следователь СО Куйбышевского р-на л-т милиции Каменко, рассмотрев материалы уголовного дела № 10196, установил: 18 декабря 1980 г. гр. Лепилина была задержана во дворе дома 10 по ул. Восстания, и у нее в сумке было обнаружено наркотическое вещество – анаша, которое она незаконно хранила при себе. В указанном доме проживает знакомый Лепилиной гр. К.М. Азадовский, и в связи с этим 19 декабря 1980 г. в квартире по месту его жительства был произведен обыск, в ходе которого на полке с книгами было обнаружено наркотическое вещество – анаша, которое Азадовский незаконно хранил. Таким образом в действиях Азадовского усматриваются признаки преступления, предусмотренного ст. 224 УК РСФСР.
Принимая во внимание, что в ходе следствия не было установлено сговора между Азадовским и Лепилиной на хранение, приобретение или сбыт наркотических веществ и совершенные ими преступления никак не связаны между собой, руководствуясь ст. 26 УПК РСФСР, постановил: Материалы в отношении Азадовского Константина Марковича из уголовного дела 10196 выделить в отдельное производство.
Теперь нетрудно понять, как сооружалась конструкция, получившая название «дело Азадовского», и зачем понадобилось задержание Светланы. Весь этот спектакль был разыгран исключительно для того, чтобы войти в квартиру Азадовского. А когда оба были «изолированы», их дела развели, избавившись тем самым от массы ненужных и даже рискованных для следствия процедур. Ведь если бы дело не разделилось надвое, возникала бы необходимость следственных действий – очных ставок как минимум. А поскольку такое важное процессуальное решение, как разделение одного уголовного дела на два, было принято следователем без каких-либо следственных действий в отношении арестованных, то представляется, что он пошел по наиболее простому и легкому пути – меньше доказательств, меньше публичности и выше вероятность того, что на суде не будет сюрпризов. Возможно, следователь Каменко и не слишком задавался этими вопросами, а попросту выполнил распоряжение начальства.
Прокуратура города тем временем аккуратно – «в установленные законом сроки» – отвечала на письма. Так, ответ на «письмо докторов наук», подписанный начальником отдела по надзору за следствием В.Н. Тульчинской, был направлен 26 февраля матери обвиняемого:
Письмо группы профессоров, докторов филологических наук, в том числе Егорова, Гинзбург и др. (обратный адрес указан Ваш), с просьбой изменить Азадовскому К.М. меру пресечения до момента судебного разбирательства, поступившее в прокуратуру Ленинграда 11.02.1981 года, рассмотрено.
Сообщаю, что в ходе предварительного следствия оснований для изменения меры пресечения Вашему сыну Азадовскому К.М. не имелось. В настоящее время уголовное дело в отношении Азадовского К. М. закончено и направлено для рассмотрения в Куйбышевский районный народный суд.
Все эти письма оказались впоследствии на Западе и, появившись в «Материалах Самиздата», получили огласку. Встает вопрос: сильно ли рисковали люди, подавшие свой голос в защиту, а главное, непосредственно занимавшиеся написанием писем и сбором подписей?
Виктор Топоров, наблюдатель и первое время участник тех событий, позднее рассказал о том, как это происходило:
В деле Азадовского с самого начала была какая-то странность, граничащая с абсурдом. КГБ несомненно приложил руку к этой истории, но было ли это продуманной операцией или всего лишь частной инициативой одного из штатных сотрудников, имеющей личную подоплеку?..
Компания, в которую мы оба входили, была безобидна даже по сравнению с сопредельными и периферийными. Там был самиздат, «эмнести», сборники «Память» и «Хроника текущих событий», – а у нас Костин «Филька» (Рильке), Лаврушкин (и гречишкинский) Андрей Белый, мои переводы и эпиграммы…
…Нас словно бы не замечали – а значит, замечать не хотели. Штаб «борцов за Азадовского» расположился по адресу: Апраксин переулок, 19/21, где на втором этаже с соседями-матерщинниками жили мы с матерью, а прямо над нами – на третьем – Кама Гинкас с Гетой Яновской. (Через площадку от меня жила Светлана Крючкова, но она к этой истории отношения не имеет…)
В нашем штабе одна за другой составлялись и редактировались бумаги, скапливалась и складировалась информация, отдыхала за чашкой кофе рыскавшая без устали по городу, несмотря на столь же глубокую, как у Светы Крючковой, беременность, Зигрида Цехновицер. Только Яша Гордин действовал наособицу… Даже моя заскучавшая на пенсии мать почувствовала себя вновь на важной политической службе.
Однако это только один взгляд. В действительности история с Азадовскими воспринималась в том кругу болезненно и, разумеется, драматически. Кажущаяся легкость происходящего, как это описывает Топоров («…отдыхала за чашкой кофе…» и пр.), дорого стоила Зигриде Ванаг, жене Ю.О. Цехновицера: она потеряла ребенка незадолго до родов. Но и это было еще не все. Некоторых ожидали неприятности по службе.
