должны быть в центре нашей литературной жизни, каким является Пушкинский Дом. Оставлять их в Институте литературы – это просто значит уничтожать достоинство советского литературоведения. Настало время их выставить с треском из Пушкинского Дома»[862].
Остановившись на частных моментах – деятельности Л. А. Плоткина, Б. С. Мейлаха, А. В. Западова, – он обстоятельно разобрал космополитизм в работах Г. А. Бялого и уступил трибуну доктору филологических наук В. Г. Базанову. Будучи выдвиженцем коммунистов Пушкинского Дома, где он в феврале 1946 г. был принят в ряды ВКП(б) и оставался на партучете, он не подвел партбюро: сперва он раскритиковал И. И. Векслера, а затем, уже как фольклорист, выступил против М. К. Азадовского:
«Я должен сказать об Азадовском во всеуслышанье, потому что до последнего времени к Азадовскому относились несколько либерально, и скажу почему:
В 1940 г. я делал доклад на 1 съезде писателей Карелии, где присутствовали все фольклористы. Я тогда уже ставил вопрос о том ложном пути, по которому идет советская фольклористика, возглавляемая Азадовским. Но потом, когда я увидел, что Азадовский пишет статьи: “Добролюбов и фольклористика”, “Чернышевский и фольк– лористика”, “Радищев и фольклористика”, я возлагал надежды, что Азадовский учтет, что партия создает в Институте все условия, чтобы вести активную борьбу с компаративизмом. Но в данном случае я ошибся. Азадовский не только не стряхнул идейного наследия Веселовского, но когда он имел возможность написать главку, в которой он мог бы вступить в идейный спор с самим собой и покончить со своим космополитизмом, – он вообще отказался писать эту главу, сказав, что “раз вы превратили меня в компаративиста, так сами и пишите”. Это был отказ идти по тому пути, по которому была возможность пойти, в связи с дискуссией о Веселовском.
Но когда мы говорим об Азадовском, то дело не только в том, что давно отмечено печатью, что сказки Пушкина он сближал с немецкими образцами и сделал доклад о Веселовском. Азадовский должен отвечать в первую очередь за состояние советской фольклористики, которая зашла, скажу прямо, в тупик по ряду вопросов.
Что сделал Азадовский? Азадовский, будучи руководителем фольклорного фронта, выдвинул исправленную теорию Веселовского, но применил ее, повернув в сторону русской провинции и национальных республик. ‹…› Ошибка Азадовского состоит в том, что он оторвал фольклористику, как науку, от народа. ‹…›
Насколько корни Азадовского пущены и как они привились, свидетельствуют многочисленные его ученики, которые рассыпались сейчас по многим городам. Вот только что вышедший сборник, о котором говорится в решениях бюро ЦК партии Карело-Финской республики: “т. Азадовский свил в Карелии гнездо, куда засылает своих не очень даровитых учеников… (читает)”»[863]
После нападок на М. К. Азадовского он попытался выступить с самокритикой:
«Я считаю, что и я недостаточно боролся с космополитами, не так боролся, как боролся Бушмин – человек шел всегда принципиально и твердо. Когда Бушмин выступил на Ученом совете, то мы молчали, а Бялый сказал: “Это дурной поступок”. Такого же мнения придерживались и многие из партийной организации.
Когда Бушмин на одном из последних собраний тоже хотел поставить вопрос, то ему сказали: “Что тебе нужно, что у тебя за дурной характер”.
Если мы недостаточно боролись, то в этом виновато и руководство партийной организации. Космополитам жилось прекрасно, они приходили в Пушкинский Дом и чувствовали себя как дома, а молодые коммунисты, которые старались стать литературоведами (правда, мы и помоложе, и биография была другой), мы всегда были под двойным ударом. Группа космополитов нас не очень долюбливала, и иногда в партийной организации тоже допускались ошибки, в которых еще придется разбираться»[864].
Б. В. Папковский выступал целенаправленно против Л. А. Плоткина. Протокол партсобрания воссоздает его выступление:
«Плоткин проводил твердую линию, но эта линия не была партийной. Это была линия защиты и сплочения в институте безродных космополитов и формалистов. Плоткин разгонял и травил русских ученых. Он изгнал из института пришедшего из армии Федора Прийму, а взял на его место проходимца Розенблюма[865]. Он травил покойного академика Орлова, профессоров Адрианову-Перетц, Пиксанова, Евгеньева-Максимова, Спиридонова и Десницкого. Он разгонял русских ученых, как старых, так и растущих молодых. Плоткин подбирал угодных ему аспирантов и пытался проводить их даже путем нарушения законов (например, Базруха). Аспирантов он набирал вместе с безродными космополитами Эйхенбаумом, Гуковским, Бялым, Векслером. Во главе аспирантов он поставил быв[шего] меньшевика Векслера. Подготовка аспирантов в Институте была вредительской.
Еще вреднее политика Плоткина была в расстановке и подборе ведущих кадров. Руководящее положение заняли космополиты. В этом отношении Плоткин проводил линию буржуазного еврейского национализма.
Плоткин занимался очковтирательством. План научно-исследовательской работы не выполнялся, а он давал отчеты о полном его выполнении. Эйхенбаум 4 года не выполнял плана, а Плоткин его покрывал. Плоткин нечестным, жульническим путем добился утверждения себя и. о. директора, причем действовал в обход ЦК и партийных организаций[866]. Он травил и выживал неугодных людей. Мне лично он решил сломать шею. Он распустил гнусные слухи в Москве с целью дискредитировать меня и провалить утверждение в ВАК моей докторской диссертации и этим окончательно от меня избавиться, так как другими путями от меня избавиться не удалось.
Плоткин создал теорию незаменимости космополитов, подавлял все живое и растущее. Фактически он был духовным отцом космополитов‐формалистов и их покровителем. Этим самым он изменил партии, переродился и сросся с безродными космополитами»[867].
После выступления Б. В. Папковского был объявлен перерыв. Перед началом второй части заседания председательствующий А. С. Бушмин высказал следующее соображение:
«Я думаю, что выражу пожелание собрания, если скажу, что товарищи, которые будут выступать в дальнейшем, говоря о цели нашего собрания – о полном разоблачении безродных космополитов в нашем институте, не слишком усложняли это личным элементом, говорили бы об основном, у нас очень много основного, а личные элементы мешают нам выявить истинную сущность дела»[868].
Вышедший на трибуну К. Н. Григорьян не внял этим пожеланиям:
«Подвергнув критике порочную деятельность бывшего и. о. директора Плоткина, т. Григорьян подробно останавливается на коварных методах деятельности группы безродных космополитов в стенах института. Группа выдвинула по существу порочный принцип деления кадров на “талантливых” и “не талантливых”, в числе которых были все остальные. На основе этой фальшивой теории группа стремилась утвердить свое безраздельное господство в Институте. Защита диссертаций выучениками группы формалистов превращалась в сплошное и разнузданное захваливание (Лотман, Найдич). А наряду с этим, представители глумились над теми соискателями степеней, которые были неугодны группе, хотя в действительности написали серьезные диссертаци