Утверждение о том, что Лепилина по поручению Азадовского «выезжала в Москву для контактов с сотрудниками дипломатических представительств капиталистических государств» является чистым вымыслом, что, в частности, подтверждается и самой этой справкой, в которой указано, что «легализованных материалов о проведении Азадовским враждебной или иной противоправной деятельности получить не представилось возможным», то есть таких материалов попросту не существовало.
Формулировка «Руководством 5 службы УКГБ в октябре 1980 г. было принято решение о реализации этого дела путем привлечения объекта к уголовной ответственности за совершение общеуголовного преступления» является, на наш взгляд, самой вопиющей в этом документе. Получается следующее: не сумев доказать вину Азадовского по политической линии, сотрудники УКГБ решили, что раз уж они потратили свое время на разработку «объекта», то осудить его и отправить в лагерь следует в любом случае.
Такое решение потянуло за собой и поиск подходящей статьи УК. Она нашлась тут же, в деле оперативной разработки Азадовского: если были наркотики в 1969 году, значит, они будут и в 1980-м. Отсюда и умышленная дезинформация, отправленная из УКГБ в Куйбышевский РУВД – «о том, что Азадовский и Лепилина занимаются приобретением, хранением и употреблением наркотических веществ». И надо отдать должное Инспекторскому управлению КГБ: они честно сообщают В.М. Чебрикову о том, что эта дезинформация была направлена в МВД, хотя «данных об этом в материалах ДОР не имелось». Да и не могло быть таких «данных», потому как даже Славинский в 1969 году дал показания на суде, что Азадовский – единственный из всех свидетелей, кто не употреблял наркотики. И теперь легко объяснить, почему следствие в 1980–1981 годах наотрез отказалось провести обследование Азадовского и Лепилиной на предмет употребления ими наркотиков – отрицательный результат существенно ослабил бы на суде позицию обвинения.
Подтверждается и подозрение Азадовского, что во время отбывания срока в сусуманской колонии он продолжал разрабатываться органами КГБ. Фантастическим, однако, выглядит в этой связи утверждение, что «Азадовский, находясь в заключении, предпринимал попытки установить связи с лицами, проживающими на Западе». Достаточно вспомнить, где географически находится городок Сусуман Магаданской области.
Единственная достоверная информация в этом документе касается намерений Азадовского выехать за границу после освобождения. Азадовскому, как мы знаем, поступали в то время приглашения от разных европейских университетов, и на одно из них он в принципе дал согласие. Но формально он мог выехать только в Израиль, хотя «еврейство» Азадовского (русского по паспорту) было условное, а для израильских законов и вовсе неподходящее – иудеем считается либо рожденный от матери-иудейки, либо иудей по вере. Но мать Константина Марковича была полунемкой, а отец был рожден в семье евреев-выкрестов и крещен в трехлетнем возрасте. Однако еврейство тут было ни при чем – либо «компетентные органы» санкционировали (или даже сами инспирировали) выезд гражданина за рубеж, либо нет: никакой, даже самый ближайший родственник не мог повлиять на решение ОВИРa.
Далее доклад Чебрикову описывает непосредственно механизм провокации. При сопоставлении этого текста с показаниями Лепилиной и Азадовского и прочими материалами обоих дел мы можем восстановить практически поэтапно ее реализацию.
«Испанец Хасан» был агентом 5-й службы УКГБ под псевдонимом «Берит». «Подставлен» – это обычный чекистский термин: «Подстава агента – разновидность внедрения агента в агентурную сеть иностранных разведок, в зарубежные антисоветские организации, в антисоветские группы внутри страны и т. д., при которой инициатива в установлении контакта с агентом исходит от противника. При такой “подставе” органы КГБ используют известные им данные о намерении противника установить контакт с лицом, располагающим, с его точки зрения, возможностями для совершения подрывной деятельности (если не сейчас, так в будущем)».
Как свидетельствуют показания Лепилиной 1988 года, она познакомилась с «Хасаном» на банкете, и, если пользоваться все той же специальной терминологией, это была не «подстава», а скорее «ввод» агента.
«Ввод агента – разновидность внедрения агента, при которой инициатива в установлении доверительных отношений с разрабатываемым, проверяемым и другими лицами, интересующими органы госбезопасности, исходит от агента, действующего по указанию оперативного работника. Ввод агента является по существу процессом постепенного формирования отношений, основанных на доверии разрабатываемого и других объектов оперативных действий к агенту». Главная цель ввода агента – завязывание отношений, «позволяющих решать оперативные задачи».
Так и произошло. «Хасан» через посредника познакомился со Светланой на банкете, представился студентом ЛГУ, взял номер телефона, несколько раз заходил к ней на работу (в ее показаниях 1980 года указано даже его место жительства – гостиница «Спутник» на проспекте Мориса Тореза). Далее – цепочка событий 18 декабря 1980 года:
«Утром этого дня, – указывает в показаниях Лепилина, – я разговаривала с Азадовским по телефону, сказала, что, может быть, зайду к его маме».