Приведем письмо С.С. Гречишкина (1948–2009), еще одного участника «сопротивления», которое он написал К.М. Азадовскому спустя более чем десятилетие – 6 января 1992 года:
…Я набрался смелости известить Вас (может быть, просто напомнить) о некоторых обстоятельствах, возникших после Вашего неправедного ареста, в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР, где я имел честь тогда служить.
Узнав о Вашем аресте, меня немедленно вызвал к себе тогдашний директор Института А.Н. Иезуитов (Ваши научные интересы, Константин Маркович, лежат в иной сфере, однако, я осмелюсь освежить в Вашей памяти хотя бы начальные вехи творческого пути Андрея Николаевича: «В.И. Ленин и вопросы реализма» (1974, докторская диссертация), «Живое оружие. Принцип партийности литературы в трудах В.И. Ленина» (Л., 1973), «Социалистический реализм в теоретическом освещении» (Л., 1975) и т. д. и т. п.). Разговаривал со мной маститый теоретик литературы весьма неласково, запугивал, однако чувствовалось, что он рад Вашему аресту, возбужденно доволен.
Меня поразило, что Иезуитов узнал о моем визите к Вашему следователю (имевшему место за день до разговора с директором ИРЛИ), к которому я пришел без повестки с целью дать (увы, приходится прибегать к языку неподражаемых отечественных протоколов) «положительную характеристику» Вашей «личности». В конце разговора бдительный начальник заявил безапелляционно, что вскорости после Вашего ареста арестуют А.В. Лаврова и меня.
В тот же день Иезуитов вызвал на «ковер» К.Д. Муратову (главного редактора 4-го тома академической «Истории русской литературы», для которого предназначалась Ваша статья о новокрестьянской поэзии, утвержденная к печати). Иезуитов категорически потребовал изъять из машинописи тома Вашу статью и срочно заказать статью по сходной проблематике другому лицу (А.И. Михайлову из сектора советской литературы). Ксения Дмитриевна (кстати, она и многие другие пушкинодомские ученые – назову лишь М.П. Алексеева, Д.С. Лихачева, А.М. Панченко, Г.В. Маркелова, В.А. Туниманова, Л.И. Емельянова – вела (вели) себя безупречно в истории Вашего ареста и заключения) предложила оставить в томе Вашу статью, но временно объявить в качестве авторских фамилии мою и Лаврова с тем, чтобы потом в корректуре заменить их Вашей. Директор злорадно отказал, сказав (ручаюсь за точность цитаты, разговор с К.Д. Муратовой вечером того же дня я отчетливо помню): «Азадовский уже “полетел”, за ним “полетят” Гречишкин и Лавров…»
Вам известно, конечно, Константин Маркович, что покойный академик М.П. Алексеев обратился в те дни с письмом к прокурору города Соловьеву с ходатайством об изменении Вам меры пресечения (вместо содержания под стражей до суда – подписка о невыезде), в котором (помимо высокой оценки Вашей научной деятельности) ручался честью, что (при изменении меры пресечения) Вы не скроетесь от следствия и суда. Так вот, знаете ли Вы, что после того, как это письмо ушло в прокуратуру (кстати, как узнал Иезуитов об отправке письма и о его содержании?), товарищ директор вызвал Михаила Павловича, угрожал (да, да), в хамской форме требовал отказаться от любой помощи Вам и т. д. Аналогичный разговор состоялся у Иезуитова с академиком Д.С. Лихачевым.
Вот, пожалуй, и все, что я намеревался сообщить Вам. Эти сведения Вам подтвердят А.В. Лавров, К.Д. Муратова и Д.С. Лихачев.
После прочтения этого текста может возникнуть вопрос: почему среди подписавших письма не было академика Д.С. Лихачева? Ведь он в 1980 году рекомендовал Азадовского в члены Союза писателей и относился к нему с явной симпатией. В качестве ответа приведем строки из воспоминаний А.В. Лаврова:
В январе 1981 года мы с моим другом и соавтором Сергеем Гречишкиным собирали письма в защиту нашего общего друга, известного литературоведа и переводчика Константина Азадовского, ставшего жертвой провокации со стороны «доблестных органов» и арестованного (ныне реабилитированного). Первое письмо отправил по инстанциям, перечислив все свои высокие титулы, М.П. Алексеев (и получил в ответ хамскую отписку с обращением «тов. Алексееву М.П.»), еще одно письмо пошло за подписями нескольких известных ленинградских профессоров. С аналогичной просьбой обратились мы и к Дмитрию Сергеевичу, но он отказался – и отнюдь не из соображений осторожности: «Письмо за моей подписью только ухудшит в данном случае ситуацию. Для них мое имя в одном может сыграть свою роль – убедить дополнительно в том, что они правильно поступили».
Столь пессимистичный взгляд Д.С. Лихачева, действительно в те годы не имевшего никакого кредита у власти, объясняется ситуацией, сложившейся тогда вокруг его собственного зятя: в тот же период времени и в тех же Крестах сидел доктор физико-математических наук, ученый-океанолог, директор ленинградского филиала Института океанологии АН СССР Сергей Сергеевич Зилитинкевич, муж его дочери Людмилы. Никакие попытки, которые предпринимал Д.С. Лихачев для спасения зятя, не помогли облегчить его участь; сам Дмитрий Се