Именно этот звонок дает начало операции УКГБ, и «Хасан» сразу же приступает к работе: «Он позвонил мне по телефону на работу и сказал, что уезжает, хочет попрощаться. Мы условились о встрече. Место встречи он назначил сам: в кафе на ул. Восстания».
То есть сотрудники УКГБ ждали того момента, когда Светлана по телефону договорится с Азадовским о посещении его квартиры, чтобы непосредственно перед этим организовать ее встречу с «Хасаном». И хотя Константин и Светлана, как отмечалось, в тот момент жили порознь, Светлана все-таки решила навестить в тот день Лидию Владимировну. Она позвонила утром и сообщила об этом. Не нужно быть профессиональным разведчиком, чтобы понимать, что телефон Азадовских прослушивался (как впоследствии и будет документально установлено). И как только чекисты узнали, что Светлана вечером планирует быть у Азадовских, они «включили» агента и дали ему соответствующее задание.
«Хасан» позвонил Светлане на работу и практически не оставил ей выбора: дескать, он уезжает, и, быть может, навсегда, и хотел бы проститься. Трогательно и душевно он решил воздействовать на добрую русскую женщину. А чтобы отрезать Светлане пути к отступлению, Хасан предложил ей встречу в непосредственной близости от дома Азадовского: предполагалось, что, расставшись с ним, Светлана наверняка направится в дом 10 по улице Восстания.
Оперативники подготовились основательно: один «приобрел в оперативных целях для передачи “Беритом” Лепилиной» джинсы, другой обеспечил наличие наркотика для той же цели.
Интересен факт, неоднократно встречающийся в материалах следствия: наркотики, изъятые у Лепилиной и у Азадовского, были не только одинаковы по своему химическому составу, но и одинаково завернуты, с использованием фольги одного типа. И это становится – в рамках нашего исследования – важной уликой: раз уж КГБ признает, что наркотик, изъятый у Лепилиной, был получен ею от агента «Берита», которого контролировали сотрудники КГБ, то и «пакетик», найденный при обыске у Азадовского, безусловно должен иметь аналогичное происхождение.
То есть сейчас, при ретроспективном взгляде на события той поры, эта идентичность двух порций наркотика доказывает их общее происхождение – от сотрудников КГБ. Но если бы следствие в 1980–1981 годах направило их на экспертизу для установления не химического состава, а схожести, то был бы доказан факт одного и того же источника для двух изъятых образцов наркотика (и тем самым два уголовных дела слились бы в одно – групповое).
Указание сотрудника УКГБ на то, «что упомянутый наркотик принадлежал находившемуся у него на связи агенту “Бериту”», не опровергает этого принципиально важного наблюдения. И все же это и звучит неправдоподобно, и само по себе удивляет: сотрудники УКГБ равнодушно констатируют тот безусловно криминальный факт, что их агент имеет в своем распоряжении (или пользовании) наркотики!
Что дальше?
Светлана: «Около 6 часов вечера мы с ним встретились. Сидели недолго, где-то около получаса, так как у меня болела голова. Хасан сказал, что у него есть хорошее средство от головной боли, называется горная трава, ее можно употребить в чай или покурить. Мы вышли из кафе, Хасан проводил меня немного по ул. Восстания, простился со мной и ушел. А я пошла домой на ул. Желябова. Шла я через проходной двор дома № 10. Заходить к матери Азадовского я передумала, шла к себе домой через проходной двор».
Сотрудники КГБ тем временем «зафиксировали факт передачи ей джинсов и наркотика, о чем сообщили в службу НН».
Служба НН: «Наружное наблюдение – негласное наблюдение за поведением и действиями разрабатываемых и других интересующих органы госбезопасности во время их нахождения на улице, в общественных местах или при передвижении на транспорте, осуществляемое силами разведчиков службы наружного наблюдения органов КГБ по заданию оперативных подразделений».
Далее служба НН «довела» Светлану до двора дома 10, где «передала» ее сотрудникам РУВД.
Описание обыска у Азадовского также содержит немало нового. Что в нем участвовал сотрудник УКГБ П.Г. Поздеев, было установлено Азадовским самостоятельно и теперь получило документальное подтверждение (ранее этот факт ни разу не подтверждался официально, а сам П.Г. Поздеев пытался его даже отрицать).
То обстоятельство, что сотрудники УКГБ, участвовавшие в обыске, отводили от себя обвинение в подбрасывании наркотика, удивления не вызывает, поскольку трудно представить себе сотрудника любого ведомства, который взял бы на себя добровольно ответственность за такие действия. Однако возникает резонный вопрос: как же все-таки пакетик попал в квартиру Азадовского, коль скоро оба пакетика с наркотиком происходили из одного источника, находившегося под контролем оперативников УКГБ?